Место возникновения пожара оказалось почти на вершине маленького холма в изрезанной ущельями местности восточнее хижины Тома. Веерообразно, вершинами на запад, валялись сгоревшие деревья. Отсюда, с высоты холмика, можно было видеть весь размах случившегося.

– Некоторые растения нуждаются в подобных пожарах, как части цикла своего развития, – философствовал Хэнк.

– Это в Сьерре, – отсутствующим тоном сказала Алиса, осматривая почву. Она подобрала немного земли, размяла в пальцах, понюхала, набрала в пластиковые пакеты.

– Многие деревья выживут. Но выглядит все отнюдь не утешительно.

– Должно быть, несколько сот акров, не меньше, – произнес Кевин.

– Ты так считаешь?

– Понюхайте, – сказала Алиса. Хэнк с Кевином приникли носами к комку земли. – Здесь самое начало пожара; мне кажется, земля пахнет керосином.

Все трое уставились друг на друга.

– Может, кто-то оставил непогашенный костер? – предположил Кевин.

– Очень неудачное место для разведения костра; Том наверняка оценил бы это именно так, – произнес Хэнк. – Точно по ветру на него.

Кевин покрутил головой:

– Не могу поверить, чтобы пожар устроили нарочно.

– Конечно. Все пожары случаются нечаянно, – согласился Хэнк.

Аписа, в свою очередь покачав головой, сказала:

– Может быть, какая-то авария… Надо, пожалуй, сообщить полиции.

Этой ночью Том остался в доме у подножия Рэттлснейк-Хилла, в комнате для гостей, что под спальней Надежды. Когда стало ясно, что вторая огнезащитная полоса остановила пожар, их с Надеждой проводили вниз, в дом, однако после душа и еды будто сам черт вытащил Тома на улицу и гонял весь вечер неизвестно по каким местам. Заходили люди, неся Тому еду и одежду, но его не было, и хозяева от имени свежеиспеченного погорельца благодарили за помощь.

Вернулся Том совсем поздно, усталый. Поставил себе стул около бассейна во внутреннем дворике. Надежда, закончив мыть посуду, вышла посидеть рядышком.

На столе позади Тома лежал альбом с фотографиями. Старик показал на него:

– Я много фотографий вытащил отсюда и развесил на стенах. Давно… Теперь их не вернуть. – И он уставился неподвижным взглядом в пространство перед собой.

Надежда произнесла:

– Однажды я потеряла целых четыре коробки из-под ботинок – там хранились рисунки. Даже не знаю где и когда. Как-то раз собралась посмотреть – а их нигде нет… – Она встала, принесла с кухни бутылку шотландского виски и пару стаканчиков. – Выпьем.

– Спасибо, налей. – Том вздохнул. – Ну и денек!

– Все произошло так быстро. Надо же, только утром мы катались на велосипедах, дела шли нормально…

– Да… – Том отхлебнул. – Это жизнь. – Он стукнул кулаком по альбому: – Просто вещи. Всего лишь.

– Ты не хочешь показать мне фото?

– Пожалуй, хочу. А тебе интересно?

– Конечно.

Том, показывая фотографии одну за другой, объяснял Надежде, где карточка была снята и кто на ней изображен. Он в подробностях помнил почти все обстоятельства, лишь в отношении некоторых снимков был не совсем уверен:

– Это – квартира в Сан-Диего. Или в Санта-Крус… Они очень похожи.

Несколько раз он замолкал и просто смотрел, затем переворачивал большую страницу с шевелящимися на ней фотографиями. Довольно быстро он долистал до последней страницы альбома; та была пустой. Том долго глядел на нее.

– Всего лишь вещи…

– Не совсем, – мягко сказала Надежда. – Но – почти.

Они чокнулись и выпили. На небе показались звезды. Запах дыма все еще чувствовался. Они налили по второй.

И тут, наконец, Том решил поставить точку. Он опрокинул в рот свой стаканчик и поглядел на Надежду с кривоватой усмешкой:

– Ну, так когда отбывает твой корабль?

