Внёзапно слышу топот оленей, голоса. Кто-то приехал. Возле палатки появляется весь заиндевевший человек. С удивлением узнаю Дмитрия Неустроева, якута, моего старого знакомого.

— Здорово, Митрий! Транспорт что ли привел?

Он, молча здороваясь, отрицательно трясет головой.

— Почта есть! Прочтешь, узнаешь! — и достает из-за пазухи завернутый в платок пакет. — Одну сотку дай спирту. Беда, совсем замерз. Пять суток ехал с Берелёха. Шибко торопился.

— Получишь у завхоза Воробьева. Скажи от моего имени. У него и ночуешь.

Распечатываю письмо от заместителя начальника экспедиции Вронского.

«Привет. Сообщаю вам печальную новость. Индигирская экспедиция приказала долго жить. 29 декабря издан приказ об ее ликвидации. Все грузы переданы в Северное горное управление… С получением сего вам надлежит оставить на Артыке продовольствие и часть снаряжения. Остальное верните. Для охраны оставьте двух человек. С остальным персоналом возвращайтесь обратно, для чего за вами послано сорок нарт».

Мы как громом поражены.

— Проехать такой тяжелый путь, с таким трудом завезти сюда груз для экспедиции — и все напрасно. Ничего не понимаю, — недоумевает Наташа.

— Одно лишь руководство горного управления довольно, что по их вышло и экспедицию ликвидировали. Чисто ведомственный подход к освоению края, — с горечью отвечаю я.

На следующий день начинаются сборы в обратный путь. Самочувствие у всех скверное. Все валится из рук.

С трудом уговариваю Пятилетова и Лошкина сторожить груз.

— И пошто так несамостоятельно поступают? Трах, бах — и закрыли экспедицию. Теперь одна работешка — промывальщиком летом в партию идти, — ворчит Пятилетов.

Взяв шесть нарт, я с Неустроевым еду налегке вперед.

— Обязательно меня в партию возьми, когда пойдешь работать на Индигирку, — неожиданно предлагает свои услуги Дмитрий. — У меня две лошади собственные есть, аренду дам…

— Возьму тебя, Митя, если придется работать.

— Пошлют. Обязательно поедешь на Индигирку.

На его широком медно-красном лице с узкими черными глазами спокойствие и уверенность. И мне кажется, что все так и будет, как говорит Дмитрий.

Отдохнув день в Талоне, продолжаем свой путь. Поздно вечером мы приезжаем на Берелёхскую базу.

— Проделали шестьсот километров по тайге без пути и дороги, в адские морозы, в полтора месяца и оказались опять на месте, у разбитого корыта, — говорит Наташа Татьяне Васильевне.

Рябовы живут в небольшом бараке.

— На нашу базу работники соседних организации налетели, как вороны, когда услышали о ликвидации экспедиции, — рассказывает за ужином Рябов. — Все расхватали с дракой. Но основные грузы я передал на Угольную Никонову. Туда и мы с Таянкой и со всеми рабочими направляемся. Строительству значительно сократили ассигнования, отсюда и весь этот кордебалет с сокращениями и паническим свертыванием работ.

— Хорошо бы и Наташе с нами на Угольную… — размышляет вслух Рябова. — Отдохнула бы от таежных скитаний…

Я раздумываю над последними новостями, местными и полученными с «материка». Что-то ненужное, поспешное, необдуманное есть во всех этих свертываниях, сокращениях, урезываниях. Наш Северо-Восток нужно осваивать быстрыми темпами, скорее ставить его богатства на службу социализму, делу обороны страны: То что на западном горизонте тучи темнеют, становятся грозовыми, очевидно. Да и по соседству с нами, на Дальнем Востоке тоже сгущается атмосфера…

Еду в Горное управление выяснить, где мы с Наташей будем работать.

В длинной брезентовой палатке отгорожен фанерой маленький кабинет. Главный геолог Горного управления Дмитрий Вознесенский, иронически улыбаясь, говорит: — Вернулись, значит. Я всегда был противником организации Индигирской экспедиции. Считаю, что мы силами Горного управления сумеем покрыть геологической съемкой и разведать бассейн Индигирки. Правда, не сразу, а постепенно. Да это и не к спеху. На Колыме еще работы по горло. Летом пошлем две рекогносцировочные геолого-поисковые партии, пощупаем, что там имеется. Вас мы предполагаем назначить начальником одной из них.

