Но вдруг, поймав новую мысль, Станислав прищурился и заговорщицким тоном спросил:

— Вам из-звестно… одно имя? А? Ха-ха-ха!.. Вах-х-хтомин… А? Клавдий Сергеевич… Ч-ш-ш-ш… Между нами говоря…

Лицо Марины плавало в тумане, чего-то не хватало в этом лице, но чего — Станислав не пытался понять, продолжал бессвязно лопотать что-то; словно со стороны доносился его собственный голос, который перебивался голосом Вениамина Барабанова:

— Пойдем, Стас…

Они долго куда-то шли по шпалам, и казалось, что железная дорога никогда не кончится, что она будет и будет вот так плыть — наплывать — уплывать; Станиславу хотелось лечь и отдохнуть, но кто-то удерживал его, не давая упасть, и Вахтомин не мог понять, кто это. Он только чувствовал, что не может пошевелить руками.

Он увидел очень знакомое, очень хорошее лицо; он знал, что это лицо никогда не сделает ему зла; он знал, что любит эти глаза и эти длинные пушистые белые волосы.

— Стасик, что с тобой случилось? — произнес очень знакомый и тоже очень хороший голос — голос, который был ему дорог, и Станислав снова безуспешно силился вспомнить, кому этот голос принадлежит. Станислав хотел ответить, что ничего не случилось, но язык не повиновался ему.

— Он пьян, — сказал кто-то над ухом.

— Ведите его сюда.

И — потом:

— Его надо раздеть.

— Не надо пока. Полежит часок — ему полегче станет… Полегче… Вот так, спасибо. Пусть поспит.

Голоса стихли.

И вообще все стихло, все звуки. И глаза все пропали, и лица, стало темно, и Станислав начал проваливаться куда-то, падать, и ничто не могло задержать это падение.

Наконец он потерял себя.

Первое, о чем он подумал, когда к нему вернулось сознание, что сон — это кратковременная смерть. Значит, ничего страшного в смерти нет? «Человек рождается, живет…» Он вспомнил свои стихи и мысленно усмехнулся. Елизавета Ивановна правильно тогда сказала… что она сказала? Кажется, она сказала, что… что…

Станислав продолжал лежать с закрытыми глазами, уверенный в том, что сейчас услышит знакомые шаги отца по комнате и отцовский же ворчливый голос; но ни шагов не было, ни голоса, и даже Юркиного дыхания почему-то не было слышно. Какая мысль ускользнула из сознания? Ах, да, он вспомнил свое стихотворение, которое почему-то до сих пор не покинуло его память: «Человек рождается, живет…»

Но почему такая тишина стоит в доме? Неужели еще ночь? Он открыл глаза, чтобы посмотреть в окно, но окна на месте не оказалось. Станислав хотел повернуться на другой бок, приподнял голову — и волна боли ударила ему в висок. Он снова откинулся на подушку. Но успел заметить, что комната ему незнакома.

И только теперь Станислав все вспомнил. Стало понятно, откуда взялась во рту эта сухая горечь и откуда появились в голове эти адские боли. Боль пульсировала в висках, ударяла в затылок, уходила в шею, и он не мог безболезненно пошевелиться. Но еще раньше, чем он вспомнил о случившемся, Станислав испытал огромную вину перед кем-то, хоть и не знал, перед кем и чем он так сильно провинился.

Он не мог понять, что провинился перед самим собой.

Но куда делся Венька Барабанов? Или эта квартира — барабановская?

Превозмогая боль в голове, Станислав встал и подошел к окну, задернутому темно-красной гардиной. Он бросил взгляд на улицу, но ничего не увидел, кроме неясных очертаний одноэтажных строений. Снова сел на кровать, заметил маленькую полоску света, пробивающуюся в дверную щель. Прислушался. Ни один звук не доносился до него из соседней комнаты, в которой горел свет. Станислав на цыпочках приблизился к двери и приложил к ней ухо. И показалось ему, что кто-то вздохнул в смежной комнате и легонько скрипнул стулом. Он нерешительно постучал в дверь костяшкой согнутого пальца. Стул в соседней комнате скрипнул явственнее, послышались шаги, дверь отворилась, и Станислав увидел перед собой… Тамару Акимовну. Яркий свет на мгновение ослепил его — он закрыл глаза ладонью. И женщина почему-то засмеялась.

