— А если не поймет?

— Ну, тогда посмотрим…

В разговор вмешался Махтумкули.

— Я вижу, что бай действительно заботится о народе! — сказал он со скрытой иронией. — Верно, что от беды полезно уйти с полдороги. Что ж, Астрабад совсем недалеко, пусть бай съездит к хакиму. Может быть, ему посчастливится поймать птицу Хумай[79].

Борджак-бай свирепо уставился на Махтумкули.

— Почему это я должен ехать один? А вы? Боитесь? Что, у меня две жизни, что ли?!

— Разве в этом дело? — пожал плечами Махтумкули.

— А в чем же?

— В том, что вы верите хакиму, а я не верю. В этом мире не может быть хороших хакимов. Все они, как голодные волки, рвут добычу. Может ли волк быть чабаном? Не может, бай, даже если его нарядить в шкуру овцы. Вы говорите о жизни, бай. Если бы ценой моей жизни можно было хоть немного улучшить положение народа, поверьте, я не задумался бы пожертвовать ею сейчас же! Все горе в том, что это не поможет. И смелость, бай, тоже надо проявлять в нужное время. Как говорится: «Не трудно мнить себя Рустемом[80] — трудно быть им».

Не находя, что ответить, Борджак-бай молча посапывал. Сердар Аннатувак заметил:

— Скажем, что хаким действительно разумный и хороший человек. Но что он может сделать, если у него приказ свыше? Не возьмет же он наши беды на свою голову?

— В этом-то и суть дела, — сказал Махтумкули, — зло — в сидящих наверху.

Борджак-бай надел тельпек, поднялся.

— Посмотрим, чем это кончится! — с угрозой бросил он и вышел.

Его никто не стал задерживать.

Глава тринадцатая

ХАКИМ ПРИХОДИТ В ЯРОСТЬ

Бурное время… За месяцы пребывания в Астрабаде у Ифтихар-хана не было такого беспокойного н неприятного дня. Сначала, не дав как следует доспать, на самом рассвете разбудили его галдящие туркмены, пришедшие выручать своего поэта. Потом своим спокойствием и непреклонностью суждения Махтумкули вывел хакима из себя. После его ухода заявились старейшины Алиабада, Шахра6ада и Чахарчиля и вконец расстроили его жалобами на плохое положение в селениях. В довершение ко всему пришло сообщение из Файзабада: крестьяне, не желая сдавать лошадей, взбунтовались и перебили старейшин.

Сердито покусывая тонкие губы, хаким думал: «Мало хлопот туркмены доставляют, так теперь еще свои бунтовать вздумали!..»

— Ну, погодите, скоты! — сказал он вслух, словно перед ним уже стояла толпа усмиренных бунтовщиков. — Я вам покажу, как не подчиняться приказу шах-ин-шаха! Вы еще узнаете хакима! Абдулмеджит верно говорит, что с вами надо разговаривать только языком витой ременной плети!..

Он начал ходить по комнате, поминутно роняя с ног широкие домашние туфли.

Вошел юзбаши, поклонился, протягивая письмо:

— Поэт Махтумкули посылает вам, ваше превосходительство.

— Махтумкули? — искренне удивился хаким.

— Так точно, ваше превосходительство!

— Сам принес?

— Нет. Какой-то туркмен передал часовым у ворот.

Сдвинув брови, хаким еще раз перечитал надпись: «Это письмо должно быть вручено лично в руки господина хакима» — и разорвал конверт. Познакомившись с его содержанием, он некоторое время молчал, потом сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но все же в голосе его прозвучала ярость:

— Какой мерзавец принял это?

Чувствуя что-то неладное, юзбаши несколько раз поклонился:

— Сарбазы, ваше превосходительство!..

— Какие сарбазы?

— Часовые у ворот, ваше превосходительство!

— Позови сюда того, кто принял! Быстро!

— Бе чишим! — снова склонился юзбаши.

Оставшись один, хаким опять поднес листок со стихами к глазам. Он прекрасно понимал, кому адресованы эти напитанные горечью и ядом строки — Феттахом туркмены иронически называли шаха Фатали. Значит, пророчишь падение престола, проклятый туркмен? В тюрьму шах-ин-шаха собираешься запрятать? «Я жив, но распятым считаю себя…»? Будешь распятым, мерзавец, будешь!

