Рота только накануне вернулась из города, куда ее водили на вторую присягу. Командир роты поручик Кузьмин задержался в городе.

Солдаты, качая головами, рассуждали о том, правильно ли Константин отстранен от престола.

— Нам-то что, — заметил худой и желчный солдат Павел Шурма, — тот ли, другой — а все пороть будут нашего брата!

Вдоль всей деревни, позади хат, тянулся овраг. Там звенели голоса ребятишек, съезжавших — кто на салазках, кто на собственной спине — вниз в овраг и барахтавшихся в рыхлом, пушистом снегу. Скат оврага был весь изрезан следами полозьев, примят и истоптан.

Данило, рослый мальчуган, запустил сверху снежком в маленького Тараску, копошившегося на дне оврага. Тот уже слепил огромный ком и с видом полной неустрашимости собирался было запустить его в своего противника, но вдруг поглядел на дорогу и радостно взвизгнул:

— Настас Митрич!

Он полез на дорогу, карабкаясь по цельному снегу и проваливаясь по колено. Остальные с веселыми возгласами помчались вслед за ним навстречу подъезжавшим саням.

— Настас Митрич! — визжали мальчики на разные голоса.

Анастасий Дмитриевич Кузьмин, прибыв со своей ротой в деревню, сразу подружился со всеми. Особенно ребятишки полюбили его. Он учил их грамоте, разным песням и играм. И когда пел с ними хором или играл в загадки и разгадки, то сам похож был на мальчишку.

Поравнявшись с санями, мальчики немного смутились. Оказалось, что это совсем не Анастасий Дмитриевич, а чужой офицер с каким-то барином в синей шинели и меховой шапке. Офицер с улыбкой кивнул им головой. «Не страшный», — решили мальчики, и двое самых храбрых прицепились к задку саней. Остальные вприпрыжку бежали рядом.

— Что, Анастасий Дмитриевич отлучился? — спросил офицер.

— А як ходили до присяги, так ще не вертався! — весело отвечали мальчики. — Мы гадали, вин з мисту иде — гостинцев везе.

Сани покатились по деревенской улице. Встречные солдаты отдавали честь. Мужики, держа шапки в руках, смотрели на приезжих с любопытством. Мальчики гурьбой проводили сани до ротной хаты, где квартировал Кузьмин.

Солдаты, увидев приезжих, вошли в караульню, помещавшуюся в кухне, налево от сеней. На крыльце остался только фельдфебель Шутов.

— Анастасий Дмитриевич еще не бывали обратно, доложил он офицеру, почтительно кланяясь в то же время его спутнику.

— Нужно тотчас послать в город записку Анастасию Дмитриевичу, — сказал офицер. — Вели достать лошадей и выбери кого-нибудь понадежнее.

И, пройдя в первую комнату, офицер поспешно написал:

«Анастасий Дмитриевич! Я приехал в Трилесы и остановился в вашей квартире. Приезжайте и скажите барону Соловьеву, Щепилле и Сухинову, чтобы они тоже приехали как можно скорее в Трилесы. Ваш Сергей Муравьев».

Передавая запечатанную сургучом записку солдату, явившемуся к нему по приказанию Шутова, он сказал:

— Доставь Анастасию Дмитриевичу в собственные руки. Скачи без промедления.

— Понимаем, — ответил солдат с добродушной улыбкой и бережно завернул записку в кумачовый платок, который он нарочно раздобыл для этого случая.

А на крыльце мальчики плотным кольцом окружили седоусого фельдфебеля и расспрашивали, кто такие приезжие.

— Сергей Иванович над Анастасием Дмитриевичем начальник, — объяснил фельдфебель.

— А чи вин добрый? — любопытствовал маленький Тараска.

— А такой, что лучше не надо! — отвечал фельдфебель.

— Гей, хлопцы! — крикнул Данило. — В снежки!

И мальчики всей ватагой снова понеслись к оврагу.

Сергей и Матвей приехали в Трилесы вдвоем. С Бестужевым они расстались в Бердичеве. Бестужев свернул на Брусилов, чтобы известить о начале восстания полковника Набокова, находившегося там со своим Кременчугским полком, и полковника Пыхачева, командира пятой артиллерийской конной роты.

