…Потом шли медленно по направлению к Манежу. Кораблинов был взбудоражен. Начиная рассказывать об одном, он тут же, неожиданно оборвав мысль, замедлял шаг и перескакивал на другое. Заговорив о самобытном таланте актрисы Марлинской, он резко остановился, долго тер кулаком лоб и, точно спохватившись, принялся восторженно расхваливать киноактрису Валентину Ядову.

Называя имена известных артисток, Кораблинов походил на человека, раскладывающего пасьянс. Если каждое упомянутое им имя для Светланы было чем-то недосягаемым, окруженным ореолом таинственности, то для Кораблинова оно было небрежно брошенной картон.

— Ядова просится на роль княжны Мэри. Но я все-таки думаю, что Наташа Коршунова на эту роль подойдет больше. Она изящней, есть в ней внутреннее благородство, а главное-главное — у Ядовой мелковат характер.

Когда шли по Большому Каменному мосту, Кораблинов некоторое время молчал. Там, внизу, в огненно-золотистой пляске мелких волн Москвы-реки, обрамленной с обеих сторон цепью удаляющихся фонарей каменной набережной, чудилось сказочное, и это сказочное, сплетаясь с тем чувством, которое взметнулось в душе Светланы, поднимало ее над мостом, над Москвой…

На середине моста Кораблинов крепко сжал ладонь Светланы в своей руке и, чтобы не мешать прохожим, грудью оттеснил ее в нишу парапета. Она остановилась. Глядя на нее в упор, не то с ожесточением, не то с тревогой, он спросил:

— Хотите играть в кино?

Слово «хотите» он произнес певуче, с каким-то особым затаенным смыслом, уловить который Светлана не смогла. В эту минуту она даже не могла допустить мысли, что в словах знаменитого актера, прославленного режиссера и такого доброго человека может скрываться еще какой-то другой, нехороший, тайный смысл.

— Очень!.. Очень, Сергей Стратонович!.. — почти задохнувшись, ответила Светлана.

— И вы не постоите ни перед чем, чтобы стать актрисой?

— Никогда! Ни перед чем! — Ее начинала бить нервная дрожь. Слова звучали как клятва. — Я перенесу любые трудности! Я… Если это нужно, буду выполнять самую тяжелую, самую черную работу! Я хочу учиться у вас этой большой тайне экрана. — И, не найдя других, более убедительных слов, расслабленно и вяло проговорила: — Сергей Стратонович… Ну разве вы не верите?

Светлана замолкла, не зная, что еще можно сказать в подтверждение того огромного желания, которое движет ею последние годы.

Кораблинов ничего не ответил. Его затуманенный взгляд блуждал где-то поверх стен Кремля и над светящимся квадратом гостиницы «Россия».

— Как красиво!.. — еле слышно прошептали его губы. — Как здорово жить на свете! Москва, огни, молодость… Боже мой, и все это не долговечно…

Он шумно вздохнул и, склонив голову, взял Светлану под руку. Они вышли из ниши парапета и спустились с моста на пустынную набережную.

Со стороны реки тянуло сыроватым холодком. Изредка, шурша по асфальту шинами, на большой скорости мимо проносились машины. На бетонной панели набережной мелом были начерчены квадраты. «Днем здесь девочки играли в классы», — подумала Светлана и легонько толкнула носком туфельки круглый фарфоровый черепок.

Светлана ждала, что ответит ей Кораблинов. Ждала с таким волнением, словно в этом ответе будет заключаться решение всей ее дальнейшей судьбы.

Кораблинов внезапно остановился и резко поднял над головой руку. Зеленоватый глазок такси, подкатившего почти к самым ногам режиссера, потух. Сели в машину. Шофер спросил, куда везти.

— Пока в Сокольники.

— Зачем в Сокольники, Сергей Стратонович? — Слова Светланы были заглушены гудком катера, показавшегося из-за моста. Печальная, протяжная сирена точно выговаривала: «Не н-н-н-а-а-д-о…»

— Почему в Сокольники, Сергей Стратонович? — тревожно переспросила Светлана.

— Возьмем у вокзалов цветов, и я отвезу вас домой, — мягко ответил Кораблинов, прикуривая сигарету.

