«Лишь бы сердце не сдало, — с тоской думал Соловьёв, — а я-то выдержу».

Тревога не была напрасной: стоило поволноваться, сделать резкое движение — и тупая боль охватывала грудь. А порой казалось, что в сердце впиваются иголки.

Надо думать о воде, о свете, о машинах, о застрявшем где-то оборудовании и продуктах. У каждого человека своя забота, своё дело, а он директор и должен заботиться обо всём, обо всех делах.

Перед домами зеленели молодые деревца. За ними ухаживали: поливали, рыхлили землю, обносили заборчиками. Но пресной воды не хватает. Буровое оборудование, обещанное областными организациями, ещё не прибыло. Надо писать письма в Иртыш, отношения в Павлодар, слать телеграммы, просить, заклинать, грозить.

Перед мастерской стояли запылённые, грязные тракторы и машины, ожидая осмотра и регулировки. Днём и ночью гудела мастерская — жатва не за горами. Надо ухаживать за посевами, готовиться к уборке, доставать стройматериалы. Имангулов клянёт снабженцев, а Соловьёву приходится выяснять, в чём дело.

Однажды приехал Мухтаров.

— Был у ваших соседей, в «Жане турмысе». Решил заодно и вас навестить. Хочу посмотреть клуб.

— Да он ещё не готов, — ответил Соловьёв, — достраиваем.

— Всё равно надо посмотреть.

Клуб возводили силами комсомольцев, которые приходили на стройку после работы и оставались здесь до темноты. Но в последнее время Соловьёв перебросил строителей на хозяйственные и жилые объекты. Нужны навесы на токах, ссыпные пункты, кладовые, школа, амбулатория. Поэтому отделочные работы в клубе были приостановлены.

— Вы, Игнат Фёдорович, не правы, — сказал Мухтаров, — клуб не менее важен, чем жилой дом. Пойти вечером некуда, собрание провести негде, кружков не организуешь, самодеятельность не развернёшь. Что остаётся людям? В карты играть? Водку пить? Сплетничать? Понимаете, что такое клуб?..

Справедливо говорит Мухтаров: с клубом, конечно, прошляпили. И дел-то на десять дней: настелить полы, провести свет, покрасить стены. Но всё это не так просто. Сил не хватает. Правда, ошибка есть ошибка. Её надо исправлять.

И всё же, как ни трудно бывало временами, Соловьёв чувствовал, что живёт полной жизнью. Так путешественник, долгие годы искавший земли, не открытые ещё никем, вдруг видит: вот она, заветная цель, его мечта и надежда. Забыта и старость и пережитые мученья.

Где бы люди ни работали — на территории совхоза или в ста километрах от директорского вагончика, — Соловьёв был для них примером; они работали так, чтобы заслужить его одобрение. Он всегда находился там, где трудно, и в стужу, и в наводнение, и в бессонные ночи пахоты. Какой-нибудь юноша, испугавшийся суровой зимы Казахстана, натянувший на себя всё что можно, замотавший горло шарфом и весь дрожащий на ветру, с изумлением смотрел на

Соловьёва, когда тот легко шагал сквозь метель с распахнутым воротом. И, глядя на него, юноша невольно выпрямлялся. Когда Соловьёва расспрашивали о его жизни, пытаясь понять, в чём секрет его неутомимости и стойкости, он отшучивался:

— Вот закончим уборку, делать будет нечего, тогда и поговорим.

Но у него всегда были дела, всегда он о чём-то тревожился и хлопотал.

Ашраф как-то задумчиво сказал:

— Когда я смотрю на Игната Фёдоровича, я понимаю, какими были те люди, которые, закалившись в царских тюрьмах, на каторге, в подполье, подготовили и совершили революцию. Это племя пламенных и железных большевиков.

Со своей семьёй Соловьёв виделся только тогда, когда по делам ездил в Иртыш. Возил его Тарас Гребенюк, и они обычно делали так: не доезжая дома, Соловьёв выходил из машины и неторопливо шёл к дверям. На стук выбегал Витя, а за ним уже показывалась Наталья Николаевна.

— Здравствуйте! А где мой папа? — спрашивал Витя.

— А я один приехал. Здравствуй, Наташенька! Принимайте гостя.

— А кто вас привёз? — недоверчиво выяснял Витя.

— Я прилетел на самолёте.

