Пыдрус что-то сказал ему, и он кивнул головой, хотя и не расслышал слов соседа. Видимо, Пыдрус работает где-нибудь в школе, подумал Лапетеус. В институтах ученые советы, а педсоветы в школах. Наверно, назначен директором какой-нибудь средней школы. Скорее всего, так, обычно рядовых учителей на республиканские активы не приглашают. Из директоров учебных заведений — тоже только наиболее выдающихся.

Что делает Хельви? Все еще парторг на текстильной фабрике?

Слово дали Юрвену.

Лапетеус с удивлением заметил, что Юрвен также не сидел в президиуме. Он поднялся из десятого или одиннадцатого ряда и торопливо прошел на сцену. Лапетеусу вспомнилось, что Юрвен особо яростно нападал на Пыдруса. Припомнил он и собрание актива, с которого выгнали Пыдруса.

Лапетеусу стало немного не по себе.

Юрвен говорил сперва о проявлениях в партийной пропаганде догматизма, идущего от культа личности, назвал решения Двадцатого съезда историческими и сверхважными и начал докладывать, что делает их партийная организация для выполнения решений съезда.

После речи Юрвена Лапетеус заметил Пыдрусу:

— Двадцатый съезд был действительно историческим.

Пыдрус сказал:

— Многие, кто это утверждают, в действительности очень мало понимают смысл и дух Двадцатого съезда.

Лапетеусу показалось, что Пыдрус намекнул не только на Юрвена, но и на него. Все же сказал:

— Что верно, то верно.

И подумал: Пыдрус не имеет ни малейшего права плохо думать о нем. Вдруг ему показалось крайне важным, чтобы Пыдрус полностью понял его.

После собрания он пригласил Пыдруса к себе домой.

— Между прочим, я хорошо помню, как Юрвен вызвал меня и хотел получить кое-какие сведения о тебе и Хельви.

Это он сказал уже дома. Реэт накрыла на стол и поднялась наверх. Ей нужно было позаботиться о подруге, которая пришла к ней. Гости бывали у Реэт непрерывно.

— Юрвен спросил, какие отношения у тебя с Хельви. Смешно, не правда ли? Объяснил ему, что о Хельви, с которой я был очень близок во время войны, не скажу ничего. Он должен был понять, но он ни шута не понял — твердолобый ортодокс, не видевший за догмами людей. В этом отношении ты прав. Кстати, теперь он изменился.

— Все мы изменились, — вставил Пыдрус.

Эти слова пришлись по душе Лапетеусу.

— Разреши, я расскажу до конца, что тогда произошло. Когда он спросил, какие отношения были у тебя с Хельви, я спокойно ответил, что вы знали друг друга.

— А что ты еще мог сказать?

— Ты прав. Но главное впереди. Выпьем-ка рюмочку, прежде чем я доскажу.

Лапетеус оживился, настроение улучшалось. Опасение, что Пыдрус замкнулся и ожесточился, оказалось необоснованным. Он держался, как всегда. Слегка резковат на словах, несколько ироничен, чуточку задирист. И водку пьет, не кривляется и не ломается.

— Советую попробовать угря, — Лапетеус пододвинул блюдо с рыбой к Пыдрусу. — Сам ловил и коптил. У меня перемет на двести крючков. Маловато, но поленился возиться. И так полдня насаживаешь наживку. Зато коптильня хорошая. Дрова ольховые, дают приятный цвет. Попробуй, нежно и сочно… На чем же я остановился? Ах, да. Юрвен посверлил меня взглядом — ты заметил несоответствие между колючим ястребиным взглядом Юрвена и его срезанным детским подбородком? — уставился на меня и многозначительно выпалил: знаю ли я, что ты — я говорю его словами — рекомендовал товарищ Каартна в партию.

Лапетеус увидел, что Пыдрус слушал с дружеским любопытством, и это подстегнуло его.

— Я ответил, что ты и меня рекомендовал в партию.

Лапетеус захохотал. Он ожидал, что и Пыдрус засмеется, но тот как будто стал еще серьезнее. И Лапетеус осекся. Он не знал, что говорить дальше.

— Для чего ты мне все это рассказываешь?

Вопрос Пыдруса охладил Лапетеуса. Он ткнул вилкой в мясо, отрезал кусок, сунул в рот.

— Просто так. К слову пришлось. Тогда много глупостей делали.

