— Внимание, цель на курсе, отклонение вниз пять, дистанция сто, скорость цели четыреста. Снижайте, немедленно снижайте скорость!..

 

Полковник, пилотирующий «миг», словно чувствовал воздух обнажившимися нервами. Как всякий опытный летчик, сейчас, в секунды крайнего напряжения, он ощущал кончиками пальцев его упругость, его сопротивляющуюся податливость.

Он знал, на что шел, когда увеличил скорость. Где-то недалеко впереди летел тяжелый реактивный корабль, и «миг» стремительно настигал его — но именно в скорости и заключалось спасение, ибо расчет был предельно прост: если он опоздает хотя бы на десяток минут, они, те, ради кого он рисковал, убьются; если же он ошибется хотя бы на десяток метров, они тоже погибнут, но с ним вместе.

— Я успею, я успею, — то ли думал, то ли шептал полковник. — Должен, должен... Так, пора...

Он плавно потянул назад сектор газа, одновременно меняя стреловидность крыла; гул турбины осел, указатель скорости медленно двинулся назад; рука легла на кнопку выпуска аэродинамических тормозов; осторожно, только осторожно, малейшая ошибка — и через несколько секунд в тумане полыхнет огромная звезда и навеки угаснет. Спокойно, спокойно — воображение не нужно, оно мешает...

Он перебросил переключатели. Серебристо засветилось лобовое стекло фонаря, превратившись в полупрозрачный экран, размеченный сложной сеткой. В наушниках раздался голос оператора наведения:

— Цель на курсе. Снижается.

— Цели нет. Нет...

— На курсе!

«Миг», несясь на огромной скорости вслепую, осторожно опускал нос, повинуясь твердой руке. Только спокойно! А по спине ползет лед, будто немеет живот... Спокойно!

Серия коротких резких толчков тряхнула «миг» — спутная струя! След!

Есть! Вот он — есть!

— Есть цель! — На миг свело скулы. На экране возникла отметка; качнувшись, она боком проползла по сетке и совместилась с точкой прицеливания. Бортовая ЭВМ — умничка, она подскажет...

— Захват! Начинаю сближение.

Теперь ни человек, ни его помощница — машина не выпустят корабль. Теперь или победа, или...

Первый этап операции выполнен. Но этот этап — самый простой...

 

...Затаив дыхание, люди на КДП, в постах боевого управления, на локаторных станциях и постах слежения наблюдали, как сближались на экранах, помигивая, две засветки; вот они уже почти слились.

Начиналось самое трудное.

Тревога еще не была отбита. Никто не предполагал, что «цель» — не Ту-16 Кучерова, но до тех пор, пока это не будет установлено абсолютно точно, все должны быть готовы к полету.

На стоянках эскадрильи летающих лодок-амфибий уже грела моторы Бе и ее экипаж получал наикратчайший инструктаж.

Но все знали: там, в небе, все решится в ближайшие несколько минут. Все были очень заняты, деловиты, торопливо-сосредоточенны — и все  ж д а л и.

А в диспетчерской аэропорта пожилой диспетчер поднес к губам микрофон:

— «Символ-три»! Леша, вы готовы?

На старте ревет моторами бело-голубой, игрушечно сверкающий лаком головастый Ан-26 с сине-сверкающей размашистой надписью «АЭРОФЛОТ» под иллюминаторами. В наушниках пилотов слышится грубовато-бодрый, никак не тревожный голос диспетчера:

— Ребята, пора. К ним пошел Ил-28, но мало ли... А у них сейчас вырубятся аккумуляторы.

— Понятно. Лидером?

— Возможно. Готовы?

— Ждем.

— Тогда — свет на полосу!

Во вспыхнувших световых потоках, катящихся сквозь волны действительно рассеивающегося постепенно тумана, показались ползущие вдоль полосы автомашины: пожарная, уже ощетинившаяся раструбами пенных пушек, новогодне-пестрая «санитарка», пара угрюмых лобастых тягачей.

— А вот это зря! — усмехнулся командир Ан-26 и деловито осведомился: — Разрешите взлет «Символу Третьему»?..

 

...А в тесном, плотно забитом аппаратурой ГКП[21] противолодочного корабля жилистый длиннорукий капитан второго ранга сунул в руку стоящего рядом офицера такой же бланк радиограммы:

— Все, старпом! Нашлись летуны!

