«Мне бы твою уверенность», — мрачно подумал я, но не стал спорить.

— Так вот, моя идея, — начал Ирвин и отпустил меня. — Чтоб ты знал, я бы им рассказал. Но после того как я в первый раз раскрыл рот, они меня на свои тайные сборища не приглашали. И это их проблемы. Так вот, он чем-то их заманивал, этих бедолаг. Я не знаю чем, но они точно сюда не гулять приходили. Однозначно не Джулиан — он вообще не понимал, как это — «гулять». Стрикер — аналогично. Да и самый первый, математик. Всё свободное время сидел дома, выбирался только на работу, в спортзал и поесть.

— Значит, заманивал… — пробормотал я. — Но как?

— А я почём знаю? Это версия! Но ты обмозгуй, идёт? Ну, увидимся, — он потрепал меня по плечу, опустился пониже — и медленно поехал в сторону ближайшего перехода.

Я огляделся. Стены Производственной зоны В8 были раскрашены в цвет мёда с вкраплениями лазури. Диспетчерская Отдела Безопасности, где меня ждал Нортонсон, была за ближайшим поворотом. И я опять опоздал на встречу. И опять — из-за собственной популярности.

«На то он и маньяк!»

Едва лишь журналист Ирвин скрылся с моих глаз, как освещение начало пульсировать. Если бы оно выключилось совсем, я бы смог ориентироваться по фосфоресцирующим указателям и огонькам КТРД (кислород-температура-радиация-давление, их ещё называли «Великой Четвёркой») или бы воспользовался альтером. Но интервалы были слишком короткие. Зрачки не успевали приспособиться ни к свету, ни к тьме, и на какое-то время я ослеп. Проклятый ритм проник в черепную коробку: чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное…

Выставив перед собой руки, я дошёл до ближайшей стены. Закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, и долго вспоминал, в какой стороне диспетчерская ОБ. Наконец, медленно двинулся вперёд, сомневаясь, что иду в правильную сторону. С каждым шагом я нервничал всё больше и больше.

Белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое… В висках стучала кровь — в удвоенном ритме, аккомпанируя мигающему свету. Чувство беспомощности охватило меня, а следом подобрался страх. А что если кто-нибудь подкрадывается со спины? Я ждал, что сзади на шею ляжет рука, а потом проснётся проклятая кнопка. Очень хотелось обернуться, и лишь усилием воли я сдерживал приступы паники.

Когда такая же «световая икота» случилась вчера, рядом находилась Леди Кетаки, да и места были пооживлённее. И длились неполадки не больше минуты. Теперь я был один, а пульсация и не думала утихать.

Стало понятно, как убийца подбирался к своим жертвам: трудно заметить чьё-либо приближение при таком освещении. Но как он угадывал, что начнётся сбой? Прятаться было негде: в коридорах не предусматривалось укромных уголков, и двери санитарных комнат были снабжены автоматическими контролёрами — их нельзя держать открытыми долгое время. Засаду не устроишь.

Чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное — белое — чёрное… Не выдержав, я задрал голову и крикнул, обращаясь к логосу:

— Да сделай же что-нибудь!

— Сейчас! — ответил мне сверху мужской голос.

Пульсация прекратилась, и под потолком я увидел Нортонсона. Ему помогал служебный камилл, похожий на гигантского паука-сенокосца. Упершись тонкими лапами в стены и пол, «паук» держал лейтенанта на своей широкой дырчатой спине. Если бы я сделал ещё один шаг, я бы наткнулся на лапку камилла.

— Давно ты тут? — спросил, опускаясь, Нортонсон.

— Только что приехал. Опоздал, — я указал на его левый браслет.

Альтер лейтенанта перемигивался оранжевым, сетуя на сорванное расписание. Мой тоже ругался.

— А я тут заработался, — хмыкнул Нортонсон, возвращая на пояс рабочий планшет. — Проверял…

На его груди и плечах белели полосы и пятна, особенно заметные на сером комбо Отдела Безопасности. Лейтенант явно не сидел без дела!

— А чего опоздал? Поклонницы замучили? — усмехнулся он.

— Почти, — ответил я — и очнулся. — Какие поклонницы?

Сразу вспомнились пепельные косички и «одуванчик». Откуда он знает?!

