Миновав кирпичное здание станции, братья свернули с платформы и подбежали к маленькому желто-синему автобусу, приткнувшемуся к коновязи.

Автобус заполнился до отказа; пассажиры стояли плотно один к другому. Дорога оказалась ухабистой, подбрасывало так, что Дмитрий то и дело стукался головой в фанерный потолок; Артем подпрыгивал вместе с ним и виновато молчал.

Вскоре автобус остановился на широкой площади около кирпичного здания.

— Ба! Все теперь в порядке, — вновь оживился Артем, завидев у крыльца автомобиль с брезентовым верхом. — Кто-то на «сайгаке» прикатил. — Он подошел к машине, открыл дверцу и бросил свой чемодан на заднее сиденье. — Пойду выясню, кто приехал и скоро ли домой. — Артем вошел в здание, где находились райисполком и райком партии.

Опустевший автобус зафыркал и покатил. Обогнув огороженный штакетником редкий сад, он свернул в улицу низких глиняных домов. Каменные здания стояли только вокруг площади. Одно из них отдаленно напоминало ленинградский Гостиный двор; там размещались магазины и сновали из двери в дверь люди. Во влажном воздухе ощущался запах навоза и соломы. На крыльце чайной балагурили и раскуривали шоферы, поблизости стояли грузовики с зерном.

Из-за угла показался верблюд, он тащил сани, шлепая по рыхлому снегу широкими лапами, и издавал дикий рев через каждые несколько шагов. Верблюд был огромен и весь в каких-то не то наростах, не то мозолях. С его горбов, шеи, ляжек свисали клочья шерсти. Рядом с санями шел парень в расстегнутом на груди ватнике и подпоясанный красным кушаком.

«Этакое безобразное животное, а как гордо держит голову», — удивился Дмитрий. Он впервые видел верблюда не в зоопарке. И, несмотря на рев безобразного животного, шум автомобильного мотора, доносившийся откуда-то издалека, и близкий говор людей, он вдруг ощутил тишину, объявшую степной городок. Мгла редела, и всюду был рассеян спокойный чистый снежный свет, какого не бывает в больших городах.

Артем и молодой большеголовый мужчина сошли с крыльца, неся огромный картонный ящик.

— Давай, Хусаин, ключ, сегодня ты поедешь пассажиром. — Артем открыл переднюю дверку автомобиля. — Прошу, — сказал он, пропуская Дмитрия, и сел за руль.

«Сайгак» обежал сад. Этот сад, безусловно, летом служил жителям степного городка подобием парка культуры; у него были большие ворота аркой с вылинявшей надписью на фанере: «Добро пожаловать!». Сразу за воротами из снега торчала красная пирамидка с пятиконечной звездой на вершине.

— Могила Александра Житнякова, — сказал Артем. — Балтийский матрос зверски замучен летом восемнадцатого года белоуральскими казаками. Отец говорит, что о геройской смерти Житнякова до Волжской флотилии слух дошел.

Автомобиль быстро пробежал длинную улицу, скатился в овражек, с разгона снова вскарабкался на подъем и вырвался на степной простор. Этот простор сразу почувствовал Дмитрий. Мгла все еще окутывала степь, но слева сквозь нее просвечивало тусклое, как платиновое, солнце, а дорога просматривалась вперед на пять телеграфных столбов. Неясные столбы выплывали из тумана, быстро набегая, становились отчетливыми и исчезали позади в тумане. Дорога шла прямо. Автомобиль рвался вперед и вперед, а вокруг все оставалось неизменным: блеклое солнце, пять столбов позади и пять впереди. И вот это-то однообразие небольшого видимого глазом пространства, не меняющегося даже при быстром беге автомобиля, и давало ощущение однообразного простора степи. Временами с дороги взлетали стайки крупных, но проворных, как воробьи, птиц. Артем остановил машину и открыл дверцу.

— Слушай!

В зимней степи пели жаворонки.

— Что же это они раньше срока прилетели?

— Они и не улетали никуда. Это наши большие степные жаворонки. Видал, сколько их на дороге!

Сверху послышался стрекот самолетного мотора.

— Туман тает. Наверное, за газетами «кукурузник» полетел. А знаешь, Митя, он и на охоту вылетает. Волков выслеживают и с воздуха бьют.