Он сдернул с держателей микрофон:

— ЦПУ[22] — ГКП! Иван Аркадьич, нашлись! Да, идут к берегу, уже в береговой зоне. Но — ты ж понимаешь... Так что давай на винты все, что имеешь. Что? Нет, вряд ли понадобимся. Но все равно. Давай, пришпоривай своих лошадок. — Он опустил микрофон и через плечо бросил, косясь в карту: — На руле!..

Под низко срезанной кормой, по которой шла золотой вязью надпись «Заядлый», с гудом и рыком вздыбился огромный бугор взбитой винтами в черную пену воды; из прямоугольно-широкой, сплюснутой назад дымогарной трубы рванулся сухой, горячий воздух; серый в сером воздухе и сером море корабль, низко воя воздуходувками, с дробным грохотом расколол на развороте толщу черной волны...

...А по полупустому залу ожидания аэропорта катился близкий гул моторов. Пассажиров было совсем немного — аэропорт небольшой, да и погода не обещала знаменитых аэрофлотовских выгод и скоростей, но те, кто надеялся на свое везение и первые ранние рейсы, уныло подремывали в неудобных креслицах.

Услышав низкий слитный рев самолета, многие зашевелились. Женщина, прикрыв курткой спящего в кресле мальчугана, привычно раздраженно сказала:

— И тут как везде. Для одних даже погода летная, а для других...

Наверно, хорошо, что эта усталая женщина не видела, как Ан-26 пронесся в дымных волнах света, оторвался от полосы и, торопливо убрав шасси и яростно рыча моторами, из патрубков которых били прерывистые бледно-оранжевые струйки выхлопов, полез вверх, пробивая марлевую занавесь тумана, — и пропал, растворился в белесом свете...

 

...Машков, закрыв глаза от яростного бессилия, от горько-оскорбительного ощущения своей теперь полной ненужности, зло отшвырнул карандаш; со стуком полетела логарифмическая линейка.

Он поднял голову и, крепко, до белых вспышек под веками, зажмурив глаза, медленно стянул перчатки и сжал и разжал онемевшие пальцы, будто разминая их.

А в глаза ему радостно удивлялась с фотокарточки Птаха — неизбывная любовь его, его надежда и нежность. Он неотрывно смотрел ей в лицо, вбирая в себя, впитывая, запоминая ее улыбку, ее летящие на ветру волосы. «Ах, Марина, Маринка, жена моя единственная, что ж ты натворила? И как же теперь тебе жить — после меня жить, Маринка? Что ты потом Птахе скажешь?»

Он не трусил, нет. И не слабость то была. Он был хороший штурман и знал, что шансов практически нет. Может быть, только он и сам Кучеров понимали это лучше всех — по-настоящему.

Он медленно оттянул книзу пряжку шлемофона, непослушными пальцами расстегнул замок. Устал, слишком устал...

Машков отвернулся, чтобы не видеть детской улыбки. А кругом был туман, туман, туман. Как тогда. Тогда тоже был туман. Нет, туман был днем, а потом пошел снег, шел весь вечер и ночь, и они под утро чудом сели — его тогдашний командир Серега Воробьев вывалил машину из снега прямо на полосу.

Первое, что они услышали, распахнув люки в мокрую темень, — как гудят моторы тягачей на аэродроме...

 

...Гудели моторы тягачей на аэродроме, когда Машков мчался по снежно-кисельным лужам вдоль тускло светящейся аллеи мокрых тополей, шарахаясь от шипящих струй воды из-под колес прокатывающихся изредка автомашин. Перед железными воротами КПП стоял, урча, политотдельский «уазик». Сашка Иванцов, инструктор политотдела, окликнул его из кабины:

— Машков! Я в ту сторону — ты ж домой? Давай сюда, Витя!

— Да тут пять минут, спасибо. Отдышусь после посадки! — махнул благодарно рукой Машков и проскочил в открывшиеся ворота. Мимо, шипя по мокрому асфальту, прокатился «уазик», Иванцов помахал бледной в темноте ладонью.

Вся прелесть была в том, что он должен был прилететь дня через четыре. Но — неудачи не всегда со знаком «минус». Отказы агрегатов, видимо, тоже имеют свои положительные стороны.

«А зря, — подумалось на ходу. — Надо было подъехать — по такой-то погоде».