Лимюэл захохотал, отчаянно взвизгивая.

— Слышишь, арфист? Двух зайцев одним выстрелом!.. А Сэм там, в этой проклятой лощинке… Флосс уже стала затягивать меня в свой жаркий омут, как вдруг раздались крики Сэма. Я так испугался, что бегом бросился домой. Ведь я, арфист, ненавижу всякую грубость, в любой форме!..

— Что за бестактный парень этот Сэм!

— С той самой ночи я не переставал думать о Флосс. Удачное дельце получилось с Сэмом, и Флосс здорово держалась все время, до самого конца, даже когда этот ненормальный, Уилфи Баньон, стал ее бить и угрожать невесть чем. Она хорошо обделала свое дело, и нам с тобой тоже еще не раз подвернется случай обделать дела, прежде чем мы распростимся с Мунли, не правда ли, арфист?

— Положись на меня, Лем. Как задумаешь что сварганить— только скажи словцо!..

Мы вышли из таверны. Лимюэл пошатывался. Я нес корзину. Сумерки медленно сгущались, синева неба становилась более глубокой. Ночь еще больше пьянила Лимюэла, усиливала его легкомыслие. И минуты не прошло, как он уже начал подробно рассказывать, что говорила вдова Сэма и какой безумный вид у нее был в первые минуты горя.

— И Кэтрин обезумеет, как ты думаешь, арфист, а?

Он ухватился за меня обеими руками. Я крепче сжал ручку корзины, а глаза мои, устремленные на темную линию горизонта, невольно закрылись.

— Когда? — спросил я.

— А когда она узнает, что Джон Саймон получил наконец то, на что все время напрашивался.

— А на что он напрашивался?

— На то, чтобы ему прошибли башку. Теперь, когда твои дела в хозяйском доме да в парке так удачно складываются, ты первый должен был бы сказать, что Джону Саймону не место среди живых. Ты уже не друг ему, арфист. Я в этом нисколько не сомневался с самого твоего возвращения в Мунли. Ты скорее на мой лад скроен, такой, знаешь, умный, осмотрительный…

— Вот именно. Он слишком ничтожен, чтобы я был ему друг. Он против музыки, против любви. Беспорядки — вот единственное, что интересует его- Да и тех, кто путается с мужними женами, я тоже не уважаю. Может, я и не произвожу на тебя впечатление правоверного христианина, Лимюэл, но я ведь за домашний очаг, за верность и всякое такое прочее. Изредка можно, конечно, малость побаловаться, но подальше от собственного очага — с кем- нибудь вроде Флосс. Если только домашний очаг от этого не пострадает, то ведь Флосс как ветер — налетела, и нет ее, даже и в расчет ее нечего принимать. Но с мужними женами— ни — ни! Я — за мир и прогресс, за железо, а время от времени и за войны. Да и закон чту.

— Вот это прекрасные чувства, благородные истины! Да уж не наслушался ли ты речей мистера Боуэна?

— Пожалуй, что так. Ведь сам я думаю только по високосным годам.

— Тебе, значит, не жаль потерять Джона Саймона?

— Будь я о двух сердцах, то и тогда ни одного из них я не стал бы тревожить сожалением о нем. У меня, Ли — мюэл, своя линия, только для себя. А где теперь Джон Саймон?

— Больше мы о нем не услышим.

— Умер?

— Впредь ему уже не удастся беспокоить мистера Пенбори.

— Умер?

— Никогда уж ему не подбивать людей на разговорчики о дороговизне хлеба и прибылях торговцев.

Я остановился, схватил Лимюэла за шиворот и тряхнул его.

— Я ж тебя спрашиваю: умер Джон Саймон?

— Думаю, что да. По крайней мере должен был умереть.

— Кто убил? Ты?

— Упаси боже, нет! Я не из таковских, арфист. Я же говорил тебе, что я против насилия. Честный доход от моих трудов — вот все, что мне надо.

— Так кто же убил его?

— Один человек. Ты его не знаешь.

Лимюэл громко засопел, точно испугавшись, что он слишком много выболтал.

— Огромный такой детина? — спросил я. — Беспалый?

— Откуда тебе известно?

— Я приметил, как он пошел за Джоном Саймоном. Мы все трое одновременно вышли из Мунли, даже не подозревая друг о друге. А видел ты его, этого беспалого, с тех пор?

— Бледжли? Ему велено было двигаться дальше. И нигде не задерживаться. Ему дали понять, что возвращаться в Мунли неблагоразумно.

— Это он сказал тебе, что Джон Саймон убит? Что — то не слышно, чтоб здесь нашли чей — нибудь труп.

