Возможно, Жубер ожидал этого психологического эффекта. Но важнее, что я, ощутив и оценив эту разочарованность, иначе взглянул на запрет рассказывать окружающим о шантаже. Я не мог встать и сказать: «Смотрите, люди, среди вас сидит человек, способный на убийство!» — и проблема доказательства тут ни при чём. Мне поверят. В то, что я говорю, поверят. Но когда это чудовищное преступление вскроется, как жители станции начнёт смотреть друг на друга? И особенно — на гостей из Солнечной системы? Как Дане, Зейду и остальным отправляться туда, откуда прибыли подобные безумцы? Какой станет сепарация, если они будет основываться не только на «мы сделали», но и «они совершили»? У Центра в прошлом и так достаточно преступлений, теперь же начнётся такое…

Молчать. Улыбаться. Смотреть в спокойные глаза Жубера и ничем не выдавать своего отношения к его словам. И пусть это ложь по отношению к остальным тильдийцам, вмешивать их в наши игры намного опаснее, чем исполнять свою роль.

«При том, что любой из них может быть ранен и даже убит? — спросил голос внутри меня. — Тогда ты скажешь? Или, если преступники смогут удержать секрет своего участия, ты будешь продолжать это проклятую игру? Какое право ты имеешь скрывать от них правду? Тебе что — выдали разрешение заботиться о них?»

«Да, — ответил я сам себе. — Выдали. Единогласно. Потому что у них уже сложилось мнение обо мне — на основе того, как я поступил. Жубер был прав: я это изменил репутацию андроидов и матричного клонирования. И это преступление инициировал тоже я. Тут нечем гордиться, как и не за что просить прощение. Были и другие решения. Их получилось много, самых разных, одно приводило к другому — и далеко не сразу становилось понятным, какое из них верное, а какое — не очень. Так какой смысл колебаться? Я решил. Так и будет».

Внутренний спорщик молчал. А мог бы напомнить, что подоплёка такого решения в том, что потерю доверия к окружающим я считал большей опасностью, чем даже смерть. И это превращало меня в «достойного ученика» Леди Кетаки: когда-то она решила точно также распорядиться своей властью. Сначала она скрыла правду от тильдийцев, чтобы защитить их, потом — от меня. Выходит, я стал как она?

«Ты будешь по мне скучать?»

Когда Дана расплакалась, я не то, чтобы удивился — она так старательно сдерживала слезы и широко улыбалась, что я ожидал такой реакции с минуты на минуту. Может быть, дотерпела бы до лифта или даже до корабля… Но это событие, такое естественное для проводов, совпало с моими печальными мыслями: едва я представил, что мы действительно расстаёмся навсегда, как вдруг она заплакала, как будто откликаясь.

— Прощай! Прощай, Рэй! — повторяла она, прижавшись к моей груди и обливая комбо слезами.

Она была мне по плечо, в отличие от Зейда, который, похоже, вознамерился обогнать всех на станции. Зато на месте двух скромных выпуклостей Дана отрастила настолько пышные груди, что я тут же почувствовал их прикосновение. Было неудобно думать об этом, но не думать не было никакой возможности! Она же совсем не понимала, что в голове у меня сейчас отнюдь не расставание… Если отношения с одноклассником Зейдом давно перешли у Даны на сексуальный уровень, я оставался просто «другом Реем». Более того: сейчас я символизировал для неё ту «Тильду», которую она покидает.

Я вспомнил, как первый увидел её «вживую» в бассейне — после того, как изучил биографию и ознакомился с её снимками, что предполагало сложившееся впечатление. Как бы не так! Может быть, мы виделись раньше, но та встреча запомнилась как настоящая первая: решительная отроковица, которая была готова пойти против целого мира! И хотя из одежды на Дане был только спортивный купальник, она совсем не выглядела раздетой. В ней было ни страха, ни слабости, ни сомнений — всего того, что переполняло заплаканную девушку, которая прощалась не только со мной и с «Тильдой», но и с собой-прежней.

— Прощай! — торжественно произнёс я, догадавшись, как лучше всего отреагировать. — Прощай, семнадцатилетняя расстроенная Дана без высшего образования! Больше мы не увидимся!

