— Рассердиться… на дружка твоего. Советую полюбоваться, как он нам план заваливает.

— А ну, пошли! — отрывисто произнес Волков, вероятно догадываясь, что имеёт в виду Варя.

— Здравствуй, Николай. Со станками никак запарился, помочь? — проговорил Толя, незаметно подмигивая Варе — Ай-я-яй, вот не ожидал!..

Субботин вздрогнул, выпрямился и, не глядя в глаза другу, сказал невнятно:

— Да вот, копаюсь… Ничего, справлюсь как-нибудь.

— Ведь не впервой так, Варенька, заговорила, подступая, пожилая, полная станочница в клеёнчатом черном фартуке. — Тамарка совсем задурила парню голову, полсмены налаживает после неё. А работать когда? Нет, не по совести поступает Комова, а Николай зря спускает ей.

— Замолчи, прошу! Комова тут ни при чем… И вообще это мое личное дело! — раздраженно прикрикнул на станочницу Субботин.

Варя от удивления, не удержавшись, покачала головой:

— Ничего себе — личное дело!.. Коля, да ты что?.

Субботин перебил её:

— Ребята, честное комсомольское, разобьюсь, а норму дам, несмотря на задержку! — сказал он с жаром. — Не верите?

— Верим, ты наладчик хороший, — отозвался Волков. — Только не маловато ли одной нормы, вот что мы думаем… Правильно я говорю, Варя?

Коля мучительно, до слез, покраснел, и Варе вдруг стало стыдно за него: до чего довел себя человек! Но и Тамарку она ни за что теперь не оставит в покое.

Назавтра Варя сказала Комовой:

— Вот что, Тамара, на днях я решила идти в коми-' тет комсомола… и пойду! Опять Коле Субботину станки сдали разлаженными. Так нельзя, необходимо предпринять что-то…

— Ни я, ни ты никуда не пойдем, — нахмурясь, приговорила Тамара. — Подруга, тоже!

— Я пойду, я не могу не идти, — убежденно возразила Варя.

— А я говорю, не пойдешь! — перебила её Тамара. — Совесть у тебя нечиста. Не можешь простить мне Белочкина. Я все открою!

— Белочкина? Ну, это ты брось! — воскликнула Варя. — Неправда это, ты знаешь!

Они стояли внизу в коридоре, разделяющим завод надвое. Здесь было сумрачно, а в раскрытые ворога, продуваемые сквозняком, то и дело проезжали грузовики. Варе на минуту показалось, что она заблудилась где-то в незнакомом переулке, и ей стало не по себе. Тамара, заметив на её лице испуг, торжествующе сказала:

— Давай-ка, девочка, на мировую, чем выносить сор из избы…

Варя оттолкнула руку Тамары, повернулась и, забыв что она в одной спецовке, пошла по коридору к выходу!

«Кого подругой называла? — лихорадочно думала Варя. — Как же, бригадир стахановской комсомольской бригады, прославленная Тамара Комова! С одним резцом справиться не может… А теперь командует, грозит, лишь бы у сладкого пирога быть, как говорит Сима. В комитет комсомола надо идти немедленно, а то еще, чего доброго, Комова подумает, что я испугалась».

Варя представила себе внимательные, умные глаза Бориса Шарова, и у неё мурашки заходили по спине. «Скажу все начистоту: предпочитала, Борис, худой мир доброй ссоре, мечтала даже перевоспитать её…»

В коридорах было уже пусто, отработавшая смена ушла, и только уборщицы, посыпав пол мокрыми опилками, шли со швабрами в ряд, как на сенокосе. Шарова не оказалось в комитете комсомола.

«Ну, значит, не судьба сегодня», — решила с облегчением Варя и вместо того, чтобы в свободный от учебы вечер зайти в читальню позаниматься, пошла домой, очень расстроенная объяснением с Комовой. Она ждала от неё всего: упреков, возражений, но не такого бесстыдства.

В комнате было не топлено и не прибрано. Сима Кулакова как пришла с работы в пальто и сапогах, так и завалилась на чровать читать какой-то растрепанный, без начала и конца роман.

— А, это ты, — буркнула она Варе, не отрываясь от книги.

Варя заметила, что и руки у Симы были в перчатках.

— Подай-ка закурить, — показала Сима на пачку «Бокса» на столе. Варя покорно и молча подала. Сима метнула на неё полный любопытства взгляд: «Что такое, какой-нибудь новый подход?»— спросили её глаза.

