На столе у генерала лежала выходящая в Мешхеде газета «Агахи». Он взял ее и, размахивая газетным листом, с волнением спросил:

— Читали?

По тону генерала я почувствовал: в газете опубликовано какое-то из ряда вон выходящее сообщение, и сам задал ему вопрос:

— Что, опять какую-нибудь чушь напечатали?

Генерал сел за свой стол и, указывая на обведенный красным карандашом столбец, буркнул, отвернувшись в сторону, точно я в чем-то был виноват:

— Вот, читайте… Правительство Самсам эс-Салтанэ предъявило нам ультиматум!

Я прочитал отмеченный генералом столбец. Там говорилось: «В связи с тем, что новое правительство России желает свободы и независимости всем нациям и отмены неравноправных договоров, ранее заключенных с Персией, о чем многократно заявляло официально и неофициально… И ввиду того, что Персидское государство, подобно всем нациям мира, имеет право пользоваться свободой и своими природными богатствами, правительство на своем заседании, состоявшемся четвертого асада тысяча двести девяносто седьмого года[7], постановило аннулировать все договоры, соглашения и концессии, невыгодные для обеих сторон, и уведомить об этом всех иностранных представителей, пребывающих при персидском дворе…»

Волнение генерала было понятно. То, что я прочел, действительно заслуживало внимания. Не отводя глаз от газеты, я сказал:

— Настоящий ультиматум! Сказано более чем ясно.

Генерал продолжал все так же раздраженно:

— В том-то и дело… Наш посол в Тегеране посетил шаха и заявил ему, что проведение в жизнь такого решения правительства равносильно объявлению Персией войны Великобритании. Разумеется, шах отменит решение. Несомненно отменит. Но обратите внимание на другое— как аргументирован этот ультиматум: новое правительство России (то есть большевики) сделало то-то… Поэтому, мол, и вы сделайте то-то… Видите, куда они гнут? Мы должны следовать за большевиками. Поступать так же, как они. Вот что возмущает больше всего! Сейчас в Персии фактически все в наших руках. Почти во всех уголках страны дислоцированы наши войска.

А с нами пытаются говорить таким языком! Если же нам завтра придется вывести из Персии свои войска, а большевики благополучно пройдут сквозь все бури… Знаете, каким языком заговорят с нами тогда? Подымут крик, как бешеные арабские верблюды!..

Генерал спрятал газету в ящик стола и продолжил:

— Я только что вызвал Теймуртача, предупредил его, что, если будет распространен хоть один экземпляр этой газеты, он будет отвечать самолично. Заодно поручил ему применить более решительные меры в отношении мятежных элементов. Вообще необходимо поставить начальником полиции своего человека. В Реште так и сделали, назначили одного из наших офицеров. Нам тоже не мешало бы поступить так. Я намерен переговорить об этом с генерал-губернатором.

— Он ответил на наше предложение о создании тайной полиции?

— Нет, еще не ответил. Видимо, советуется с Тегераном. Но мы непременно осуществим это. Второй важный пункт: нужно убрать Самсам эс-Салтанэ. А для этого надо поднять народ. В нынешних условиях это дело нелегкое. Я послал человека к нашему муджтахиду [8]. Постараюсь встретиться с ним и сам. Пусть поднимет на ноги муфтиев и казиев![9]

Генерал встал, взял со стола портсигар, положил его в карман и, немного смягчив голос, закончил:

— Забот много, дорогой полковник… Вот что: из Лондона пришла телеграмма относительно Асадуллы-хана. Ступайте ознакомьтесь с нею. А я приглашен к нашему консулу на чашку чая. Он, как видно, очень соскучился. Уже два раза звонил.

Мы вышли вместе.

4

Мешхед жил обычной жизнью. Я собрался в город купить подарки своим приятелям в Герате и Бухаре. Капитан Дейли предложил составить мне компанию. Он был один из тех» кому предстояло отправляться со мной в дальний путь.

