— Это ты с Анатолием говори. Пусть он в подвал, в сарай сходит, — ответил Александр Николаевич. — Иди уж, милок.

VI

Вдовому и далеко уже не молодому Сергею Соколову вначале казалось, что мысль о женитьбе на Марине родилась у него в результате безусловно честного, но все-таки расчета. Как бы там ни хвалили Соколова люди за его правильную жизнь, сам он тяготился ее неполнотой. Он горячо любил своих детей, пекся о них, но не мог не видеть, что только его отцовских рук мало сыну и дочери, особенно дочери. Многое из того, что он делал по дому, вызывало одобрение людей, но было это одобрение какое-то подчеркнуто сочувственное и потому обидное для мужчины.

Сергей признавался Варваре Константиновне, что Марина нравится ему за душевность. Ему думалось, что и для Марины новое замужество будет только к лучшему: не век же во вдовушках сидеть, а уж он, Сергей Соколов, будет ей верной опорой, и такую разумную семью они построят: приходите, люди, любоваться!

Но чем дальше шло время, тем все больше и больше Сергей стал понимать, что им овладевало чувство пылкой юношеской влюбленности; никакие расчетливые мысли не приходили ему в голову всерьез. Только бы Марина согласилась, и тогда все было бы несказанно хорошо для них обоих и для их детей. Он видел, что и Марина раскрыла для него свою душу, и это стало не оставляющей его радостью.

Все у него с Мариной было почти точь-в-точь, как когда-то с его покойной Марусей. Так же он ждал встречи и задушевного разговора с Мариной, так же они стали вместе работать, и так же Сергей понимал сомнения Марины и уважал ее кажущуюся нерешимость. Именно уважение вызывала у него вся трудность семейных обстоятельств Марины и ее нерешительность, которая для Сергея была лишь свидетельством ее духовной твердости и преданности долгу. И он не осмеливался торопить ее. Для самого Соколова все в семейных делах Марины было ясно: эка беда, что старики останутся одни! Не за тридевять земель Марина уходит, и не обедняют они, наоборот, больше, сильнее семья станет: ведь он, Сергей Соколов, им родней будет.

Было, однако, и так, что Соколов стыдился своего чувства, будто он изменил памяти жены, будто он только из-за своего интереса отдавал ее детей в чужие руки. Но вскоре и эти его мысли стали ясными. «Такая же она, Марина, как и ты была, доченька, — думал Соколов, в мыслях называя умершую, как и при жизни, доченькой. — Ты вот собой пожертвовала, спасая мать чужих тебе детей от огненной смерти, так неужели для твоих родных деток у другой честной женщины ласки и доброты не станет?»

В начале мая Марину перевели на участок Соколова.

— Летечко наступает трудовое… Да ведь недаром говорят: как мы работаем сегодня, так будем жить завтра, — сказал Соколов, когда они в один из первых дней работы Марины на новом месте, возвращаясь с завода, подошли к своему дому. — Видишь? — Соколов остановил Марину и показал рукой на стоявший посреди пустыря экскаватор. — Котлован под фундамент начали. Вошел я в коллектив собственными силами дом строить. Отдельную квартиру хочу сработать для своей семьи. Может, к осени соорудим.

— Это вполне по вашей силе, Сергей Антонович.

— Да, осилим… Зато в ущерб садочку. Жалко сад, больно от хорошего хозяина он мне достался. Уход да уход за ним нужен.

— Не беспокойтесь, — заметила Марина. — Обиходим, по-соседски присмотрим, к новоселью урожай сбережем.

— Не только к новоселью… Я думаю, заодно уж и свадьбу?

Марина промолчала.

Соколов тоже молча вошел в свой подъезд. Он понимал, что после того, как старший сын Поройковых привез дочь на воспитание к своим старикам, жизнь Марины осложнилась и ею опять овладевают сомнения и раздумья.

Но в тот день, когда Сергей Антонович случайно оказался свидетелем драматической сцены в семье Поройковых, он в полных слез глазах Марины увидел, что и Марине нет уже счастья в жизни без него. И совсем неважно было, когда она придет к нему насовсем. Важно было, что Марина уже работала вместе с ним, и работала так, как ему хотелось.