— Все ньюсы только о тебе! — объяснил лейтенант. — Дозорные, новички, адмы — только о тебе и говорят! Ну, если Ирвин берётся за тему — так просто не отвяжется. Ко мне ещё не подкатывал, но, может, и не рискнёт…

— Это журналист? Какой он? — поинтересовался я, чтобы потянуть время.

Надо было задержаться в коридоре. Кто знает, будет ли на нашей встрече кто-нибудь ещё — из ОБ, например. Предстоял сугубо личный разговор, и посторонние могли помешать.

— Ирвин? Человек, который пользуется своим положением калеки, чтобы задавать вопросы, которые никогда не рискнёт задать здоровый человек, — объяснил Нортонсон.

Что-то в его тоне напомнило мне давние размышления о стрессоустойчивости лейтенанта. Похоже, Ирвин Прайс — человек, способный пробить панцирь Нортонсона. Но теперь, когда я знал историю этого «панциря», ситуация выглядела иначе.

— Поосторожней с ним, — посоветовал лейтенант. — Он любит придумывать истории. Люди верят в то, что он придумал, а не в то, что на самом деле. И ничего потом не докажешь… Ну, пошли ко мне, — и он повернулся в сторону диспетчерской.

— Погоди! Я хочу… я хочу извиниться, — начал я и только тогда сообразил, что так и не успел подготовиться.

Сначала болтливый Ирвин, потом световой аттракцион… За что именно я собирался извиняться? Как передать тот сплав смущения, стыда, растерянности и сострадания, который наваливался на меня всякий раз, когда я вспоминал слова, высказанные лейтенанту?

— Ты ни в чём не виноват, — отозвался Нортонсон, поворачиваясь ко мне.

Камилл сложил лапки и стал похож на тарантула. После чего изобразил кресло, но лейтенант отмахнулся от заботливого помощника.

— Я тебе столько наговорил, — объяснил я, запинаясь. — Я не знал, что ты… Что с тобой было… Если бы я знал…

Нортонсон опёрся о стену, покопался в карманах. Достал какую-то деталь, повертел в пальцах, сунул обратно. Проверил альтер — сначала правый браслет, потом левый. Расстегнул и застегнул воротник. Отряхнул заляпанный рукав. На простом лице лейтенанта не отражалось никаких чувств, но пальцы выражали смущение и тревогу.

— Если бы я знал… — повторил я, ожидая его реакции — и надеясь получить «подсказку».

Что говорить дальше, я не понимал. Трудно просить прощения за то, что не можешь сформулировать!

— Я тоже хотел извиниться, — вдруг заявил Нортонсон. — Если бы я знал, зачем везу тебя, поменьше бы дёргал.

После такого у меня из головы выветрились остатки мыслей.

— Я больше о себе думал, — уверенно продолжал он (и стало ясно, что Нортонсон-то точно знал, в чём виноват). — Мне было плевать на тебя. Просто работа. Думал только о том, как вернусь. Забыл, кто я… И вёл себя как свинья! Я-то возвращался домой, а ты уезжал из дома. Мои погибли, потому что такая работа, а этот твой друг просто тряпочку сорвал с груди! А теперь ты будешь рисковать жизнью, чтобы поймать этого… Хотя это моя обязанность — рисковать собой ради всех.

— Ты знаешь, как он это делает? — спросил я неожиданно для самого себя.

Как ни странно, Нортонсон прекрасно меня понял.

— Импульс. От любого мобильного источника света. Перепрограммировать — пара пустяков, главное, чтобы яркость была на максимуме. Визуальную систему сносит моментально. А она к свету подключена — заодно и дезориентирует.

— А когда началось? Можно же вычислить…

— Нельзя. Это ещё даже до «Кальвиса». Старая хронь. Никак до неё руки не доходили! Кто же знал!..

Он был сильно раздосадован, хотя его можно было понять. Основная задача Отдела Безопасности — помогать логосам в нелёгком деле поддержания нормы. Станция была слишком большой даже для сообщества супер-разумов, составляющих Инфоцентр. Проверки каждый день, а главное, профилактика аварий — разумеется, по приоритетным направлениям — всё это лежало на плечах Нортонсона и его коллег. Проблема со светом была меньшим злом по сравнению с, например, хроническими неполадками в контроле кислорода, которые случались на других станциях.