— В Голландии последний дикий волк был убит триста лет назад, — почему-то вспомнил Дмитрий.

— Скажи, какие молодцы голландцы! — рассмеялся Артем. — А ведь триста лет назад у них и воздушных шаров не было. — Он захлопнул дверцу и «газанул». — Я эту машину «сайгаком» прозвал. Антилопа у нас такая водится. Тоже километров семьдесят в час пробегает.

— Извини, Артем, но я никак не могу постичь твою влюбленность вот в эту скучную степь.

— Степь! Это верно: ее с первого взгляда не поймешь, а сама она не всякому о себе расскажет. Мы с тобой москвичи. Старина, древность для нас — это стены подмосковных монастырей, коллекции музеев, ну, наконец, кремлевские соборы и дворцы. А здесь, в степи, однообразные равнины и саманные домишки. О какой старине они могут поведать? Да только не зря в степи ковыль седой. В соседнем районе есть село, называется Крепость. Еще при Петре, говорят, была основана. А я полагаю, еще раньше она входила в какую-то старинную засечную черту Русского царства. Сейчас там крепкий колхоз, населения тысячи две. Дома, конечно, саманные, а старый крепостной земляной вал сохранился. Выйдешь на вал — ну так и возникают в воображении Белогорская крепость, молодой Гринев и все его приключения… Словом, вся «Капитанская дочка». Кругом наши хлебные поля, а видятся кочевники, киргизы да башкиры, на мохнатых лошадках из пугачевского войска… Или вот едет с нами потомок своих прадедов. Эй, Хусаин, «Балтику» купил?

— Ага!

— Родом он из села Алтата. Скажи тебе название: Можайск — и тебе сразу «Война и мир» вспомнится. А что такое Алтата? Алты ата — по-татарски шесть отцов. Сотни три лет тому назад на берегу степной речки поселились шесть татарских семейств. Теперь и речка, и село, и станция железной дороги — все Алтата. История здешних мест не сразу видна. А степнякам и ковыль многое расскажет. Ты видел памятник Житнякову. До обидного бедно! Гранитный обелиск надо бы воздвигнуть…

Из тумана навстречу выкатил огромный грузовик. Артем снизил скорость и прижался к правой стороне дороги. Вереница пятитонок прошла мимо, и Артем снова дал «газ».

— Да где в степи гранит возьмешь? Я, Митя, сюда приехал зимой в такую же пору. Только морозы стояли крепче. Оторопь взяла оттого, что я так жизнь свою переломил. Непривычное все, чужое сердцу. — Артем искоса озорно взглянул на брата. — Сдезертировал я! То есть не фактически удрал с целины, а в душе. Вот как дело было.

Пожил я в продувном вагончике, поработал на морозе, ни умыться как следует, ни без шапки пообедать. Хоть маленького комфорта, простого комнатного тепла захотелось до смерти. А тут собрали нас в райцентр на совещание, поселился в гостинице: есть тут общежитие коек на пятнадцать. Приехал я вечером, прилег на койку ногами к горячей голландке и думаю: «Дернула же тебя, Артемий Александрович, нелегкая. Ведь всю войну прошел, и романтического на твою долю полной мерой было отпущено». И невольно стал обдумывать план, как вернуться в город. Решил подготовить машины к севу, чтобы совесть чиста была, а там пустить в ход веские причины: раны, здоровье, семейные обстоятельства… Пока я нежился и раздумывал, в комнату сошлись и другие участники совещания — молодые парни. Сначала в домино уселись стучать, разговорились, потом в разговор вмешалась пожилая женщина — универсальный гостиничный работник: уборщица, кастелянша, паспортистка и еще там кто-то. Она и поведала парням о подвиге Житнякова и его товарищей. И я слушал.

Рассказывая, Артем простодушно улыбался. Дмитрий оставил родительский дом, когда брат был еще мальчишкой. Теперь это был уже зрелый человек, немало и трудно поживший на свете. Но казалось, есть в нем что-то неистребимо юношеское. Под шапкой не было видно густо заседевших волос, бритое лицо было моложаво-свежо, и рассказывал он о начале своего степного житья, как юноша, только-только нащупавший свой жизненный путь. Может быть, причиной тому было кровное родство, но Дмитрий сознался, что Артем необыкновенно для него привлекателен и он любит его все больше и больше.