Это был наш генерал. Встречаться с ним до сего времени нам еще не приходилось, но от старожилов Крымды мы о нем были достаточно наслышаны. По приметам сразу догадались: он! И, признаться, порядком струхнули, вспомнив его заглазное прозвище — Генерал Тревога.

Небольшой такой, сухонький, а бравый — куда там! Строгий и цепкоглазый, все насквозь видит. Наши летчики и технари дивились: и что ему не сидится в штабе? Адъютантов — вагон, порученцев — тележка, весь стол в телефонах, снял трубку — вот тебе любая справка о самом дальнем гарнизоне. А он — то ли по фронтовой привычке, то ли вообще характер у него такой — все должен сам видеть. Заявится внезапно, без предупреждения, велит дежурному не докладывать никому о своем прибытии, да и пошел по низам. Везде побывает — ив казармах, и в столовых, и на складах, и даже в бане, все осмотрит, все проверит самолично, начиная с солдатских харчей и кончая боеприпасами.

И тут уж, как говорится, только держись! Хозяйственники после его визита неделю мечутся точно наскипидаренные. Да и не одни хозяйственники.

А чаще всего, едва прилетит, бах — боевая тревога! Весь летный и технический состав — на аэродром. Немедленно.

К тревогам в Крымде мы уже попривыкли. Их объявляли не только по будним дням, но даже по субботам и воскресеньям. И всегда в самый неподходящий момент: то среди ночи, то ранним утром, то во время обеда. Приходилось откладывать отутюженный выходной костюм, вскакивать с теплой постели, отодвигать в сторону дымящиеся ароматным парком тарелки и сломя голову мчаться к самолетам.

Все это постепенно становилось обыденным и, честно говоря, начинало надоедать. Мы иногда каким-то чутьем угадывали, что ничего особенного не случилось, просто проводится очередная тренировка. В таком разе и работали спокойнее. Нет, халтурить не халтурили, это исключалось, но и рвения особого не проявляли. Уложимся в требуемые нормативы, если надо, слетаем — и точка, отбой.

А генерал действовал иначе. Приедет, когда erg не ждут, к дежурному по части, прикажет вырубить всю сигнализацию и ставит вводную:

— Поднимайте людей!

А сам включает хронометр.

Общий подъем в полной тишине с оповещением через посыльных взвинчивал сильнее пронзительного воя сирены. Учение или война? Кто знает, у старших спрашивать не положено.

И начиналось! Время — фактор решающий. Опыт показал, что враг старается нападать внезапно. Свой первый удар он обрушивает на военные аэродромы, чтобы уничтожить авиацию. И не исключено, что стратегические бомбардировщики вероятного противника уже на подходе. А если на гарнизон упадет хоть одна атомная бомба, воевать и вообще будет некому. Значит, нельзя, недопустимо оказаться застигнутым врасплох. Нужно быть готовыми подняться в воздух по первому сигналу, В любой час дня и ночи.

Перед взлетом по тревоге генерал сам ставил экипажам боевую задачу. Под его диктовку летчики и штурманы цветными карандашами наносили на рабочих картах условные обозначения. В районах, где вдоль дорог теснились прямоугольнички городов и промышленных объектов, появлялись ядовито-красные круги условных ядерных взрывов, расплывались огромные желтые пятна радиоактивного заражения. В зависимости от направления ветра эти зоны вытягивались на восток или на юг, захватывали огромные пространства, и подчас кто-нибудь с удивлением спрашивал, зачем вдаваться в оперативную обстановку, если для учебного полета нужна всего лишь тактическая.

Такие вопросы Генерал Тревога называл детскими. Не исключено, что в первые же минуты после применения современных бомб на всем плацдарме уцелеет лишь одна эскадрилья. Или, может быть, всего несколько экипажей. И каждому придется действовать самостоятельно. Кто тогда подскажет, куда лететь, что делать, где приземляться?..

— И вообще, — добавлял он назидательно, — не надо считать себя мелкой сошкой. Учитесь мыслить по-государственному…

А еще было у генерала правило лично проверять жизнь, быт и выучку молодых пилотов. Вот и в тот день, нагрянув в Крымду, он даже в штабе не побывал, а прямиком заявился в гостиницу.

