Странно, никто из соседей в скандал не вмешивался. Все знали, что тетенька не права, правы Панкрат и Сонечка. Все видели, в какую картинку превратили они запущенный огород, как разминали в ладонях каждый комочек земли, но молчали. В этом была какая-то непривычная странность, непонятная даже такому тугодуму, как Панкрат.

Тяжба продолжалась около двух недель. Наконец, дело дошло до Петра Ивановича. Он призвал злую бабу в кабинет, и велел ей выметаться из совхоза.

— Ты, Потаповна уехала? Уехала. Чего вернулась? Я тебя, лентяйку, на работу все равно обратно не возьму. Уезжай, и чтобы тебя больше никто не видел и не слышал, не то я на тебя милицию напущу. Ты и виноград в прошлом году воровала. Скажешь, нет?

Именуемая Потаповной, тетка неслышно исчезла из совхоза, Панкрат успокоился, но Сонечка перестала здороваться с соседями и заявила, что в Крыму после всего этого она ни за что не останется. В августе, ни с кем не простившись, они бросили дом, огород и уехали в неизвестном направлении.

9

В конце августа уход за лимонами уже не требовал больших усилий. Сергей Николаевич начал страдать от безделья, но в это время, весьма кстати, его вызвали в правление к директору.

— Тут вот какое дело, — Петр Иванович похлопал по столу в поисках нужной бумажки. Нашел сложенный пополам листок, развернул, положил перед собой, — завтра в Ялте открывается слет цитрусоводов. Так ты, это, Сергей Николаевич, поезжай, послушаешь, что говорят умные люди.

Сергей Николаевич страшно удивился.

— Я? Да кто я такой, на слет ехать. Скорей уж Павел Александрович, это его, скажем…

— Ничего не «скажем». У Пал Саныча дел по горло. Уборка винограда на носу. Не надо антимонии разводить. В бухгалтерии оформишь командировку, получишь суточные на три дня. Поезжай и баста. Начало завтра в одиннадцать. И чтоб без опозданий.

Проникнувшись важностью поручения и даже испытав некоторую гордость, Сергей Николаевич вскочил на другой день ни свет, ни заря. Он и ночью плохо спал, ворочался с боку на бок. Уснул, успел увидеть какой-то путаный сон, проснулся, думая, что еще очень рано. На самом деле ночь кончилась, напротив кровати чуть светлел квадрат окна. Он оделся, шепнул жене: «Спи, спи, я не буду завтракать», — взял приготовленный с вечера пакет с бутербродами и фляжкой холодного чая, осторожно приоткрыл дверь и вышел из дому.

Через полчаса он сидел в кузове порожней трехтонки, жевал бутерброд и с удовольствием озирался по сторонам.

Машина неслась к Ялте. Встречный ветер задувал под ворот рубашки, лохматил волосы. Эхо отдавало шум мотора, когда машина оказывалась в непосредственной близости от прибрежных скал. Но море еще спало. Воды его тихо нежились в своем необъятном ложе. Казалось, ступи на их поверхность, и побежишь, как по стеклянному полу до самой Медведь-горы.

Промелькнула тропинка, что вела наверх, к старому дому, недавнему их жилищу. За кручей он не был виден. Потом снова пошли нескончаемые виноградники. Еще через некоторое время показался всеми покинутый дворец на оползне, и вот уже Гурзуф, тихий, сонный. Уплыли вдаль его знаменитые сосны и прибрежные скалы.

После Массандры море спряталось за спинами гор. Вскоре снова появилось, и уже не исчезало до самого конца. И вот Ялта. Прекрасный город, уступами расположенный на горах над голубой бухтой. Отсюда предстояло ехать еще семь километров, добираться до небольшого поселка.

В одиннадцать часов утра Сергей Николаевич стоял у ворот Никитского Ботанического сада. Какой-то распорядитель или, Бог его знает, кто он такой был, указал аллею, ведущую к административному зданию в самом ее конце, велел непременно зарегистрироваться у ответственного секретаря и получить талончики на завтраки, обеды, ужины и номер в гостинице.