В дверях безмолвно возникли юзбаши и рослый усатый сарбаз. Хаким грозно уставился на сарбаза,

— Ты принял это письмо?

— Я, господин хаким!

— Кто тебе разрешил его принять?

Сарбаз молчал, переминаясь с ноги на ногу и испуганно тараща глаза на разгневанного хакима. Язык не повиновался ему.

— Чего молчишь, сын праха? — раздраженно спросил хаким. — Или ты считаешь себя главой дивана, дурак?

— Виноват, господин хаким! — залепетал сарбаз. — Простите, ага!.. Была пятница… Поэтому и принял…

— «Пятница была»! — передразнил хаким. — А в субботу не принял бы, ушибленный богом?.. Говори, кто принес письмо!

— Один джигит, ага!.. Туркмен!

— Узнаешь его, если увидишь?

— Узнаю, ага! Сразу узнаю!

— Тогда иди и разыщи его, где бы он ни был! Не найдешь, получишь пятьдесят плетей! Убирайся с моих глаз, дурак из дураков!

Согнувшись в три погибели, кланяясь, как заводной, сарбаз задом выбрался из комнаты. Он был несказанно рад, что его отпустили целым и невредимым. А хаким сказал сотнику:

— Дай ему, юзбаши, еще трех-четырех человек в помощь! Пусть весь город обшарят, но приведут ко мне этого письмоносца!

Не успел юзбаши выйти, как пришел Абдулмеджит-хан. Он сразу понял, что хаким чем-то расстроен, и некоторое время выжидательно молчал, не зная, с чего начать. Однако, по всей видимости, молчание грозило затянуться надолго, поэтому он сказал безразличным голосом:

— Сто пятьдесят всадников послал, ваше превосходительство!

— Сколько? — переспросил хаким, с трудом вникая в смысл сказанного Абдулмеджит-ханом.

— Сто пятьдесят!

— Мало! Надо было послать побольше! Пусть было уроком для всех окрестных селений!

— Не тревожтесь, ваше превосходительство, — успокоил его Абдулмеджит-хан, — и эти сделают все, что надо. Их не подогревать, а сдерживать надо…

— Не надо сдерживать! — буркнул хаким. — Если эти чертовы туркмены не ответят мне до завтрашнего утра, в назидание всей провинции огнем зажгу степь! Всем от мала до велика глаза прикажу выколоть!

Он тяжело опустился на подушку, знаком указал Абдулмеджит-хану место рядом с собой. Немного успокоившись, сказал:

— Возьмите вот эту бумажку… Прочитайте. Абдулмеджит-хан взял, но после первой же строфы опустил руку, удивленно вскинул брови и посмотрел на хакима.

— Читайте, читайте! — рассердился тот. — До конца читайте!..

Прочитав, Абдулмеджит-хан задумался: что сказать? Напомнить, что предупреждал хакима в отношении Махтумкули? Нет, это будет горстью соли на свежую рану. Но хаким сказал сам — и совсем не то, что ожидал услышать Абдулмеджит-хан:

— Приходите на ужин ко мне!

После обильного ужина, затянувшегося почти до полуночи, подняв настроение изрядной порцией вина и терьяка, Ифтихар-хан отправился на покой. Однако не успела голова его коснуться подушки, как послышался осторожный стук в дверь.

— Что там еще случилось? — недовольно спросил хаким.

В дверь заглянул Абдулмеджит-хан. На лице его испуг боролся с удивлением.

— Простите, что побеспокоил ваше превосходительство, — начал он вкрадчиво.

— Почему не отдыхаете? — ворчливо сказал хаким. — Пора дать покой телу и мыслям! — Прошедший день сильно повлиял на Ифтихар-хана, и он, не в силах обрести свою обычную показную бесстрастность, брюзжал, как сварливая старуха — Целый день покоя нет и еще ночью тревожат!..

— Простите! — повторил Абдулмеджит-хан. — Я тоже собирался лечь, но пришел Хайдар-хан. Он поймал Адна-сердара, ваше превосходительство!

Хаким привскочил на ложе и сел, моргая глазами.

— Адна-сердара?

— Да!

— Где поймал?

— На дороге между Ак-Кала и Куммет-Хаузом!

Хаким помолчал, обдумывая неожиданную и приятную весть. Он сразу успокоился. Усталость сняло как рукой.

— Где Адна-сердар? — деловито спросил он, одеваясь.