— Чему быть, того не миновать, — сказал он. — Бог создал курда — курдом, армянина — армянином. Курду он дал в руки оружие, армянину — лопату; одно не может заменить другого; все зависит от бога. «Ворона очень желала бы иметь перья павлина, но кто ей даст их?». Бог сотворил одних так, других иначе.

— Ты забываешь, брат, — ответил ему Апо, — что ворона и павлин — разные птицы, а курд и армянин — оба люди. Курд не родится на свет с оружием. И причем тут бог? Разве он дал в руки курда оружие, чтобы тот убивал нас и уводил наших девушек? Разве он создал нас такими несчастными и трусами? Бог не вмешивается в эти дела. Он дал нам разум, чтобы мы выбирали то, что хорошо, что полезно. Если ты сейчас бросишься в реку, бог не спасет, ты сам, по своей воле, погубишь себя…

Айрапет в глубоком молчании слушал этот спор. Он готов был расцеловать Апо, но не делал этого, не желая обидеть других.

— Вот видите, — сказал он тихо. — Нас здесь шесть братьев, и мы не понимаем друг друга, — не можем найти общего языка. Как же привести к согласию весь народ! А до тех пор, пока у нас нет единодушия, участь наша будет такова. Нас будут бить, плевать нам в лицо, будут уводить наших жен и дочерей, грабить наше имущество, а мы вынуждены будем терпеть всякие бесчестья, мучения и, как волы, работать для счастья и благополучия нашего врага. И мы должны еще благодарить бога за то, что он щадит нашу жизнь и дает нам возможность ползать по земле, подобно ничтожным пресмыкающимся!..

Сказав это, Айрапет предложил удалить Степаника из дома и скрыть его в монастыре св. Иоанна, пока не представится возможность провести его на русскую границу, где он будет в безопасности.

Оган и Ако не согласились и с этим предложением. «Скрыв нашу сестру, — говорили они, — мы вооружим бека против себя, и он в гневе отомстит нам». Они предложили оставить Степаника дома, повторяя: «Как предназначил бог, так и будет, волю бога человек изменить не может». Некоторые советовали объявить обо всем отцу, чтобы он, как глава дома, разрешил вопрос по-своему и сделал то, что признает нужным.

Так продолжали они спорить и не смогли прийти к какому-нибудь решению. Вдруг откуда ни возьмись вмешалась в их спор зловещая сова; ее пронзительный крик, предвещающий несчастье, послышался из-за деревьев, и все невольно вздрогнули.

— Слышите, мы были правы, — воскликнули Оган и Ако, — сова подтверждает наши слова. Плохо нам будет, если мы удалим Степаника.

Айрапет и Апо остались при своем мнении. Совещание же не дало никаких результатов.

XIII

Но что это за загадка? Степаник — мальчик — сделался девочкой?

Разгадаем загадку. Ключ к ней в следующей маленькой и печальной истории.

Во дворе старика Хачо, в углу, под тенью четырех деревьев, находилась могилка. Над ней не было ни креста, ни плиты, ни надписи. Это был маленький холмик, чуть-чуть выступавший на поверхности земли. Нередко в ночную пору можно было видеть старика, поникшего головой над этой могилкой и проливавшего горькие слезы. Домашние тоже проходили мимо нее с чувством особенной грусти, точно здесь было похоронено счастье этой семьи.

У старика Хачо была когда-то дочь, по имени Сона, очень похожая на Степаника. Когда ей минуло шестнадцать лет, многие начали просить ее руки и не столько из-за богатства, сколько из-за красоты девушки. Отец долго колебался в выборе жениха, но несчастный случай навсегда разрушил ожидаемое счастье Сона.

Однажды она ушла в поле за овощами и не вернулась. Много было разных толков по поводу ее исчезновения. Одни говорили, что девушка утонула в реке; другие думали, что ее растерзали звери; суеверные приписывали это злым духам, и, наконец, некоторые прямо говорили, что ее похитили курды. Кто был прав, трудно сказать. Долго искали везде Сона, но все было напрасно. Никто не мог узнать хоть что-нибудь об исчезнувшей девушке, хотя отец ее обещал хорошее вознаграждение тому, кто принесет верную весть.