Все это Сергей Николаевич послушно проделал. Прошел по кипарисовой аллее к ступеням белого здания, в просторном холле сразу обнаружил столик секретаря с небольшой очередью перед ним. Когда пришел его черед, предъявил командировочное удостоверение и паспорт, долго ждал, пока секретарь сверялся со списком, делал отметки, вписывал в особую тетрадь фамилию, имя, отчество, год и место рождения командировочного. Все это секретарь делал с чувством глубокого осознания своей значимости, хотя на челе его высоком не отражалось ничего. А что должно было отразиться? Место рождения у товарища Уланова было самое обыкновенное. Полтава. И никаких других данных. Сергей Николаевич лишний раз убедился, что его паспорт ничем не отличается от паспортов остальных граждан необъятного Советского Союза.

Какое-то время ушло, пока он расписывался в разных журналах за талончики и гостиницу. Наконец, процедуры закончились, Сергей Николаевич уступил место следующему за ним цитрусоводу и отправился в зал заседаний по лестнице на второй этаж, прямо по коридору, потом направо.

Это был небольшой зал с лепными карнизами по потолку, с рядами откидных жестких кресел, с тремя высокими окнами, завешенными белыми шелковыми гардинами. На узкой невысокой сцене стоял длинный стол, накрытый кумачом, с графином с водой и несколькими стаканами. Почти вплотную к столу стояла легкая переносная трибуна.

На сцене не было ни души, в зале, поодиночке, кучками, сидело человек пятнадцать. Сергей Николаевич облегченно вздохнул, больше всего на свете он не любил опаздывать, отогнул сиденье кресла в дальнем ряду, сел. Он чувствовал себя самозванцем, чужаком, случайно занесенным на собрание компетентных людей, и поэтому, не отдавая себе отчета, искал одиночества.

Зал заполнялся. Слышался неясный шумок приглушенных разговоров, хлопали сиденья. Прошел час. Заседание по неизвестной причине не начиналось, в переполненном зале становилось душно. Кто-то предложил открыть окна. Одно открыли, два других не поддались на уговоры и остались закупоренными насмерть.

Когда терпение собравшихся начало истощаться, и рокот голосов достиг высшей точки, на сцене появился человек в полувоенной форме без погон. Он призвал собравшихся к тишине и порядку.

Пока выбирали президиум, устанавливали повестку дня и долго спорили, сколько минут отвести на прения выступающим, Сергей Николаевич окончательно соскучился.

По регламенту должен был начаться отчетный доклад, но по единодушно принятому решению, его перенесли на два часа дня. Все поднялись и дружно отправились в столовую обедать.

После перерыва вновь собрались в зале заседаний, председательствующий добился тишины, докладчик взгромоздился на трибуну, все обратилось в слух.

Докладчик, тощий человек с густой, взлохмаченной шевелюрой, одетый в темно синие брюки и украинскую рубашку с вышивкой, говорил напористо, даже, как показалось Сергею Николаевичу, агрессивно. В особенно важных местах он поднимал сжатый кулак, а потом опускал с необыкновенной экспрессией; сквозь дебри цифр и количество освоенных под цитрусовые посадки гектаров пробирался с упорством дикого кабана, атакующего бурелом. В некоторых местах голос его повышался до откровенного пафоса.

Словесный поток растекался по залу, навевал сон. Однако все сидели прямо, с вдумчивыми лицами, не сводили глаз с докладчика.

Сергей Николаевич вспоминал свои сорок саженцев, по десять штук в каждой траншее, и несказанно удивлялся. По мере продвижения доклада, уши его все сильней пламенели от стыда за себя, за совхоз, за главного агронома. Как же так? Везде гектары, а у них… Совхоз непременно осрамится при первой же серьезной проверке, которой грозили с трибуны.

Но во время пятнадцатиминутного перекура, переходя от одной группы к другой, он понял, что положение везде примерно одинаковое: две-три траншеи, сорок-пятьдесят саженцев. Все это, так называемые опытные участки, и никаких гектаров.

Закончился перекур, все повалили в зал. Президиум занял свои места, докладчик рысцой выбежал на трибуну, уколол слушателей первого ряда сердитым взором, запустил пятерню в шевелюру, отчего она окончательно встала дыбом, и принялся за свое.