«Греет солнце, и ледяные сосульки вдоль карнизов тают, тают, и каплет, каплет с крыш, и в водосточной трубе вдруг нет-нет оборвется льдина и ледяной пробкой шумно обрушится, и свалится в ледяной ушат, на котором чёрные буквы „А Н“ — Академия наук».

Ещё всегда в городе были «тихие» звуки. Звенели шпоры военных. За звоном своих шпор офицеры следили. Шпоры часто были серебряными. Нынче к «тихим» городским звукам можно отнести разве что стук форточки во дворе, позвякивание фонаря, раскачивающегося на ветру, шарканье метлы дворника.

Зимой, в снегопад, все звуки заметно приглушаются, гаснут. Об этом еще в начале нашего века писал Дмитрий Цензор:

Старожилы-петербуржцы ещё помнят голоса торговцев-разносчиков. Они ходили по дворам, предлагая купить или продать. И на сколько различных голосов, напевов, размеров и ритмов рекламировали они свой товар!.. Ходили по дворам и шарманщики.

С громким звоном специального прикрепленного колокола мчались пожарные в блестящих касках, стоя на подножках. Звонили и на пожарных каланчах.

А каждое лето в Петербурге перекладывали мостовые, ремонтировали, выравнивали. И было слышно особое постукивание деревянных молотов по булыжникам или диабазовым плиткам. Нынче в городском благоустройстве опять стали мостить тротуары плиткой, и потому вновь можно услышать этот забытый городской звук.

Вместо исчезнувших звуков теперь в городском шуме часто можно услышать невыносимый треск компрессора во время ремонта дома или трубопровода. Резкими звуками сирены скорой помощи или пожарной машины влетает в город тревога. Стук колёс и свисток дальней электрички тоже вошли в городскую жизнь.

Мы не задумываемся, что городской звуковой фон, как ни странно, действует успокаивающе. Он означает, что город живет. В лихолетье, когда подступала беда, Петербург замирал. К звукам тогда прислушивались с особой тревогой — они могли таить опасность. Об этом времени петербургские строки Мандельштама.

С возвращением городской привычной жизни улицы опять наполнялись звуками. Незаметно, но так быстро одни сменялись другими, новыми. Каждый уголок города откликается особыми звуками. Радостно шумят струи фонтанов у Казанского, в Александровском саду. А рукава Невы у островов в летние дни наполняются всплесками весел и беспокойным шумом моторных лодок. А какие разные голоса у петербургских садов! Это только кажется, что деревья шелестят и переговариваются на ветру одинаково.

Город полнится звуками вечными и преходящими. Кто знает, какой голос дополнит завтра городское звучание, а что навсегда уйдет из его жизни…

За три столетия о петербургских улицах написано было так много — об их индивидуальности, об их яркости и, напротив, безликости, об их красоте и блеклости, что можно увидеть подчас противоречие, неопределенность в этих описаниях.

Тем удивительнее, что на улицах нашего города, таких разных в разных его частях, — парадных, центральных или окраинных, — и все равно неуловимо в чём-то схожих, возникает — чувство Петербурга-.

В чём же особенность петербургских улиц, этого внешнего пространства города? Прежде всего в том, что они возникали не стихийно, подобно улицам городов с древними корнями, но планомерно, они определены развитой и сложной культурой и, конечно, несут печать таланта своего создателя.

Окаменевший «чертёж» как раз остался: нынешние петербургские улицы сохраняют в своей планировке следы первых и последующих городских планов. Сильнее изменился со временем внешний облик петербургских улиц, их характер. В первые десятилетия жизни новой столицы улицы не имели названий. По воспоминаниям современников, приходилось подробно описывать различные приметы, чтобы указать чьё-либо место жительства. Только в 1738 году были учреждены официальные наименования улиц «Комиссией о Санкт-Петербургском строении». Именно тогда появились первые названия: Невская перспектива, Большая Садовая, Большая Конюшенная.

В названиях улиц проявился стиль, присущий характеру Петербурга. В них нет ничего яркого и выразительного. И это было к лицу строгому и сдержанному городу. По словам Николая Анциферова, его имена либо топографические — Невский, Каменноостровский, либо ремесленного происхождения — Литейный, Ружейная, Гребецкая, Барочная; либо названные в честь дружественных наций — Итальянская, Английская, Французская («Немецких» улиц было в Петербурге множество). Но наиболее характерны для петербургских улиц и проспектов названия, совершенно лишённые образности: Большие, Малые и Средние проспекты, бесчисленные линии, роты, Рождественские улицы, — вытянутые в шеренгу и занумерованные.

Оттого в середине XIX века Петербург называли «мундирным» городом, застёгнутым на все пуговицы, с улицами, вытянутыми во фрунт. Идеальный военный лагерь. Но это было не так. Жизнь даже в военном лагере прорастает по-своему сквозь уставы и ограничения. Писатель Е. Гребёнка, описывая в 1844 году Петербургскую сторону, некогда именитую, восклицает: «Что это за улицы! Кто проезжал Петербургскую сторону от Троицкого моста на острова по Каменноостровскому проспекту, тот и не подозревает о существовании подобных улиц; сверните с этого проспекта или с Большого хоть направо, хоть налево — и вы откроете бездну улиц разной ширины, длины и разного достоинства, улиц с самыми разнообразными и непонятными названиями, увидите несколько улиц Гребенских, Дворянских, Разночинных, Зелёных, Теряеву, Подрезову, Плуталову, Одностороннюю, Бармалееву, Гулярную; там есть даже Дунькин переулок и множество других с престранными кличками, есть даже улица с именем и отчеством: Андрей Петрович! Иные из них вымощены камнем превосходно, другие тонут в грязи, и извозчик осенью и весной ни за какие деньги не поедет по ним; по некоторым, будто для потехи, разбросаны булыжники, которые, будучи втоптаны в грязь и перемешаны с ней, дают пренеприятные толчки экипажам; ещё некоторые выстланы поперёк досками, и езда по ним очень потешна — едешь будто по клавикордным клавишам… Еще замечательна на Петербургской стороне одна из Зелёных улиц; она широка, обсажена большими деревьями и имеет ворота при въезде и выезде, так что целую улицу можно запереть на замок, будто один двор. А прочие, несмотря на своё разное название, носят один родственный отпечаток: везде одинаковые или почти одинаковые домики с мезонинами и без мезонинов, палисадники в два куста сирени, везде мелочные лавочки…»