— Ну, садись, — сказал, Иван Андреевич, хмуря брови. И, взяв со стола знакомую книгу, спросил! — Твоя работа?

— Иван Андреевич… — Саня приложил к груди, молитвенно воздел к потолку голубые, чистой озерной воды глаза, — Дорога длинная, скукота… Я за между прочим, а он… Какой Ботвинник?

— Вот что… — Иван Андреевич хлопнул по столу. — Сейчас же пошли письмо, извинись и объясни. Понял?

— Понял, Иван Андреевич… Мигом пошлю, — с готовностью ответил Саня.

Он вышел из райисполкома на улицу. У подъезда стоял его «газик». Было еще рабочее время, но Саня твердо знал, что шеф никуда не собирается сегодня ехать. Поэтому Саня поскреб пятерней белесую макушку и прямым ходом направился к приятелю посоветоваться: стоит ему в данной ситуации извиняться или не стоит?

Лично он считал, что не стоит.

4. Коренной зуб

До конца рабочего дня оставалось еще около часа, когда по радио оборвался голос известного тенора и раздался голос Лешки Монахова — диктора по совместительству, а по основной работе киномеханика.

«Всем, всей, всем! — торжественным басом сказал Лешка, — Передаем экстренное сообщение неотложной важности!»

После этого Лешка кашлянул сразу во все динамики и репродукторы, имевшиеся в квартирах, учреждениях и на улицах поселка, и, подражая Левитану, повторил:

«Все-ем, все-ем, все-ем!.. Приближается пур-гаа!.. Ветер шестьдесят метров в секунду при морозе сорок пять градусо-ов! Поэтому просим пер-вое! Срочно прервать работу в учреждениях, на стройобъектах, а также занятия в шко-ле!.. Второ-ое! Запастись продуктами с рас-счетом на три дня!.. Тре-тье! Через час всякое хождение в поселке прекратить и разойтись по дома-ам!.. Чет-вертое! Помнить, что на время пурги электричество буде-ет отклю-чено!..»

Хотя Лешка Монахов, соблюдая минутные паузы, трижды повторил тревожное сообщение, дежурный механик котельной Костя Астафьев его не услышал. По той простой причине, что как раз в это время находился в своей рабочей каморке, вскинутой железной винтовой лестницей под самый потолок гудом гудящего машинного отделения, и готовился к удалению больного зуба.

Радио в каморке не было, да и не до радио было Косте, так как вторая попытка выдернуть проклятый зуб закончилась ничем. К тому же выпитый «для наркоза» стакан спирта действовал слабо: боль никак не унималась, и от боли, казалось, разламывался череп…

Начиналась третья попытка, и Костя сидел за столом с широко открытым ртом, вцепившись руками в столешницу, а сменный кочегар и сменный слесарь привязывал к дверной ручке конец капроновой нитки, тянувшейся из Костиного рта. За дверью ждал сигнала дежурный сварщик.

Сигнал раздался, дверь распахнулась, Костя взревел, замотал головой, зажал рот мигом заалевшим платком. Ему быстро плеснули в стакан малость спирта прополоскать рот, потом налили полный — принять внутрь во избежание заражения. Подняли с пола зуб, завернули в бумажку, аккуратно вложили в карман пиджака, затем помогли надеть полушубок, завязали тесемки шапки-ушанки, чтоб не охладило щеку. Поднесли журнал и ручку — расписаться о сдаче смены механику Авдющенко, который вот-вот должен был явиться. И сказали, чтоб шел домой, ни о чем не думал, а постарался заснуть…

Костя в ответ мычал, тряс головой, но вымолвить ничего не мог…

Пока длилась вся эта история с зубом, прошло не менее часа…

В поселке, как всегда в эту пору, вовсю горели фонари, разгоняя темень зимнего вечера. Под фонарями четкими полукружиями искрился снег. В стороне, куда не доставал свет, снег синими волнами лип к домам, прятал под собой штакетные заборы.

Костя шел, слегка пошатываясь. Спирт уже вступил в действие и начинал горячить кровь. Боль как-то сразу исчезла, а мысли и тело обрели удивительную легкость.