Братья расположились в хате Кузьмина. Просторные сени отделяли чистую половину от кухни, занятой караулом. Чистая половина разделялась деревянной перегородкой на две комнаты. Одна была светлая с двумя окнами: на улицу и на обнесенный высоким забором двор. Тут стоял старый, продавленный диван с вылезавшей из-под рваной обшивки мочалой. На стене среди картинок и пасхальных яичек висело тусклое зеркальце. Другая комната была совсем маленькая, без окон. Там стояла простая кровать с тюфяком, набитым соломой.

Затихал перезвон мальчишеских голосов над оврагом. Небо стало лиловым и скоро покрылось мигающими точками звезд. В темноте засветились желтыми огнями окна хат.

Братья Муравьевы долго беседовали перед сном. На продавленном диване была приготовлена постель для Матвея. На столе перед диваном горела одинокая свеча и лежал раскрытый томик Жуковского. Матвей сидел на диване, Сергей против него на табурете.

— Обдумай, Сережа, — ласково говорил Матвей.

— Я решился, Матюша, — тихо ответил Сергеи. — Бестужев станет во главе восьмой дивизии и гусарских полков. Он овладеет Житомиром, и колеблющиеся должны будут ему подчиниться. Одновременно я с Черниговским полком и семнадцатым егерским ударю на Киев. Я уверен в успехе, Матюша! — заключил он и улыбнулся.

— Ты ослеплен, Сережа, — сказал Матвей и печально покачал головой. — Ты хочешь чуда. Но я не верю, не верю!

— Так или иначе, но мы выполним долг до конца, — произнес Сергей.

— И наша гибель будет ужасна, — откликнулся Матвей.

Сергей ушел спать в каморку. Он выложил на столик, стоявший у кровати, заряженный пистолет, лог па спину не раздеваясь и сразу уснул.

Матвеи сидел на диване в первой комнате. Он слышал ровное дыхание Сережи. Пламя свечи перекручивалось, пригасало и снова поднималось, острым язычком кверху. Матвей снял щипцами нагар, и свеча стала гореть ровнее.

Он придвинул томик Жуковского и прочел:

Матвей задумался, откинувшись на спинку дивана. Его клонило ко сну. Он снял свой серый сюртук с большими светлыми пуговицами, задул свечу и улегся.

Тяжелая дремота овладела им ненадолго. Ему представилась прямая, уходящая вдаль дорога, освещенная ослепительным солнцем. Посреди дороги рогатка — полосатая рогатка. Он бежит по дороге и хочет перепрыгнуть через рогатку, но ноги точно прилипли к земле. Перед ним уже не рогатка, а чья-то мохнатая голова с вытаращенными, страшными глазами. Он подпрыгивает тяжело и неловко, старается взлететь на воздух, но кто-то схватывает его за ноги.

Матвей дернулся и проснулся. Приподнявшись на постели, он с трудом перевел дыхание. Выбил огонь и зажег свечу. Потом, наскоро накинув сюртук, выбрался через пустые сени наружу, на крыльцо.

Млечный Путь перекинулся с одного края деревни на другой. Было тихо.

Вдруг звякнули где-то бубенцы и замолкли. Матвей стал глядеть в туманную даль дороги. Опять послышался звон бубенцов и потонул в молчании.

На горизонте, в другой стороне деревни, вставал уже бледный свет утра. Бубенцы зазвенели где-то вблизи, резко и часто. Послышался храп лошадей, и Матвей различил в полумраке въезжавшие в деревню сани, запряженные тройкой. В санях сидело двое. Один был в кивере, другой в каске с высоким гребнем.

— Кто тут? — раздался начальственный окрик, когда тройка поравнялась с хатой.

Матвей молчал в оцепенении. Ему казалось, что наяву свершается какой-то страшный сон.

Двое седоков выскочили из саней. Один из них, пониже ростом, в кивере, подошел вплотную к Матвею и пристально вгляделся в его лицо.

— Отставной подполковник Муравьев-Апостол? — спросил он с плохо скрываемой радостью.

Это был Гебель. Матвей узнал его.

— Где ваш брат? — спросил Гебель.

— Не знаю, — беззвучно ответил Матвей.

— А вы что здесь делаете? — спросил Гебель.

— Ничего, — ответил Матвей.

Гебель в сопровождении своего спутника, жандармского поручика Ланга, вошел в сени.