— Я согласен. Но, мне кажется, с ликвидацией экспедиции поспешили.

Мой собеседник морщится.

— Был здесь у нас директор Берзин; скрепя сердце, подписал приказ о ликвидации экспедиции. Но обязал нас продолжать там работы. Цареградского этот приказ застал в Москве. А вашу жену, — продолжает Вознесенский, — мы назначим геологом на Угольную. Ей тяжело будет работать в вечно кочующей полумиллионной партии[3].

Я соглашаюсь.

В заключение получаю новое поручение — обеспечить транспортом полевые партии управления на летний сезон. Для этого надо съездить в якутский поселок Оротук и там арендовать сотни полторы лошадей. И еще надо привезти в бухгалтерию управления акт о сдаче последних грузов экспедиции.

Вечером попутной машиной возвращаюсь на Берелёх.

Пятнадцатого марта мы с Рябовым подписываем акт о полной ликвидации Индигирской экспедиции.

А в тот же день в Москве приказом по Дальстрою было поручено Цареградскому вновь организовать ее. Отпустили необходимые средства.

Мы в тайге ничего об этом не знали.

В Горном управлении старик бухгалтер, рассматривая сквозь очки представленный мною акт, бубнит недовольным тоном:

— Что же это вы, товарищ геолог, бросили материальных ценностей почти на сто тысяч! Оставленных вами сторожей подотчетными лицами утвердить мы не можем. Все грузы за вами будут числиться. Пока не отчитаетесь, пятьдесят процентов зарплаты будем вам выплачивать.

— Не беспокойтесь, отчитаюсь. Сторожа меня не подведут.

Вознесенский, встретив меня, пытается (не совсем удачно) изобразить всем своим видом сожаление и сочувствие.

— Должен вас огорчить. На Индигирку посылаем только одну рекогносцировочную партию — Нерскую. Вот познакомьтесь с будущим вашим начальником — Иваном Ефимовичем Исаевым. Опытный геолог, работал на Чукотке. В партии вы возглавите поисковый отряд, а Иван Ефимович, можно сказать, геолог чистой воды, и с нашим колымским методом поисков не знаком. Вы в работе прекрасно будете дополнять Друг друга. На вторую партию не хватило средств. Приходится по одежке протягивать ножки…

Я быстро договариваюсь с новым начальником о составе партии, снабжении и месте весновки.

— Ожидайте меня на Нере, в Балыгычане с лошадьми и каюрами в первых числах июня. Я приеду к вам через Угольную-Аркагалу, — говорю я, прощаясь..

Мы с Дмитрием Неустроевым возвращаемся из Оротука, где арендовали лошадей.

Как давно я расстался с Наташей! Целая вечность прошла…

— Ну, скоро Угольная? Доедем ли сегодня?

— Обязательно доедем. Солнце высоко. Весной день большой. Приедем, светло будет.

Конец апреля. Весна торопливо идет на север. Почернели южные склоны гор. Темными вишневыми лентами тянутся вдоль речек и ручьев густые заросли тальника, покрытого белыми пушистыми шариками. Побурели лиственницы.

Впереди бегущих оленей с дороги разлетаются белыми комочками Стайки прилетевших с юга снегирей. Небо голубое. Солнце неутомимо излучает потоки света и тепла. Глазам больно от ослепительного сияния.

Мы с Дмитрием загорели. Кожа на носу облупилась, потрескались губы.

— Угольная, приехали, — говорит Неустроев, направляя оленей к белеющим палаткам и срубам еще не достроенных зданий.

И вот встреча, такая долгожданная, такая желанная! Наташа в летнем платье, кажущемся необыкновенно ярким, в лакированных плетеных черно-белых сандалетах, и Татьяна Васильевна, такая же яркая, праздничная, приглашают меня в большую брезентовую палатку.

— Проходите в наши «апартаменты», — говорит Татьяна Васильевна, — вытирайте ноги. Мы здесь живем временно, нам строят дом. А тут рядом, в утепленной палатке, моя амбулатория.

В «апартаментах» все блестит чистотой. Палатка перегорожена на две половины: нашу и рябовскую.