Через несколько недель пришел к Хачо какой-то курд, он вел за собою мула, на котором был привязан гроб. В гробу лежал труп Сона. Курд рассказал, что несчастную девушку похитил с поля один из курдских беков, хотя и не особенно знатного рода, но славившийся между своими как храбрый разбойник. Потеряв надежду спастись из рук этого негодяя, Сона дала старухе курдианке несколько золотых, пришитых к ее головному убору[13], чтобы та достала ей яду. Старуха, соблазнившись золотом, исполнила ее просьбу, и Сона отравилась.

Курды не похоронили Сона на своем кладбище, так как покойная до последнего часа твердила: «Я христианка и не изменю своей вере». Нашелся курд, пожелавший воспользоваться этим. Он разузнал, кто была покойница, и привез ее труп отцу, надеясь получить за это вознаграждение.

Не менее фанатично поступила и армянская церковь. Ссылаясь на то, что Сона самоубийца и умерла в руках неверных, без исполнения христианских обрядностей, она не позволила хоронить ее на армянском кладбище[14].

И Сона была похоронена в доме отца: то, от чего отреклась церковь, приняла семья.

Но горе, причиненное семейству Хачо этим несчастьем, имело и более грустные последствия.

Мать Сона, Реган, очень ослабевшая после родов Степаника, не перенесла смерти дочери и, с каждым днем худея, зачахла и умерла. Трагическая смерть Сона повлияла и на судьбу Степаника: девочку одевали и воспитывали как мальчика. Настоящее имя ее было Лала.

Смерть Сона так потрясла старика, что он после появления Степаника, став очень суеверным, начал думать, что то же самое может случиться и с этой дочерью. В том краю были известны сотни примеров подобных похищений девушек магометанами. Поэтому Хачо решил выдавать Степаника до ее совершеннолетия за мальчика. С этим согласилась и мать ее, которой не суждено было вырастить своего ребенка. Семья Хачо строго хранила эту тайну, известную вне семьи еще троим: священнику деревни, крестному отцу и бабке, которой уже не было в живых.

Лала (мы должны теперь называть Степаника иногда настоящим именем) было шестнадцать лет — возраст, когда деревенские девушки обыкновенно выходят замуж. Отец думал уже о женихе, но на Лала все смотрели как на мальчика, и никто не просил ее руки. Кроме того, старик хотел найти жениха из другой страны, чтобы он увез дочь; ему не хотелось открывать тайну Степаника перед своими знакомыми, хотя подобная охрана девушек от курдов практиковалась нередко в этой стороне. Но где было найти такого человека?

Старик возлагал надежды на некоего Томаса-эфенди[15], низенького, кругленького человечка, мошенника и болтуна. Откуда он был родом — неизвестно, сам он выдавал себя за константинопольского армянина и хвастался знатной родней. Братья Лала ненавидели этого урода за жадность и жестокость. Он совершенно сторонился общества армян: говорил всегда по-турецки и общался с мюдирами, каймаками и курдскими беками. Он хвастался этими знакомствами и угрожал ими армянам.

Томас-эфенди был мюльтезимом, то есть сборщиком казенных податей и налогов. В глазах крестьян мюльтезим был тем же, что ангел смерти или сатана для суеверных людей, в нем олицетворяется все, чего боится крестьянин. Но то, чего он боится, сильнее и почитает: если бы среди крестьян появился дьявол, они встретили бы его не с презрением, а с лестью. Человек всегда таков. В первобытной дикости он почитал одинаково как добрых, так и злых духов и приносил жертвы обоим; но удивительно, что на долю злого духа приходилось более жертв. «Добро принадлежит нам, — думал он, — а злу надо угодить, чтобы оно не творило зла»…

Поэтому нетрудно догадаться, почему Томас-эфенди был принят в доме старика. Хачо как один из почетных гостей. Старшина Хачо, как должностное лицо постоянно имел дело со сборщиком по поводу налогов, податей и десятичных сборов с крестьян. Эфенди часто посещал дом Хачо и нередко во время сборов податей оставался у него неделями.