— Пока Бледжли еще не давал знать о себе, но мы получим от него весточку, получим. Ну и мастак же этот Бледжли! Сильный и хитрый, всем бы нам быть такими. Жаль, что ты не видел Сэма Баньона, очень жаль! О, было на что посмотреть! А ты долго шел за Бледжли, арфист?

— Как они вошли в лес, я тут же вернулся. Ведь все это происходило в вечер пения и пляски. У меня было немало дела в Мунли.

— Да и в парке… Не забывай о парке, арфист!..

Он хихикнул и снова схватил меня за руку.

— Не сбивайся на парк, держись Джона Саймона и того леска, Лимюэл.

— Правильно. Лес… Именно там он, верно, и сделал свое. дело. Не сомневайся. Бледжли, уж конечно, выбрал местечко поудобней и поспокойней. Сила и хитрость — вот это завидные качества, арфист! Ну, давай заглянем в лес и поищем Джона Саймона. Мне давно уже невтерпеж преподнести людям эту новость, просто зудит. Мы найдем Джона Саймона в том виде, в каком Бледжли оставил его, и в таком состоянии, в каком ему следовало находиться всю жизнь: навеки упокоенным и уже неспособным тревожить других.

— И ты думаешь, что он действительно там, среди деревьев, мертвый?

— Чует моя душенька! И от этого даже какая — то приятная теплота во мне разливается. Ведь Джон Саймон наболтал на мой счет кучу обидных вещей. А насчет замужних женщин ты и сам говорил. Если он умер, небеса возрадуются!

— И нигде, даже в самой глубине твоей души, так- таки нет ни капельки жалости к нему?

— Откуда во мне может взяться жалость к Джону Саймону?

Он снова вцепился мне в руку, как будто мощный порыв ветра пронзил его насквозь. Мне показалось, что тот же вихрь заставил отвратительно задрожать меня самого.

— А ну, потише! Мы одни в ночной темноте. Ты поднял такой шум, что даже птиц распугал. Вот дорога в лес. Если Джон Саймон в самом деле окажется здесь, то это будет для тебя золотая ночка. Уж Пенбори перевернет вверх дном весь парламент в Лондоне, но сделает тебя принцем, по меньшей мере принцем. Ты вполне заслужил награду у своего хозяина.

— Пенбори любит меня. Высоко ценит. Иной раз, особенно когда на него находит усталость, он смотрит на меня чуть ли не плача, с жалостью, что ли, — не разберешь. И спрашивает: «Почему не все похожи на тебя, Лимюэл Стивенс?» И еще кое в чем я должен признаться тебе, арфист.

Он повис на моем плече, и, пока он овладел своим голосом и разрядил его мне в ухо, я до самых мельчайших подробностей слышал, как у него в желудке урчит разогретое пиво.

— Будь я чуть помоложе, я бы сам попытал счастья с Элен. Не раз собирался я идти за ней, когда она в полном одиночестве уходит в горы. Я не хвастун, но у меня свой собственный стиль и мастерская хватка. Спроси Флосси. Ты только спроси ее!

Он стоял недвижимо, задрав голову навстречу серебристому зеленоватому свету, и дико хохотал.

— Этого искусства мне не занимать стать! — выкрикнул он. — О господи, какой же клад упустила эта ледяная сосулька, эта проклятая Изабелла!

— Смотри под ноги, ищи Джона Саймона, Лимюэл, и забудь о своих талантах.

Лимюэл умолк. Он нагнулся к земле и сделал вид, что усиленно ищет. Но тут кровь ударила ему в голову, алкоголь погнало назад, и он зашатался. В поисках опоры Лимюэл ухватился за дерево, и когда я подошел ближе, то увидел, что его совсем развезло. Лицо у него было напряженное и белое, как мел.

— Уж этот Джон Саймон! — пробормотал он. — С ним и с мертвым хлопот не оберешься. Даже трупом он не захотел лечь так, чтобы порядочный человек мог без труда найти его. Возьми свои зенки в руки, арфист! Помоги разыскать его. Раз ты видел, что Бледжли входил в этот лесок, значит, здесь — то он и оставил Джона Саймона. Ведь я сам все это и разработал до мелочей. Это я сказал Бледжли, что надо дождаться такого вечера, когда Джон Саймон наверняка пойдет один в Уэстли, чтоб тайно встретиться с нужными ему людьми, и что именно этот лесок — самое подходящее местечко, где можно покончить с любым человеком, зачастившим на тайные свидания. Ты заметил, какие мускулы у Бледжли?