Я привык к капитану. Последние годы мы почти все время были вместе. Он был моложе меня, ему шел только двадцать восьмой год. Но с делом он справлялся неплохо, считался одним из разведчиков, подающих надежды. Хорошо знал арабский, персидский, турецкий языки. Усердно изучал историю, нравы и обычаи народов Туркестана. Отец его был египтянин, мать — дочь адвоката-шотландца. Но Роберт ничем не напоминал деда-шотландца, скорее походил на отца: темнолицый, полный. Его можно было принять и за араба, и за узбека.

Роберт хорошо знал Мешхед, находил его оригинальным, заслуживающим внимания и изучения. Но для меня Мешхед был пыльной развалиной времен Ноева ковчега, не тронутой веяниями Европы. Он ничем не отличался ни от Герата, ни от Кабула, ни от Бухары и Хивы. Те же узкие улицы, темные лавчонки, душные чайханы и караван-сараи. Глушь, тоска… Ничего приятного для глаз. А еще говорят, что у Мешхеда есть история. Интересно, кто мог сочинить ее?

…Мы дошли до мечети Кизыл-Имам. Хотя Роберт видел ее уже не первый раз, он с восхищением принялся разглядывать ее. Затем, обращаясь ко мне, сказал:

— Великолепное здание! Какая красота!

Действительно, ни одна из соседних построек не могла сравниться с Кизыл-Имамом. Как свидетель безграничного могущества религии, мечеть стояла особняком, занимая огромную площадь. Высокая, вместительная… По словам Роберта (из нас, кроме него, никто не интересовался историей Мешхеда), в этом здании находилась гробница восьмого имама шиитов — Резы. Двери мечети казались выкованными из серебра, а потолки и стены — словно стеклянные. Разумеется, для простых смертных, не видевших в жизни ничего, кроме своей грязной лачуги и пустынных степей, Кизыл-Имам был чудом. Вернее — грозной силой. Подходя к его порогу, они начинали дрожать и причитали еще издали:

— О аллах!

— О керим! О щедрый!

Но что же им еще оставалось делать, как не взывать к богу, если ни на что иное они не способны и невежественны от природы? Толпа голодных, жалких оборванцев… Говорят, будто вера в бога делает человека беспомощным. Но если человек уже родился беспомощным — в чем же тогда вина религии? Нет, вера в бога необходима таким людям. Не будь у них религии, чем они утешали бы свои безрадостные души?

Вокруг мечети царило оживление, как на большом восточном базаре. Слепые, немые, безрукие, безногие уроды… Казалось, сюда собрались обездоленные всего мира. И все они взывали к аллаху, прося исцеления. Да кто из них нужен аллаху!

Роберт посоветовал обойти мечеть стороной и свернул в узкую, безлюдную улочку. Я хотел заставить его заговорить и начал подшучивать:

— Что, боитесь?

— Отчасти. Если хотите проявить смелость, попробуйте подойти поближе к дверям мечети.

— Что же они сделают?

— Разорвут. Пропадете ни за грош.

— Но ведь и они люди. Не так ли?

— Они не виноваты.

— А кто же виноват?

Роберт промолчал. Я решил, что он чего-то недоговаривает, и поэтому добавил:

— Не каждый двуногий — человек, дорогой капитан! Человека создают светлый ум, живая мысль. Откуда у этих созданий может быть светлый ум?

Роберт вынул из кармана несколько мелких монет и бросил их в медную пиалу слепого старика, скорчившегося на углу пыльной улицы. Старик услышал звон монет, отличный от всех звуков на свете, поднял руки и поблагодарил:

— Дай тебе бог долгой жизни!

Неподалеку, согнувшись, сидел еще один старик. Роберт опять полез в карман за деньгами. Я сам никогда ничего не подавал нищим. Не от жадности или скупости. Просто чтобы не привлекать внимания к своей особе. Вокруг полно бродяг. Бросишь одному — прибежит еще десяток, и мгновенно к тебе со всех сторон потянутся заскорузлые от грязи ладони. Награда за твою щедрость! Здесь еще не так многолюдно, а то нас уже окружили бы нищие. И все же я собрался остановить Роберта, сказать ему: «Не опускай руку в карман». Но он опередил меня. Вынул из кармана ключи от дома и, глядя, как они сверкают в лучах солнца, заметил: