…Первым в монреальском филиале появился некто Дюваль тридцати лет, парикмахер. Рассказывая о себе, он упомянул, что его предки приехали на Американский континент в 1618 году. Это заявление франко-канадца вызвало бурю негодования у инструктора-американца.

— Послушай-ка, парень! — повысил он голос. — Запомни раз и навсегда: никто не приезжал сюда до прибытия в Америку «Мейфлауэра» в 1620 году!

— А мои предки приехали, — нахально настаивал канадец. — И другие семьи из Фракции,

— Ты что же, — кипятился инструктор, — хочешь доказать, что ваши Дювали лучше наших Смитов, которые прибыли сюда на «Мейфлауэре»?

— Нет, не лучше, — отбивался парикмахер, — а просто они раньше… Спросите любого учителя истории, если мне не верите.

— Я и сам профессор истории, — вскричал американец и указал канадцу на дверь.

Итак, первый инструктаж во франкоговорящей Канаде вышел, как говорится, комом.

Несколько обескураженные члены комиссии обратились к ленте, присланной из Торонто. Там, первая воспитательно-разъяснительная беседа проходила не менее бурно. На вопрос инструктора, обращенный к вошедшему молодому человеку, кто он такой, тот ответил:

— Я Билл Эйдж, студент Торонтского университета.

— Мистер Эйдж, — наставительно проговорил инструктор, — ваша личность никого не интересует. Важно совсем другое — в какой великой стране вы живете. Когда вас спрашивают, кто вы, следует с гордостью назвать — нет, пропеть! — вашу национальность. Так кто же вы?

— Я Билл Эйдж. То есть, простите, я… я — канадец… по-моему…

— Вы хотите сказать: американец.

— О да, конечно, вы правы. Американец.

— Так огласите же, пропойте свою национальность.

— Я а-ме-ри-ка-нец.

— Вот это совсем другое дело, — обрадовался инструктор. — Я чувствую, у нас с вами дело пойдет. Скажите, как выглядит герб вашей страны?

Несчастный студент поначалу пришел в замешательство, глупо захихикал, но все же ответил:

— Герб?.. Маленький бобер… с торчащими зубами.

— Да нет же! — возразил инструктор. — Орел! Гордый американский орел, который парит над земным шаром и зорко наблюдает за тем, чтобы внизу был образцовый порядок.

— Бенджамин Франклин, — заявил студент, — говорил, что орел обладает скверными моральными качествами, что он часто бывает вшив, а также труслив…

— Мистер Эйдж, опомнитесь!! — Голос инструктора едва не сорвался.

Студент пытался оправдаться:

— Я просто пересказал вам, что говорил Бенджамин Франклин, а он ведь пользуется у вас заслуженным авторитетом.

Инструктор не обратил никакого внимания на разъяснение Эйджа.

— Если вы не будете выбирать слова, — могильным тоном произнес он, — я запишу в вашей карточке: «Подрывной элемент, красный, коммунист»! А пока что отправляйтесь домой и хорошенько подумайте над тем, что я вам сказал. И если захотите процитировать в следующий раз великого американца, обращайтесь к новейшим временам, скажем, к бессмертному наследию Трумэна.

Магнитная лента из Ванкувера также не внушала оптимизма. Там американский инструктор начал с того, что попросил Стива Мэррея 62 лет описать место, где он живет. Тот был несколько смущен заданием и не знал, какой ответ от него ожидают.

— Я ведь живу в самом обычном месте, — начал Мэррей.

— Ничего подобного, — прервал его инструктор. — Не может быть обычным любое место в Соединенных Штатах — стране, избранной и благословенной богом.

Канадец пробовал возразить:

— Наш Брейктаун — маленький городишко Британской Колумбии.

— Чепуха! — взревел инструктор. — Нет такого понятия: маленький американский городишко. Поднажмите на превосходную степень! Это самый большой городишко в Британской Колумбии. Или: городишко, который растет быстрее всех других. Или: рай на земле. Кстати, откуда взялось это дурацкое название — Британская Колумбия? Отныне ваша провинция будет именоваться: штат Американская Колумбия. Как, вы говорите, называется ваш город? Брейктаун? Чем он примечателен? Как это — «абсолютно ничем»?