— Здравствуйте, Тамара Акимовна! Очень смешно, да?

— Конечно, Станислав. Смешно, что ты не мог самостоятельно прийти ко мне, твой друг принес тебя…

— Я не рассчитал… — Станиславу не очень понравился смех Тамары Акимовны, но уже через минуту, получив возможность хорошо видеть ее лицо, он успокоился; лицо женщины, как обычно, излучало доброту, и было бы грех обижаться на Тамару Акимовну за ее веселость. Собственно, ничего особенного не произошло.

Станислав сказал:

— Обмывали мою первую зарплату.

— Твой друг сказал уже. А я подумала: если это обязательно было нужно, взяли бы да пришли ко мне. Я бы закуски вам хорошей приготовила, у меня соленые грибочки есть.

— Вы шутите, наверно?

— Почему же? Если это обязательно надо — обмывать первую зарплату… А твой товарищ — кто он такой? Я в селе не всех знаю…

— Венька Барабанов. Станочник, как и я. Хороший человек.

— Если хороший, тогда не страшно.

Тамара Акимовна незаметно собирала на стол, водрузила в центре самовар.

— Голова болит?

— Страшно.

— Вот видишь. Похмелишься?

Станислав по-прежнему не мог решить, шутит Тамара Акимовна или говорит всерьез. По ее улыбке можно было сделать вывод, что она разыгрывает его, но ее глаза свидетельствовали об обратном.

— Я теперь, — честно признался Станислав, — буду за километр обходить все питейные заведения.

— И правильно сделаешь.

— Вениамин сказал, что так положено — обмывать получку…

— Есть много вещей, Станислав, которые нам положено делать, но мы не делаем их. Не каждый может, например, вырастить сына, посадить дерево и написать книгу. Нам положено беречь свое здоровье, но мы не всегда думаем об этом… Пей чай. Нам или всегда некогда, или просто лень.

Станислав с жадностью сделал большой глоток, обжегся, но испытал все же приятное ощущение, когда горечь и сухость ушли изо рта.

— Я дурак.

— Не казнись! Ты уже наказан. Главное, что все теперь позади. И теперь ты знаешь, что к чему.

— Знаю… Тамара Акимовна, у вас часы есть?

— Сейчас два часа.

— Ночи?! — ужаснулся Станислав и добавил тихо: — Конечно, ночи… — Он посмотрел на окно, словно хотел лишний раз убедиться в том, что на дворе ночь. — Мне нужно шагать.

— Куда?

— Домой, куда же еще… Отец, наверно, думает, что я снова сбежал. По всему свету ищет…

— Не ищет. Варвара Петровна присылала Юру… Я ему сказала, что ты ночуешь у меня.

Станиславу нравилось сидеть в этой уютной комнате, беседовать с Тамарой Акимовной, Пить чай с вареньем. Станислав не сразу даже вспомнил о том, что ему надо добираться до Вахтомино. Вспомнив об этом, он почувствовал, что ему совсем не хочется уходить отсюда.

Тамара Акимовна словно читала его мысли. Она сказала:

— До завтра, впрочем, еще далеко, поэтому спокойно пей чай и ложись спать.

— А отец?

— Я ж говорю: Юра прибегал. И вообще все всё знают. Успокойся. — Она повторила: — Все позади. Я надеюсь, что Клавдий Сергеевич тебя не тронет.

— Пусть только попробует.

Станиславу было легко разговаривать с Тамарой Акимовной. К концу беседы с ней он уже воспринимал эту женщину так же просто, как, скажем, Веньку Барабанова. Тамара Акимовна могла бы стать хорошим другом.

— Может, я все же пойду? Я вас стесню…

— Не выдумывай! Ложись и спи. Тебе утром в первую смену? Вот и спи. Скоро вставать…

Ночь продолжалась.

Станислав лег спать на той же самой кровати, на которой он обнаружил себя после пьянки с Вениамином Барабановым в железнодорожном буфете. Лежал и долго не мог уснуть, стараясь вспомнить, что было после того, как они покинули буфет. Но ничего вспомнить не мог, кроме ярко-красных губ Марины, которые что-то втолковывали ему, втолковывали, втолковывали…

В восемь часов утра Станислав стоял у станка и хмуро смотрел на груду заготовок, которые надо было обработать до обеденного перерыва.

— Настраиваешься?