— И вовсе нет! У вас в совхозе самолёта ещё нету!

— Посмотри на улицу — увидишь.

Витя выглядывал наружу. К этому времени Тарас, уже подогнав машину, усаживался на крыльце.

— Папка! — восторженно кричал Витя. — Где ты был?

— Да я уж давно здесь сижу. А ты меня не заметил.

После приветствий и поцелуев все шли пить чай. Разговаривая с Витей, который заметно поправился, став розовощёким, крепким мальчуганом, Тарас с благодарностью посматривал на Наталью Николаевну.

Она хлопотала по хозяйству, расспрашивая о делах, сообщая новости.

Однажды она сказала мужу:

— Ксения прислала письмо. Едет на практику. Просится к тебе.

— Вот это хорошо! У нас как раз строительная горячка!

— А ты, конечно, не переехал на новую квартиру?

— Нет, не переехал, — вздохнул Соловьёв. — Уста Мейрам и Байтенов очень хотели, чтобы я жил в доме. Говорят, что образ жизни директора имеет воспитательное значение.

— Правильно, — сказала Наталья Николаевна.

— Вот и я так думаю, — усмехнулся Соловьёв, — именно потому, что мой образ жизни имеет воспитательное значение, я и не хочу переезжать. Домов у нас ещё маловато, а есть люди семейные, которые ещё живут в палатках и вагончиках. Одному можно где угодно устроиться, а вот им…

— И то правда. Только о возрасте своём подумай.

Соловьёв сердито посмотрел на жену, но она, затаив улыбку в глазах, уже подавала его любимые пельмени с перцем. Словно невзначай она спросила:

— А школу когда откроете? Осенью?

Соловьёв понимающе улыбнулся:

— Тебе, я вижу, не терпится… Ещё надо составить список, кто будет учиться, а то, может, и не стоит затевать возню.

— Как это не будут учиться?! Ты что, шутишь? Пора уже об учителях думать, наглядных пособиях, оборудовании, а ты — список!

— Знаю, Наташенька, только трудно обо всём помнить.

— Надо мне переезжать к тебе. Тогда по крайней мере о школе ты смог бы не беспокоиться. Я взяла бы это на себя…

Ещё и не стемнело, а Соловьёв поднялся, прошёлся по комнате, заглянул в спальню.

— Шикарно вы здесь живёте!..

— Хоть раз ты можешь поспать с удобствами? — спросила Наталья Николаевна.

— Что ты! Я ведь не только директор совхоза, я ещё и городской голова нашего посёлка. Должен быть на месте каждую ночь! Поехали, Тарас!..

Однажды Соловьёва предупредили, что его навестят зарубежные гости.

Их оказалось двое: журналист мистер Смит и его переводчик.

Мистер Смит был долговязым, тощим и сутулым. Он смотрел приветливо, всем улыбался, тряс руки, похлопывал собеседника по плечу, осматривая его со стороны, что-то весёлое бросая своему спутнику, толстенькому, неповоротливому и мрачному. Тот бесстрастно переводил реплики своего шефа, а в паузах глазел по сторонам.

Соловьёв и Байтенов водили гостей по совхозу, отвечая на многочисленные вопросы.

Соловьёва интересовало, что скрывается за полузагадочной улыбкой журналиста, которая, казалось, никогда не покидала его длинного лица. Когда он увидел, сколько техники собрано перед ремонтными мастерскими, он спросил:

— Во все совхозы прислано столько машин?

— Да, во все.

Смит покачал головой, словно хотел сказать: это очень хорошо, если только это правда.

Байтенов спокойно заметил:

— Не имело бы смысла поднимать такие огромные пространства, если бы мы не располагали техникой.

— О да! — журналист любезно кивнул головой.

Потом пошли в столовую, где гостей встретила

Шекер-апа, накормив их вкуснейшим обедом.

— А как питаются рабочие? — поинтересовался Смит.

— Так и питаются, — ответил Соловьёв, — можете подождать обеденного перерыва и увидите, что всем будут поданы те же самые блюда.

— Я понимаю. А в другие дни?

— Вы хотите сказать, что ради вашего приезда рабочих кормят иначе, чем всегда?

— Что вы! Я просто любопытен. Я журналист и обязан спрашивать обо всём.

Гости с интересом познакомились с проектом будущего совхозного городка.