«Странно, – думал Кевин, – сражаться с огнем, носиться по кустарнику с топором до тех пор, пока воздух не начал обжигать легкие, а в душе ничегошеньки не испытывать. Совершенно бесстрастно наблюдать, как гибнет в пламени домик деда, размышляя, насколько больше дыма дает пластмасса, чем дерево…»

Оцепенение. Кевин все эти дни работал очень много. Обкладывал кафелем место для терминала домашнего компьютера в кухне Оскара – с начала до конца собственными руками. Вникал в малейшие детали ремонта и реконструкции, отделывал, подкрашивал. Можно навсегда завязнуть в подобной кутерьме, стремясь к совершенству, которое без микроскопа и не оценишь. Похоже, Кевин сам хотел этого.

Раньше жилище Оскара было заурядным домом стандартного типа. Зато теперь, объединив комнаты на южной стороне в общую залу и прорезав в верхней части стен этих комнат окна, Кевин добился того, что череда клетушек трансформировалась в просторное, залитое светом помещение, где по его совету установили множество горшков с растениями. Напротив залы Кевин оставил жилые комнаты; стены их тоже не доходили до потолка, а кончались окнами. Получилось, что эти комнаты – библиотеку, гостиную, столовую – заливал через верхние стекла теплый свет с зеленым оттенком из полной растений залы. Такая архитектура, по замыслу Кевина, должна давать приятное ощущение простора в доме. Пол в некоторых местах был перестелен на разные уровни, а бассейн под центральным световым куполом окружен большими фикусами вперемешку с черными полыми столбами, наполненными водой. Все это образовало очень симпатичный центральный холл. Кевин всегда стремился к тому, чтобы в доме человек чувствовал себя как бы одновременно и на открытом пространстве, и защищенным от стихии.

Кевин часами бродил по дому, кое-где подкрашивая, или сидел и пытался вообразить, как будут выглядеть комнаты, когда их обставят. У него стало привычкой делать так перед завершением работы. Приятно – еще один дом сделан, еще одному пространству придана форма.

С Рамоной он больше не виделся – нигде, кроме как на играх; на поле она, как всегда, приветствовала его улыбкой, яркой, но безличной – улыбкой, не говорящей ничего, разве только, что, возможно, Кевин занимает пока в ее сознании какое-то место. Он не обращал внимания.

Он избегал разогреваться в паре с Рамоной. Как-то раз на тренировке они отрабатывали в четверках точность передачи мяча «навесом». Рамона разговаривала очень странно; слова ее были какими-то ходульными, наподобие лозунгов, даже когда она подбадривала Кевина со скамьи. Нарочитая, неловкая речь – совершенно на Рамону непохоже! Ну и ладно.

Фортуна выдавала Кевину одну зуботычину за другой, будто кто-то наслал на него неизбывное заклятие. Сплошной чередой тянулись дни, исковерканные, разодранные в клочья… Но ему было плевать, и в этом крылся ключ к его терпению. Когда тебе все безразлично, какое может быть давление судьбы?

Потом произошел случай, когда Кевин на бегу столкнулся с Рамоной у Фрэна в булочной, а та отскочила, как в испуге. «Боже, – подумал Кевин тогда, – спаси и сохрани! Да пошла она куда подальше, если чувствует себя виноватой, а сама ничего не делает, чтобы изменить положение».

Раз ты не действуешь – значит, это не настоящее чувство. Одна из любимых фраз Хэнка в репертуаре его бессчетных несвязных проповедей. Если поговорка не врет и если Рамона ничего… Ох, ладно. Наплевать.

Лучше всего он чувствовал себя, когда был занят работой. Сделать помещение столовой под старым гаражом светлым и озеленить, насколько возможно. Поставить световые люки – своеобразные короба – на крыше, на короба водрузить колпаки из молочного стекла, законопатить щели, сделать все так чисто и аккуратно, чтобы через много лет, когда придут кровельщики ремонтировать крышу, они бы, увидев его работу, сказали: «Вот это мастер!» Протянуть проводку аппарата терморегуляции – нервной системы дома. Побольше кафеля на кухне, мозаики всех сортов. Декоративное искусство – тоже искусство. Пилить доски, заколачивать гвоздь за шесть-семь ударов, каждый чуть-чуть сильнее предыдущего – плотницкий ритм; такт его мечты… Вальс в ритме гвоздя – тук-тук-тук, тук-тук-тук. Положить заново крышу на северной стороне, а заодно построить крыльцо под ней…