ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Затянувшийся проливной дождь надолго задержал посетителей в ресторане «Чайка». Никто не хотел выходить из кабин, с пологих брезентовых крыш которых ручьями хлестала вода. Гроза и дождь как будто даже несколько отрезвили засидевшихся за столиками людей.

Промокшие официанты, бегом хлюпая по лужам, продолжали обслуживать гостей. Так распорядился Иордан Каллистратович. Даже музыканты (а их время работы уже давно кончилось), которым какой-то разгулявшийся уже немолодой полярник, капитан дальнего плавания (широка же ты, натура русская!..) послал через официанта две бутылки «Столичной» и пакет фруктов, и те, боясь промочить свои инструменты, не покидали крытой площадки эстрады и продолжали веселить гостей.

Кораблинов видел, что, с головой накрывшись плащом, к ним во время дождя подходил Иордан Каллистратович и о чем-то переговаривался с руководителем оркестра.

Время от времени поглядывая в сторону кабины щедрого моряка, руководитель джаза, подмигивая ему, энергично взмахивал рукой и, как бы посылая вызов небу, старался оркестром заглушить раскаты грома. Музыкантам было весело. Играли они с удовольствием.

Теперь и Кораблинову была по душе их программа.

— Молодцы! — бросил он в сторону оркестра, и дирижер, косым взглядом ловя на себе одобрительные кивки посетителей, мощными ритмами джаза отвечал на искреннюю похвалу людей, с которыми его сблизили гроза и ливень.

Кораблинов пальцем поманил к себе официанта. Тот быстро подошел и, не обращая внимания на струйку воды, стекающую ему на плечо, замер рядом со столиком.

— Попросите, пожалуйста, оркестр, чтоб сыграли что-нибудь из Вертинского.

— Будет исполнено.

Но не успел официант сделать и нескольких шагов от кабины Кораблинова, как его вернул Сергей Стратонович.

— От меня, пожалуйста, угостите ребят. Пошлите им бутылку коньяка.

— Будет сделано, — как заведенная машина, ответил официант и, заученно улыбнувшись, нырнул в сетку дождя.

— Уже половина первого, мне давно пора домой, — в который раз напомнила Светлана.

— Милая девочка, что такое время? Есть вещи сильнее нас и сильнее времени! Вы знаете, что такое слава? — Кораблинов говорил медленно, с расстановкой, точно произнесение каждого слова ему стоило больших физических усилий.

— Откуда мне знать об этом, Сергей Стратонович?

— Вы будете… большой… актрисой! — все так же рассеянно и неторопливо продолжал он. — Я вас сделаю такой. Сделаю…

— Но для этого нужно окончить институт.

— Совсем не обязательно. — Кораблинов долго молчал. Молчала и Светлана. — Для этого нужно иметь талант и сильного покровителя. Такого покровителя, который поверил бы в вас и который понес бы вас на руках.

— У меня кружится голова, — тихо произнесла Светлана в уронила голову на ладони.

— От вина?

— От всего… И от вина, и от того, что вы говорите.

— Подобного я не говорил еще ни одной женщине. И вряд ли когда-нибудь скажу.

Кораблинов снял с себя пиджак и накинул его на плечи Светланы. Он видел, что она уже начинала ежиться от сырого ночного холодка и от мельчайших брызг, которые неуловимым для глаза радужным сеевом сыпались на ее голые руки и шею.

Светлана взглядом и улыбкой поблагодарила Кораблинова за внимание.

— Я уже говорил вам, что сейчас я вплотную приступаю к съемкам «Героя нашего времени»?

— Да, вы уже говорили. Кстати, кто играет Печорина?

— Путинцев. Владимир Путинцев. Талантливый юноша!

— Он в других фильмах снимался?..

Светлана спрашивала, а сама чувствовала, как сердце ее начинало учащенно биться. Самое страшное, что могло быть для нее в эту минуту, — это то, что волнением своим или излишней любознательностью она могла выдать себя и Кораблинов узнает о ее дружбе с Владимиром Путинцевым. Но рядом с этим страхом билась и пульсировала другая, радостная мысль: «Если б сейчас меня видела тетя!.. Она бы пришла в восторг от моей искусной игры. А если так, значит, я чего-то стою». И эта ее почти детская радость передалась Кораблинову. Он заговорил оживленно:

— Это его вторая проба. Путинцев мой студент. Паренек с завода. У меня на него большие надежды.