— Кто делал эти глупости? Мы сами. Если уж ты начал, то скажи, не поделился ли Юрвен с тобой своими подозрениями о том, почему не расстреляли моего отца?

— Поделился, — горячо заверил Лапетеус. — Но об этом он говорил не в пятидесятом году, а гораздо раньше. Нет, я путаю. Это, кажется, все же было или в начале пятидесятого года, или в конце сорок девятого. Да, примерно в то время. Он спросил. Я ответил ему коротко — сказал, что и моих родителей не убили.

На этот раз Пыдрус расхохотался.

— Нужно отдать тебе должное. Меня он сбил с толку, ничего умного мне в голову не пришло.

— Да, так я ответил. Иногда озаряет. Бери еще угря. Коптил дня три назад. Я на них везучий. В прошлом году Реэт замариновала шесть кило. Угорь и минога — лучшая закуска. И лосось, конечно. Лосося я сам не ловлю. Жена привозит с побережья. Особенно люблю лосося холодного копчения. Сочный, нежный, прямо тает во рту. Жаль, что не могу тебе предложить, нет сейчас. Есть только соленый. Как-нибудь в другой раз, когда зайдешь.

Пыдрус положил на тарелку еще кусок угря, и Лапетеус снова почувствовал себя свободно. Наполнил рюмки и потянулся за салатом.

— Я давно хотел спросить у тебя, — обратился Пыдрус к гостеприимному хозяину. — Скажи, на том собрании, с которого меня выгнали, ты действительно искал своего хозяина?

Такого вопроса Лапетеус не ожидал. Он поразил его. Лапетеус хорошо помнил собрание, о котором шла речь. Сегодня еще он вспоминал о нем. Во время выступления Юрвена. Теперь Лапетеус понял, что Пыдрус не поверил тогда ему. Почувствовал, что если бы в тот раз они обменялись ролями, если бы нападали не на Пыдруса, а на него, то Пыдрус не оставил бы его там одного.

Настроение испортилось.

— Да, министр потребовал от меня итоги, — пробормотал он, глядя мимо гостя. — Что ты теперь делаешь?

— Учу детей. Математике. Нет худа без добра. Благодаря Юрвену я в конце концов нашел свое настоящее место.

Лапетеусу показалось, что в последних словах Пыдруса прозвучала нотка ожесточения. Понятно, что такой человек, как Пыдрус, не может быть доволен своим положением. Почему его не выдвигают? Сейчас опять выдвинули многих из тех, кого тогда преследовали. Видимо, что-то для Пыдруса все же намечают. С чего бы иначе его отнесли к активу.

— Порой я думаю, — заговорил Лапетеус, — что в свое время мы были чертовски ограниченны и узколобы. Я говорю не о других, а о самом себе. Я не смел даже обручального кольца носить! Признаюсь тебе: дома носил, а отправляясь на работу, снимал. Идиотизм, верно ведь? Теперь, — Лапетеус поднял палец, — это считают совершенно естественным.

Пыдрус смотрел на Лапетеуса.

— Дело не в кольце.

— Конечно, конечно.

— Я не носил бы кольца и теперь. Кто хочет — пусть носит. Проблема кольца — не проблема. Проблема в том, что мы никак не хотим привыкнуть думать своей головой.

После ухода Пыдруса Лапетеус долго ходил взад и вперед по комнате. Чувствовал, что их встреча была с трещинкой. Чтобы отогнать беспокойные мысли, взялся за книгу. Но книга не увлекала.

Он разозлился.

По какому праву Пыдрус смотрит на него косо? «Для чего ты мне все это рассказываешь?» Но ведь он, Лапетеус, не солгал ни слова. Разве не сказал он в свое время Юрвену, которого тогда все боялись, что Пыдрус и его рекомендовал в партию? Сказал, что и родителей не расстреляли. Если он заговорил об этих вещах, то для того, чтобы Пыдрус правильно его понял. «Понял бы, что я не мог ему помочь. И в облисполкоме был связан по рукам и ногам. Да к тому же не я занимался школьными делами. Мне подчинялась промышленность».

Хотя Лапетеус мысленно оправдывался, настроение от этого не улучшилось.

Сверху доносились голоса Реэт и ее гостьи. Видимо, дверь осталась приоткрытой.

Настроение окончательно испортилось.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