А мы? Как мы его встретили? Смехота, да и только: Зуб предстал вверх ногами! Нарочно такого не придумаешь. И одеты кто в чем. Один Пономарев оказался случайно в полной форме, так и у него на тужурке не застегнута ни одна пуговица. Душа нараспашку. Волосы, как всегда, растрепаны, не прическа, а взлохмаченная копна.

Шатохин стоял в домашних тапочках. От солнца и морозов, от постоянного пребывания на открытом всем ветрам аэродроме мы загорели до черноты, а у Левы на щеках шелушилась кожа и нос облез. Стесняясь своего вида, он потупился и втянул рано округлившийся животик.

Лева, впрочем, всегда норовил держаться от начальства подальше. При его солидной комплекции остаться незаметным было не так-то просто, и все же он как-то ухитрялся. Ну вот, пожалуйста: потихоньку-потихоньку спрятался за широкую спину Пинчука.

Зубарев, закусив нижнюю губу, досадливо морщился. Его лицо было малиново-красным, отчего глаза казались синими-синими и, право, слишком уж виновато-мальчишескими.

— Что же вы молчите? — строго спросил его наш высокий гость.

— Он, товарищ генерал, тренируется, — смело шагнул вперед Пономарев.

Валька уже и застегнуться успел. Ловко он управился и весьма кстати. Генерал метнул на него взгляд — точно сфотографировал.

— Как прикажете понимать? — в самом тоне вопроса, в выражении лица — нетерпеливое раздражение. — Голову ломать тренируется, что ли?

— Никак нет. Он на руках ходит.

— А вы, заступник, кто? — генерал шевельнул густыми бровями.

— Лейтенант Пономарев. — вытянулся в струнку Валентин, опустив руки по швам, И плечи развернул, и грудь колесом выпятил. Гвоздь парень! Сейчас, как тот зеленый выпускник, о котором он нам когда-то рассказывал, получит повышение за четкий рапорт.

— Вижу, что лейтенант, — строго продолжал генерал. — А вот значка на груди не вижу. Форму нарушаете. Кто вы — летчик или штурман? Или, может быть, техник?

На значке у летчика — скрещенные мечи, у штурмана — бомбы, у техника — молоточки. Глянешь — сразу видно, кто ты по профессии.

Валентин значка не носил. И не случайно. Значок показывает не только твою специальность, но еще и квалификацию. Если на нем красная единичка — у тебя первый класс, двойка — второй, тройка — третий. Об этом теперь знают все. Далее мальчишки. Даже девушки из соседнего промкомбината. А Пономарев классности еще не имел. Вообще не имел. И ему не хотелось, чтобы это видели посторонние. Незачем им вдаваться в такие детали.

Только вот генералу-то этого не втолкуешь. Не поймет. Или, вернее, не захочет понять. И Валентин выпалил:

— Я начальник связи эскадрильи!

Ну и хлюст! Всем, даже стрелкам-радистам и механикам, всем давно введены нагрудные значки, а для начальника связи никакой особой эмблемы нет. Должность у Олега Архарова такая — он и летает, он и стрелками-радистами командует, он вместе с тем и техник по вооружению, он же и связист. Конечно, в критическую минуту кто-то другой вряд ли все это вспомнил бы, а Валентин смекнул. Словом, выкрутился.

— Ну, ну, — внимательно, как бы запоминая, посмотрел на него генерал. — А вот прическа у вас, товарищ начальник, не лейтенантская.

Чтобы прикрыть шрам, белеющий у него над левым ухом, Пономарев и вправду отрастил слишком уж длинные волосы. И как он их ни приглаживал, вечно они у него рассыпались и топорщились.

— Модничаешь, лейтенант? Валька нехотя показал свой шрам. Нахмурясь, генерал минуту-другую стоял молча.

Лицо его смягчилось:

— В аварии?

— Никак нет, — нехотя отозвался Пономарев. — В детстве. Война…

— Долго жить будешь, лейтенант! — генерал похлопал Валентина по плечу. И так по-русски это у него получилось, что мы невольно прониклись к нему самым теплым чувством. А когда остались одни, Зубарев с укором обронил:

— Начальник связи!.. И кому ты очки втирал!

— Ладно, — отмахнулся Пономарев, — не все же такие образцовые, как ты…