— Кто же будет играть Максима Максимыча? — изображая искреннее любопытство, спросила Светлана, хотя давно знала, что роль эту будет играть сам Кораблинов.

— Ваш покорнейший слуга. Может быть, это будет моя последняя роль.

— Ой, как здорово!.. Но только почему последняя?.. — Поеживаясь, Светлана глубже запахнулась в большой кораблиновский пиджак. — Мэри? Кто будет играть княжну Мэри? — И об этом Светлана давно знала.

Кораблинов наполнил бокалы шампанским, которое только что принес и откупорил официант.

— Вы спрашиваете, кто будет играть княжну Мэри?.. — Кораблинов умолк. Его крупная седеющая голова медленно и высоко поднялась.

— Наверное, Мерцалова?

— Нет, не она!

— А кто же?

Кораблинов как-то по-молодому подобрался, глаза его сощурились, и весь он в эту минуту походил на человека, который в следующую минуту скажет или что-то очень значительное и вещее, или вдруг встанет из-за стола и, бросив обидное и резкое своему собеседнику, бесцеремонно покинет его.

— А вы… — Кораблинов закрыл глаза и некоторое время молчал, — вы не хотите… сыграть княжну Мэри?

Светлана встрепенулась:

— Зачем вы так зло шутите, Сергей Стратонович?

— Я вас спрашиваю: хотели бы вы сыграть княжну Мэри?

— Умоляю вас, Сергей Стратонович, не обижайте меня. Ведь я вам о себе все рассказала. Самая большая мечта моя — институт! Я хочу учиться! Учиться у вас. — В голосе Светланы звучало искреннее откровение.

— И вы готовы идти на жертвы?

— Да! Об этом я вам уже говорила. Я готова жертвовать!.. Жертвовать чем угодно!..

Светлана потупила взгляд и ждала, о чем еще спросит ее Кораблинов. Она нервно перетирала в пальцах упавший с цветка лепесток.

— Мне с вами очень хорошо, Светлана, — в задумчивости произнес Кораблинов. — Душой я уношусь в неповторимое, далекое прошлое… И странно, вдруг мне становится не по себе от одной только мысли, что я могу потерять вас. Потерять то, что с таким трудом нашел.

— Мы же пили за дружбу, Сергей Стратонович…

В улыбке Светланы Кораблинову почудилось что-то обещающее, доброе, нежное…

— Да, мы пили за дружбу, за искусство, пили за все хорошее. И вот сейчас… вы торопитесь домой. А мне больно. Я отвезу вас домой и останусь один. Мне страшно от этого одиночества. Мне наймется, что я знаю вас вечность. Вы та самая частица моей души, которая расцвела сегодня…

И вдруг Светлана увидела… или ей только показалось, что на глазах Кораблинова навернулись слезы.

Светлана прижала ладони к щекам.

— У меня все плывет перед глазами. О чем вы задумались, Сергей Стратонович?

Кораблинов свесил голову и наблюдал, как лопаются в бокале шампанского пузырьки. В эту минуту он самым искренним образом верил, что судьба послала ему на старости лет ангела, который всю жизнь мерещился ему только в грезах. В нем боролись два чувства. Одно поджигало, волновало душу и словно нашептывало: «Ведь и ей с тобой хорошо. Ты же художник… Ты имеешь право на исключение в этом устаревшем моральном кодексе мещан, в котором ханжи придумали возрастной барьер…» Другое, более разумное и трезвое чувство урезонивало: «Стыдись, Кораблинов, ты уже старик… Остановись! Ведь перед тобой дитя. Что можешь ты дать ей, кроме этой милой застольной беседы?!»

— Не покидайте меня сейчас. Прошу вас, не покидайте… — произнес Кораблинов.

— А что я должна сделать, Сергей Стратонович? — робко спросила Светлана, готовая в эту минуту на многое, чтоб только сделать приятное Кораблинову.

Кораблинов взял руку Светланы в свою широкую горячую руку и заговорил страстно:

— Самое ужасное то, что ни седина, ни годы не могут диктовать сердцу свои запреты. Оно свободно, как само естество. А значит, оно имеет право на любовь.