Он шел и прикидывал, как ему лучше распорядиться наступившим вечером. Первым делом, решил он, надо завернуть в магазин. Вторым — сготовить ужин на электроплитке (из-за зубной боли он два дня не ел), третьим… Третьим — встретить в одиннадцать вечера у школы, Зину — сестру известного в Пурге фантазера Саньки Мягкого…

Знакомая улица по которой он сто раз хаживал, показалась ему чем-то необычной, но чем и почему — он не мог сообразить. Эта необычность усилилась, когда Костя приблизился к магазину. Над широким и длинным — во весь фасад — крыльцом ярко таращились лампочки, но в дверь никто не входил и не выходил.

— В чем дело? — весело и громко спросил Костя, дергая запертую дверь. — Дополнительный сандень, что ли?

Никакой таблички с объяснением на двери не висело, но темные, замороженные снаружи окна не оставляли, сомнения, что магазин закрыт.

Костя махнул на дверь рукой, легко сбежал с крыльца и по Горной улице пошел в сторону сопок, к другому магазину.

В отличие от центральной Горную не расчищал бульдозер, ее вдоль и поперек переметали сугробы, навороченные недавним снегопадом. Меж сугробов вились глубокие тропки. Костя запетлял по ним, прибиваясь то к левой, то к правой стороне улицы. На удивление, никто не обгонял его и не шел навстречу. Только пробегавшая мимо собака на секунду приостановилась и отрывисто залаяла.

— Подружка, ты что?.. Меня не узнаешь? — искренне изумился Костя и укоризненно покачал головой. — Ай-я-яй, нехорошо!..

Собака завиляла хвостом, весело взвизгнула и побежала своей дорогой.

Магазин на Горной тоже оказался закрытым. Свет от фонаря на столбе высвечивал большой дверной замок и взятые на болты ставни.

— Как прикажете вас понять? — удивился Костя и подергал замок — убедиться: на самом деле закрыт или просто наброшен?

В доме через дорогу скрипнула дверь, заныл снег на крыльце, звякнула дужка ведра, хлюпнула выплеснутая вода. Потом мужской голос крикнул:

— Эй, парень, чего топчешься? Шуруй домой!

— Ты на что намекаешь? — как можно строже сказал Костя, хотя прекрасно понял намек: не примеряйся-де к неохраняемому магазину.

Однако угроза не достигла ушей хозяина — тот уже заскочил в сени.

— Псих!.. — Костя обиделся, но от магазина отошел. Не успел он пропетлять в обратном направлении Горную, как во всем поселке дважды мигнул и погас свет.

Ослепленный темнотой, Костя споткнулся о сугроб, но на ногах удержался и недовольно пробурчал:

— Что за фокусы в нашем королевстве? — Пропустив две-три чарки, Костя имел привычку разговаривать с самим собой. И потому он сам себе ответил: — Зря, граждане электрики, очень зря!.. Теперь прогрессивку шиш получите!..

Незрячесть его продолжалась считанные секунды, затем он с удивлением обнаружил, что при эдакой луне и звездах электричества совсем не требуется. Луна по-хозяйски освещала землю, а звезды помогали ей, как дети матери. Чистое серебряное свечение разливалось в воздухе, и было так же хорошо видно, как в пробуждающееся летнее утро. Этого скользящего полыхания с избытком хватило бы осветить квартиры, но плотная наледь, затянувшая стекла, мешала ему просочиться сквозь них. Поэтому v квартирах зажглись лампы, и от их желтого света дома стали походить на огромные ульи с сотами… Ульи потихоньку раскачивались и приплясывали, приплясывали и огоньки в окнах, а сугробы вокруг зашевелились, некоторые даже ворочались и перепрыгивали с места на место, точно затеяли какую-то озорную игру…

— Честное слово, славный вечерок! — сказал Костя, с интересом следя за потешной пляской домов, огоньков и сугробов. — Ну что ж, пройдемся в порт!..

Он рассуждал легко и очень трезво и о порте вспомнил потому что там имелся третий и последний магазин. Впрочем, не пойти в порт он уже не мог. Налитая серебром луна сама подталкивала его в спину, заставляла ходко и невесомо вышагивать по снегу.

— Иду иду!.. — подмигнул он подталкивающей его луне и погрозил ей пальцем: — Тс-сс!.. Не так быстро!..

Сроду он еще не видел ни такой щекастой луны, с носом и глазами, как у игрушечной матрешки, не слышал такой тишины, которую не тревожили ни голоса прохожих, ни лай собак.