Варя обычно стыдила Симу за курение, прятала от неё папиросы. Сима хвастливо оправдывалась, что она в прошлом, когда отец был на фронте, а мать умерла, почти беспризорничала и что с неё многого спрашивать нельзя. «Наверно, из детдомов бегала, ужиться ни с кем не могла, — часто упрекала её Варя. Нашла чем похвастаться!»

— Что случилось? — спросила, не выдержав, Симч, откладывая книгу. — Уж не с мамой ли что? Письмо получила?

— Нет, — сказала Варя, сидя на кровати в унылой позе, тоже не раздеваясь.

«Вот ведь, оказывается, и друга настоящего у меня нет, поговорить не с кем, — думала Варя. — С Симой — не поймет, пожалуй, хотя и не любит Тамару. Несерьёзная, танцы одни на уме. Читает вечно ерунду и где достает только? Прошу: брось курить, так нет!..»

Сима вскочила с кровати, оттолкнула с грохотом ногой табуретку в угол и несколько раз обежала вокруг стола, надеясь погреться.

— Лентяйка Тамарка, никогда печки не топила, её ведь очередь. Варя, перестань глядеть на меня такими глазами, слышишь? — крикнула она. — Обидел тебя кто, что ли? Да скажи же! Я за дочь Марьи Николаевны и подраться могу…

«Вот у неё весь разговор; подраться», — с укором подумала Варя.

— Нет, ничего. Я просто не совсем здорова.

— Тогда ложись, — приказала Сима и, навалив на Варю всю одежду с вешалки, чертыхаясь, побежала в сарай за дровами.

Тамара пришла поздно. Сима, думая, что Варя спит, остерегалась говорить громко, только шипела на неё. Варя с чувством неприязни незаметно из-под одеяла наблюдала за Комовой, как она медленно раздевалась, долго причесывалась перед своим овальным зеркалом с ручкой. Затем, сняв замок с тумбочки, села есть.

Сима, завивая на ночь бумажками свои слегка намоченные волосы, покосилась на Тамару и громким шепотом заметила:

— И эту вонючую рыбу запираешь? Ах ты, жадина…

Крепкая на сон Сима быстро уснула, а Тамара, подойдя к Вариной постели, тронула девушку за плечо:

— Ты не спишь? Поговорить надо. В последней раз, — добавила она, придвигая стул и усаживаясь.

— Я думаю, нам говорить не о чем, — отозвалась Варя.

— Варенька, ты не сердись, — заискивающе сказала Тамара — Я погорячилась давеча в цехе. Ну, извини меня.

Все-таки мы с тобой дружили и дружить будем что нам мешает?

— Нет, Тамара, дружбы у нас с тобой не получилось и не получится, возразила Варя, в волнении приподнимаясь с подушки. — Мы по-разному понимаем дружбу. По-твоему, если дружишь — значит, сор из избы не выноси, так ты говоришь? По-комсомольски это? Нет, так комсомольцы не поступают. Они правды не боятся, а ты боишься!

— Значит, пойдешь на меня ябедничать Борису Шарову? грубо спросила Тамара. — Смотри покаешься!

«Ну, вот и все, завтра же попрошусь в другую бригаду, — размышляла Варя. — Хорошо бы все же с Симой в другое общежитие переселиться. Видеть Тамарку не могу!»

А Тамара взяла бумагу, чернила, села за стол писать что-то. Ноздри её вздернутого носа раздувались, щеки алели пятнами, перо так и скрипело по бумаге, разбрызгивая чернила.

«Заявление, наверное, пишет на меня, вперед забежать хочет, жалуется, — предположила Варя. — Ну и пусть: Москва слезам не верит!»

Глава 3

Коля Субботин посторонним глазам казался слишком уступчивым, мягким по характеру. Но таким он был только в мелочах. В вопросах же серьезных, принципиальных, как говорил он, Коля никому не уступал. За го и к себе был предельно строг. Встававший перед ним, как живой, образ Чернышевского, биографию и труды которого Коля с жадностью читал, словно убеждал его в том, что можно от природы быть мягким, застенчивым, угловатым человеком и вместе с тем настоящим революционером. И Коля, не сознаваясь себе в этом, вынашивал в душе пленительный образ человека, на которого старался походить и в большом и в малом.

Звонок Бориса Шарова с просьбой зайти к нему в комитет комсомола по поводу заявления Комовой (а о чем заявление, он не сказал) встревожил Колю. Он терялся в догадках, о чем могла писать Комова и почему она ему, комсоргу цеха, ничего не сказала, а сразу пошла в комитет?