В желтом ореоле вспыхнувшей спички Светлана отчетливо увидела багровое лицо Кораблинова, его пористый мясистый нос и большие волосатые пальцы. Остро захотелось раскрыть дверцу машины и взахлеб, полной грудью, вдохнуть тугую, холодную струю воздуха.

А машина бешено неслась. Стрелка спидометра мелко вздрагивала на цифре «100».

Светлана с волнением посматривала на часы, вмонтированные в щитке перед шофером. Времени уже половина двенадцатого.

Тетка теперь, наверное, прислушивается к каждому хлопку лифта на лестничной площадке. Выскакивает на балкон и напряженно улавливает стук каблучков проходящих женщин, ныряющих под арку двора. А ее все нет и нет… А ведь тетка знает, что в «Метрополь» они пришли в восемь часов вечера. Светлана звонила ей из автомата в вестибюле, когда выходила к зеркалу поправить прическу.

А Кораблинов говорил, говорил… Лица его Светлана не видела. Лишь изредка в желтом пучке света от фонаря набережной, на какую-то долю секунды врывавшегося в машину, мелькал его четкий профиль. Она настороженно и жадно слушала его бархатный, с гортанными перекатцами, несущимися откуда-то из глубины, ласкающий голос.

— Светлана!.. — с надсадной одышкой человека, идущего с ношей в гору, произнес Кораблинов и бросил горящую сигарету в боковое окошечко. — Вы слышите меня, Светлана? — еще тише спросил он, обдавая ее облаком коньячного перегара и табака.

— Да, Сергей Стратонович… Говорите… — еле слышно ответила Светлана и почувствовала руку на левой коленке.

Не успела Светлана сбросить с ноги эту неприятную, горячую руку — она едва коснулась ее, — как старый режиссер сам отдернул ее, словно от горячего. Светлана еще сильнее прижалась к дверце, не зная, что ей делать дальше. В голове все смешалось — поклонение, восхищение, страх, брезгливость… Она понимала в эти секунды только одно: Сергей Стратонович пьян и делает недозволенное, а от нехороших действий пьяных нужно защищаться. Мать всегда твердила ей: «Пьяного человека обходи за версту: может обидеть, оскорбить, надругаться…»

— Светлана!.. — Кораблинов уверенно положил свои большие, тяжелые руки на ее плечи.

Светлана испугалась. Втянув голову в плечи, она простонала:

— Сергей Стратонович!.. Зачем это вы?..

— Светлана!..

Они подъезжали к Казанскому вокзалу.

Вдруг Кораблинов подался всем телом вперед и небрежно положил руку на правое плечо шофера.

— Остановитесь!..

Шофер резко затормозил. Недовольный взбалмошным и неуравновешенным пассажиром, он что-то невнятное пробурчал в ответ.

На площади трех вокзалов Кораблинов вышел из такси, купил цветов и приказал шоферу везти их в ресторан «Чайка».

— Уже так поздно, Сергей Стратонович. Меня давно ждут дома, — забеспокоилась Светлана.

— Позвоним из ресторана. Скажем Капельке, что живы и здоровы и скоро будем дома. А если хотите, вытащим и ее.

Светлана несколько успокоилась.

И снова всю дорогу Кораблинов не умолкал. Он рассказывал о своих творческих планах, о своих задумках, жаловался, что в нашем кинематографе еще не полностью оценен гений Достоевского, что его давнишняя заветная мечта — экранизировать «Фауста» Гёте… Говорил, говорил, говорил…

Мелькали дома, размытые хвосты огней, редкие пешеходы… Временами Светлана впадала в полузабытье и не знала, где находится, куда едет.

За всю дорогу Кораблинов к ней ни разу не прикоснулся.

…Но вот и летний ресторан «Чайка». Кораблинов щедро рассчитался с таксистом и, поддерживая Светлану под локоть, пошел к входной двери, у которой толпились несколько уже солидно подвыпивших парней, делавших старику швейцару знаки, чтобы тот открыл дверь. Твердокаменный швейцар с бородой патриарха неумолимо качал головой и взглядом показывал на вывеску «Свободных мест нет».

Сделал знак и Кораблинов. Но это был не такой знак, какие делали толпящиеся у двери. Шест его как-то по-особому подействовал на швейцара. Он слегка полуоткрыл дверь, и из-за нее высунулась его лопатистая седая борода.

— Слушаю вас.

— Мне к директору. — И снова последовал особый, величественный кораблиновский кивок головы в глубину ресторана.