Наступила небольшая пауза. Чувствовалось, что инструктор что-то обдумывает.

— В Штатах нет и не может быть ничем не примечательных мест, — наставительно произнес он. — Запишем, что в Брейктауне самый здоровый климат на западе Америки. Пришлось даже убить человека, чтобы спасти от банкротства местную похоронную компанию.

Канадец вновь возразил:

— Но это неправда! Ничего подобного у нас не случалось!

Инструктор был оскорблен до глубины души.

— Никому до этого нет дела, — авторитетно разъяснил он. — Слушайте и усваивайте то, что я вам говорю. Ваша задача — делать себе рекламу независимо от качества продукции. Вы должны рекламировать вашу торговую палату и ваш город!

— Но у нас, в Брейктауне, нет торговой палаты…

Тут американец и вовсе вышел из себя:

— Нет, нет и нет! — кричал он. — Ничего у вас нет! Даже торговой палаты! Ну что с вами, канадцами, делать?! Как вы собираетесь стать стопроцентными американцами?! Вы же совершенно беспомощны! Вы ничего не хотите сказать о себе хорошего только потому, что это неправда. Вы не умеете себя подать! Зачем же вы тогда живете на белом свете, если не можете создать себе рекламу?! Нет, я больше не могу терпеть канадцев! Не могу — и все тут! Хоть сажайте меня на. электрический стул!..

На этом запись беседы обрывалась.

— Да, — пробормотал Перкинс, — нас ожидают трудности, большие трудности. Нелегко будет превратить канадцев в американцев.

Судья Томпсон промолчал, но подумал: прослушанные записи подтверждали зародившееся у него опасение, что в канадском обществе еще не созрели предпосылки, необходимые для слияния двух соседних дружественных стран. Как же поступить им, от кого ждут авторитетного мнения и британцы, и американцы, и соотечественники-канадцы? Сложность положения усугублялась тем, что нетрудно было представить, как болезненно прореагирует Вашингтон на заключение комиссии о том, что канадцам лучше остаться канадцами. Томпсон со страхом думал об эффективности репрессивных органов южного соседа, вспоминал многочисленные убийства неугодных Вашингтону политических деятелей в разных частях света и прикидывал, где можно укрыться от гнева Макслотера.

В этот момент вновь заговорил Перкинс.

— Мне кажется, не стоит обращать внимания, — сказал он, — на некоторые несуразности в беседах наших соотечественников с американскими инструкторами. В конце концов это естественно — мы пока что принадлежим к разным государственным системам. И кроме того, мы слишком большое значение придаем кажущимся недостаткам и отрицательным чертам американского образа жизни и мышления. Если покопаться, на той стороне можно найти немало хорошего и даже разумного.

— Да, конечно, — мрачно поддакнул долго молчавший Киллер. — Я знал одну чудесную банду в Ливенворте. Прекрасные были ребята. Никогда их не забуду. Мы вместе «брали» банк в Детройте. А в тюряге оказался я один. Соображаете?

Он тяжело вздохнул. Чувствовалось, что позиция Киллера давно определилась, но он никак не решится высказать ее вслух. Наконец Киллер переборол себя и, заметно волнуясь, виновато произнес:

— Вы как хотите, а я предпочел бы остаться канадцем.

Томпсон склонялся к мнению Киллера. Но Перкинс не желал сдаваться так быстро. Ему требовались какие-то дополнительные аргументы. А может быть, он крепко побаивался Макслотера?.. И тогда на авансцену истории вновь выступил почетный доктор юридических наук Крис Киллер.

— Друзья и коллеги, — сказал он с какой-то неизбывной задушевностью, присущей только глубоко порядочным, раскаявшимся преступникам. — Не судите меня слишком строго. Находясь вместе с вами в подвалах госдепартамента, я случайно наткнулся на документ, подписанный Джорджем Вашингтоном. Пришлось прихватить его с собой. На всякий случай. В этот час, назначенный провидением для принятия нами исторического решения, возьмите эту бумагу и ознакомьтесь, что писал в ней старик Джордж.

И Киллер извлек из кармана документ, заверенный президентской печатью. В нем говорилось: