«Твоя Ганна»… От этих слов бросило Тараса в жар. А девушка покосилась на него с обидчивой укоризной и сказала:

— Я перед тобой душу раскрыла. А ты… Словно воды в рот набрал! Или привык, чтоб тебе девушки на шею вешались?..

Тарас вздохнул. Он не знал, что сказать Ганне, потому что и верил ей и не верил. Не понимал он, что она могла в нём найти. Уж не расчёт ли тут какой?.. Да нет, какая ей корысть обманывать Тараса! Правду она говорит. Да как говорит-то — будто по книжке читает: «Спроси у луны, у этих вот звёздочек…» И Тарас, наконец, выдавил из себя:

— Верю я тебе. Только мне ведь семья нужна. Романы крутить я не умею… А семья — это любовь, верная, долгая, на всю жизнь! Я вот тебя так люблю, что дышать трудно…

— Я давно об этом знаю! — Ганна рассмеялась.

— Ты не перебивай. Я-то люблю тебя… А ты… Ты сама сказала, что я тебе только приглянулся. Этого мало, Ганна. Может, ты это так, от скуки…

Она остановилась, заглянула Тарасу в глаза и чуть жеманно сказала:

— Какой ты!.. Думаешь, у нас, девушек, и стыда нет?.. Всё тебе разжуй да в рот положи! Ну, да уж ладно! Ступила в воду — надо окунаться. Люблю я тебя, Тарасушко. Люблю, нескладный!..

Они были уже у дома Ганны. Девушка крепко прижалась к Тарасу, поцеловала его жарко и больно и убежала. Тарас опомнился только тогда, когда услышал стук захлопнувшейся калитки.

Не прошло и месяца после этого разговора, как они поженились. И на первых порах жили, как казалось Тарасу, припеваючи. Ганна, и до замужества нигде не работавшая, прихорашивала, приводила в порядок семейное гнездо.

Тарас работал в колхозе, и на всех собраниях его хвалили как одного из лучших шофёров. Любимая работа, семейный уют — что ещё нужно человеку для счастья?.. Придёт Тарас домой усталый, в пыли, а дома его ждёт Ганна, и уж приготовлен для него таз с горячей водой, а на столе дымится пахучий, густой борщ. В хате светло, чисто, по вечерам и уходить неохота!.. А вскоре родился у них сын, которого они назвали Витей, и Тарас изведал всю полноту семейных безбурных радостей. Обняв за плечи жену, он склонялся над колыбелью сына, долго-долго глядел на его красное, сморщенное личико, а потом целовал Ганну в чуть влажный завиток волос у самого уха и тихо, благодарно говорил:

— Одни вы у меня на всём белом свете… Коханая моя!..

Но шло время, и Тарас стал всё чаще замечать на лице жены недовольство и скуку.

Надоело Ганне счастье.

Всего лет на пять хватило её любви к Тарасу, а на шестой затосковала она о своей беззаботной, озорной молодости, о гулянках и хороводах. Знал бы кто об этой её тоске, так предупредил бы её строго-настрого: «С жиру бесишься, дурёха!.. Счастья своего не ценишь!.. Одумайся, пока не поздно! А скучно одной дома, так иди работать!» Но Тарас ничего не говорил Ганне, а сама она старалась уверить себя, что жизнь ей не удалась, что семья её душит, что по молодости да по глупости ошиблась она в своём выборе. Ласковое внимание Тараса только раздражало её, и на его слова, полные неизбывной, неутихающей любви, она отвечала злой, нервной усмешкой:

— Отстань, Тарас!.. И без тебя тошно.

Никак не мог понять Тарас, что творится с Ганной. Испытывая чувство тревоги и беспомощности, ом в эти тягостные минуты обращался за поддержкой к уже подросшему сыну:

— Недовольна чем-то наша мамка… Давай, сынок, развеселим её!..

Но развеселить Ганну не удавалось даже сыну.

Она стала подолгу пропадать из дому.

Тарас молчал.

Львиная доля Тарасовой зарплаты уходила теперь на наряды жены. У Ганны появились также новые бусы и серьги, и стоили они больше того, что давал ей на расходы сам Тарас.

Тарас ни о чём не расспрашивал.

И лишь когда соседи сказали ему, что видели Ганну с одним хлопцем из прежней её свиты, Тарас открыл заветную шкатулку, достал оттуда письмо матери и молча протянул его Ганне.

Она с недоумевающим видом взяла письмо и, прочитав первые строки, сумела даже выжать из глаз горючую слезинку. Но когда дошла до того места, где мать советовала Тарасу искать в суженой не красоту и бойкость, а чистоту душевную, то поняла, почему Тарас дал ей материнское завещание, но, вместо того чтобы устыдиться, только разозлилась, резким движением бросила письмо на стол, надменно вскинула брови и с вызовом воскликнула:

— Ты, значит, ангела во плоти искал?.. А я, выходит, не такая, о какой мечтала твоя матушка?.. А не такая — так и не живи со мной! Никто тебя не неволит!

Ганне ничего не оставалось, как изобразить оскорблённую невинность. Но выглядела она в эту минуту не оскорблённой, а раздражённой и злой: губы её скривились, лицо пошло пятнами, стало некрасивым и даже постаревшим. Когда Тарас взглянул на это такое незнакомое, чужое лицо, горло ему перехватила судорога. Но и на этот раз он ничего не сказал, потому что всё было ясно и без слов; лишь с молчаливой укоризной, одними глазами, показал на дверь, за которой спал сладким сном Витька. Ганна посмотрела мужу в глаза, но, не выдержав его строгого, горького взгляда, отвернулась и быстро прошла в спальню.

А Тарас вышел из хаты и всю ночь просидел па берегу Днепра, глядя на тёмные бурные волны, в которых купались редкие, мелкие, как бисер, звёзды, и, вспоминая своё недолгое семейное счастье, сегодняшнюю ссору с Ганной и письмо матери, предостерегавшей его от необдуманного шага. «Тебе, мамо, не понять меня, — мысленно разговаривал он с матерью. — Любовь ведь не ищут, она сама приходит и словно зельем каким опаивает… Как я мог закрыть глаза на красоту Ганны, когда красота у ней колдовская, и даже после всего, что случилось, не могу я ни осудить её, ни расстаться с ней, с любовью моей горькой и тяжкой… Я к этой любви, мамо, на всю жизнь, видно, приговорён». На миг возникло перед Тарасом лицо Ганны, такое, каким оно было сегодня вечером, — злое, капризное, некрасивое, но он отогнал от себя это виденье и вызвал в памяти другой вечер, ясный, счастливый, весь в крупных звёздах, тот вечер, когда Ганна сказала, что любит его, и сама поцеловала — жарко, крепко и… умело.

Прошла ночь. Небо тёмное, как волны Днепра, посветлело, стало свинцово-серым: утро началось затяжным осенним дождём. Тарас возвратился домой, и первое, что он увидел, был сын Витька: он стоял посередине комнаты босой, в одной рубашке и плакал, размазывая по лицу слёзы. Тарас сердцем почуял недоброе. Где же Ганна?.. Почему не одела парнишку?

Как мог, он утешил сына, умыл его и, обняв за вздрагивающие плечи, растерянно осмотрелся:

— А где наша мамка, сынок?

— Н-не знаю… Я встал, а никого нету…

Витька опять приготовился зареветь, но Тарас, стараясь придать голосу бодрость, сказал:

— Так я ж с тобой, сынку!.. И мама скоро придёт. Куда только могла она уйти в такую рань?..

Ещё раз оглядев комнату, он заметил на столе клочок бумаги. Тарас кинулся к столу. На клочке этом было написано: «Не подхожу тебе — ищи другую. На тебе тоже свет клином не сошёлся. Витьку тебе оставляю, присматривай за ним».

Даже подписи не было в этой прощальной записке.

Тараса словно кипятком обдало. Он опустился на стул, сжал ладонями пылающий лоб. Витька, жавшийся к отцу, тронув его за локоть, захныкал:

— Папка!.. А куда мне теперь игрушки складать?..

Тарас поднял голову, взглянул в угол, где обычно находились пустовавшие чемоданы, которые Ганна уже давно отдала сыну под игрушки. Чемоданов не было.

И хоть чувствовал Тарас, что случилось непоправимое, он не хотел в это поверить. Оставив сына на попечение соседки, тётки Параски, он бросился искать жену. Но Ганны и след простыл. В селе её не было, и никто не видел, как она уезжала, не знал, куда уехала. Она покинула дом ночью, воровато, боясь показаться на глаза людям, и это говорило о том, что больше она не вернётся.

Витька встретил отца вопросом, которого так страшился Тарас:

— А где мамка?

Что ответить сыну? Сказать, что мамка его, презрев святые обязанности, погналась за беспечным счастьем, неверным, как огни на болотах, и бросила и сына и его, Тараса?