— Мне уже восемнадцать, — поправила она и шмыгнула носом. — Через двадцать три дня стукнет.

— «Почти восемнадцатилетняя», — поправился я и заботливо поправил ей сбившийся ободок.

— Ты будешь по мне скучать?

— Да я тебя уже назавтра забуду! — пообещал я. — А ты уже видела «Хатхи»?

— Когда бы? — спросила она, отстраняясь и поспешно вытирая лицо рукавом комбинезона.

— Ну, ты же была в Центре… — я подмигнул через её голову Зейду и указал взглядом на девушку в моих объятьях — мол, действуй!

Он понял: осторожно, почти с опаской, подошёл, обнял, мелкими шажками отвёл в сторону — то ли подальше от меня, то ли поближе к остальным.

— Я там была, но только на «Флиппере» и всего два дня, — ответила Дана, успокоившись, но продолжая держаться за руки с Зейдом. — А так я кроме «Агнессы» больше ничего не видела. Но там было скучно… На что там смотреть?

Забавно: она воспринимала станцию, на которой родилась и прожила до двенадцати лет, почти как место, посещённое во время экскурсии. Сколько мы с ней общались, она в первый раз вспомнила это название. Что ж, это оправдано и защитной реакцией, и возрастом, и стечением обстоятельств: до восстания «бэшек» на «Агнессе» не происходило никаких громких событий. Потом в жизни Даны появился братишка Оскар, потом Фьюр, Тьюр и вся их развеселая компания, занятая поисками наиправдивейшей правды параллельно с приключениями разной степени серьёзности, потом прилетел я… Нам было, что вспомнить во время прощального обеда!

Собрались все друзья Даны и Зейда — родственники навестили их утром, обед же выглядел как расширенное заседание «банды Фьюра». Два основателя, кстати, тоже появились, устроив всем сюрприз: сначала записали «напутственное слово» и прислали его, а потом ввалились в кафе — сразу после того, как на экранах отзвучали шутливые пожелания.

Если Дана, Зейд, Оскар и остальные «бунтари» просто выросли, переключившись на другие «главные вопросы», но сохранили многие прежние черты, эти двое, проведя на планете последние полтора года, выглядели подменёнными. Теперь уже верховодил Тьюр, а его прежде буйный братец держался сзади и был гораздо тише и как-то аккуратнее, что ли. Никто из них не стал «копией» Макса Рейнера, как я ожидал четыре года назад — они нашли свой путь. И уже никто не припоминал, что было раньше: это было бы уже невежливо.

Причиной превращения стал «Тотошка». Астероид, попавший в станцию и унёсший полсотни жизней, сыграл роль триггера. Фарид увидел, как люди спешно перебираются на планету, словно бы для того, чтобы стать иллюстрациями к тому диспуту, к которому от готовился… Но семинар отменили, и не только из-за занятости старшеклассников: как можно спорить о порядке терраформинга, если он нарушается прямо на глазах? Фьюр не просто увидел, как воплощаются его слова, не просто почувствовал их подлинный вес, всех своих слов и поступков. Тогда он не только оглянулся назад — он начал иначе смотреть на то, что лежало впереди.

С Теодором произошло иное: он осознал свою ценность, когда возился с перепуганными детьми, извлечёнными из медкапсул во время эвакуации. Как он признавался потом, впервые ему стала понятна его собственная сила, вне уравнения «Я и Фьюр». Кроме того, он вдруг оказался самым старшим, а вокруг были малыши, глядящие на него с доверием и надеждой. И та роль, о которой он раньше только мечтал — решать самому, а не реагировать на чужие решения — свалилась на него. А он вполне справился…

Не прошло и месяца, как «линька» завершилась, и когда мы немного отошли от устранения последствий, перед нами оказались не просто повзрослевшие — выросшие юноши, и в чём-то они были старше своих ровесников. От этого было немного больно, ведь понятно же — они начали терять детство, когда погибли их отцы. И если тот же Оскар Ява вернул своё отрочество, пусть и ценой некоторого отставания, Фьюр и Тьюр перешагнули через свой возраст. Лёгкий путь, но я был уверен, что лет через пять, а то и десять, мы все снова вспомним о них.