За годы работы на заводе Марина, не понуждая себя, вжилась в мир станков и машин, узнала все производство. Знала она и цех подшипников мелких серий. Видывала, как там работают на шлифовальных станках, потому она и встала на свое новое рабочее место без робости и сразу же показала себя смекалистой ученицей. Та интуиция, которая приобретается человеком в труде и которая помогает ему убыстрять работу, совершенствуя даже движение рук, помогла Марине. Словом, у Марины было все то, что Соколов называл талантом рабочего человека.

— Вроде ничего особенного и не произошло в нашем цеху, — сказал он Марине в конце первого дня ее работы. — Мало ли до тебя людей за ручки этого станка держалось! Да? А мне хочется, чтобы для тебя, Маринушка, большое событие произошло. Так оно и будет, если сумеешь приглядеться к своему рабочему месту не с поверхности, а изнутри, так сказать. И свое личное дело понимай. Если широко свое дело понимать, то сам для себя в нем никогда совершенства не достигнешь. А это и есть радость в жизни: стремись трудом к лучшему.

Цех мелких серий подшипников в ближайшие годы не подлежал автоматизации: если бы установили в цехе автоматическую линию, то она потребовала бы столь частой переналадки для каждой мелкой серии, что «игра не стоила бы свеч». Но цех разнокалиберных подшипников и без автоматизации, по убеждению Соколова, должен был работать лучше. Соколов считал, что строгое разделение труда — залог высокой производительности, но он также был ярым врагом узкой специализации рабочего; он считал, что освоение только одной операции отупляет человека, такую организацию труда он считал присущей только капиталистическому производству. Высокая трудовая дисциплина, умение рабочих обслуживать разные станки, делать различные операции и пользоваться разным мерительным инструментом и были теми условиями, при которых обязательно должно родиться что-то новое.

— Ты только случайно живешь беспартийной, — не раз говорил он Марине. — А пойми: наш XX съезд перспективу еще большей свободы трудовой личности открыл. Понимаешь такое слово: помпезность? Это значит: дирекция, завком, партком выдвинут фигуру зачинателя. Ему — почет всемирный… Жениться задумал — квартиру, холодильник. Это зачинателю. А продолжатели? Их иной раз не много оказывается. Мы все должны быть продолжателями великого дела рабочего класса. И премией всему народу будет новая жизнь, которую он строит. И прежде всего руки, умелые золотые руки. Ведь с человеческих рук и для машины пример.

Наверное, если бы покойный муж Марины Миша был жив, он говорил бы и думал так, как Соколов.

Цех подшипников мелких серий всего с год как был переведен в новый корпус и расширился; пришло в него много новых рабочих, все больше молодежь. Бригада Соколова почти сплошь состояла из недавних школьниц и очень молодых работниц. Работала бригада ровно: если недовыполняла план, то всего лишь на один-два процента, если перевыполняла, то тоже незначительно. Словом, можно было жить и трудиться без особых волнений. Но первое, что почувствовала Марина, это настороженность всей бригады. Будто люди знали, что их ждет что-то новое, интересное, что это новое придет к ним, как бы родившись в их труде. Этим настороженным ожиданием люди заражались от Соколова.

Дорогой сердцу Марины человек, мастер Сергей Соколов, умел в каждом рабочем будить его какие-то особенные способности и стремление следовать хорошему примеру.

— Главное, чтобы человек загорелся, — говорил он. — А уж дальше он сам пойдет и, глядишь, раскроет себя так, как никто и не подозревал, какая он есть на самом деле личность.

У Соколова был несомненный дар воздействовать на людей, потому что он сам был человеком большого обаяния; он покорял сердца искренней любовью к подчиненному ему человеку и уважением к его труду.

За месяц с небольшим, который Марина проработала у Соколова, в бригаде не было ни одного долгого собрания. Зато всякий раз после дневной ли, ночной ли смены бригада собиралась на пять минут. Эти короткие собрания Соколов любил и проводил нерушимо. На обязательное свое выступление он тратил не больше одной-полутора минут; выступления рабочих походили на лаконичные реплики по поводу слова бригадира. Если же кто пускался в краснобайство, Соколов предлагал оратору докончить речь письменно и дать читать желающим или отнести в газету для опубликования.