Венское решение: посягательства немцев на Балканы

В течение лета и осени 1940 г. Гитлер колебался в выборе дальнейшего направления военных действий. Растущая американская помощь Англии, неуступчивость Черчилля и серьезные, логически обоснованные доводы против вторжения в Англию грозили спутать всю германскую стратегию. Он столкнулся с трудностью, не предусмотренной его планами: война на западе могла перерасти в долгую изнурительную борьбу, чего Германия не могла себе позволить из-за нехватки сырья и ресурсов. Изоляция Англии посредством создания Континентального блока — альтернатива, отстаиваемая Риббентропом и «восточниками» в Министерстве иностранных дел, — требовала продолжения сотрудничества с Советским Союзом. Когда лето наконец закончилось, Битва за Англию не достигла поставленных целей и появились признаки того, что Англия выстоит. Вторжение в Советский Союз из предварительных наметок превратилось в реальную альтернативу. Кроме того, поскольку силы Англии были скованы, мысль об успешном блицкриге против Советского Союза казалась еще привлекательнее.

Недостаточно внимания уделялось роли и влиянию германской элиты, которую Гитлер старался привлечь на свою сторону. В нее входили приверженцы «восточной» традиции, не слишком удачно представляемой Риббентропом, чья англофобия толкнула его на провозглашение идеи Континентального блока, и, в меньшей степени, часть военных. Предварительное планирование «Барбароссы» только начиналось, когда Верховное командование Вооруженных сил (ОКВ) и Риббентроп побуждали Гитлера попытаться изолировать Англию, установив германский контроль над континентом. Жесткий контроль над Юго-Восточной Европой, по их мнению, мог обеспечить Германии удобный тыл. Превосходства можно было достичь, создав прочную коалицию от Гибралтара до Японии^{223}.

Шуленбург был самым рьяным сторонником Континентального блока. По его мнению, «Майн Кампф» шестнадцатью годами раньше была задумана Гитлером главным образом как пропагандистское оружие против московски ориентированного коммунизма. Он полагал, что теперь, после разгрома коммунизма у себя дома, планы Гитлера направлены «совсем в другую сторону, нежели на свержение советского строя или расширение территории за их счет». Точно так же он отвергал предположение, что Германия нуждается в украинском зерне, как «бессмысленный вздор». Его контакты в Министерстве иностранных дел укрепляли его уверенность, будто Гитлер с момента заключения пакта убедился, что Советский Союз «не является помехой для гигантской конструкции Европейского континента, на которой ныне сосредоточено его внимание»^{224}.

С учетом всего этого, условия, создавшиеся после окончания войны на западе, казались благоприятными для установления нового мирового порядка и распространения пакта Молотова — Риббентропа на Юго-Восточную Европу. В Японии новый премьер-министр Коноэ Фумимаро, рьяный сторонник союза с Германией, санкционировал японскую экспансию на юг против англичан и американцев и попытался урегулировать отношения с Советским Союзом при посредничестве немцев^{225}. И вот советское вступление в Бессарабию, ускоренное динамизмом политики Гитлера, обратило внимание Германии на Балканы. Шуленбург продолжал опровергать предположения, будто советская аннексия Бессарабии вызвана стремлением захватить румынские нефтепромыслы. Он приписывал ее, скорее, желанию Сталина участвовать в построении нового мирового порядка теперь, когда, казалось, близился конец войны. Следовательно, возникала важная задача — расширить компетенцию пакта Молотова — Риббентропа, чтобы предотвратить опасное столкновение интересов на Балканах^{226}. По его мнению, это можно было осуществить, так как Сталин не стремился к «исключительной роли» в регионе^{227}.

Хотя, на всякий случай, планы войны с Советским Союзом уже разрабатывались, и Гальдер, и Браухич признавали, что Советский Союз и Германия могли бы поделить добычу и «держаться подальше друг от друга». Вероятность достижения соглашения была высока, так как Гитлер недооценивал меру заинтересованности Сталина этим регионом: «Даже если Москва и не приветствует великие успехи Германии, она не начнет войну с Германией по собственному почину»^{228}.

Оккупация Бессарабии мгновенно улучшила стратегическую позицию Советского Союза в Черноморском регионе. Обеспечение контроля над устьем Дуная отодвигало угрозу от Одессы, защищая морские и сухопутные пути к Болгарии и Босфору. Эти условия во многом соответствовали тем, которые были достигнуты в результате Зимней войны с Финляндией для защиты морских подступов к Ленинграду. Но подобный шаг ставил под угрозу то, что Берлин рассматривал как необходимый ему экономический тыл. Поэтому Гитлер, может быть и нехотя, обратил свой взгляд на Балканы, так как не мог позволить Советскому Союзу устанавливать с помощью Италии новый порядок в этом регионе^{229}.

Пожар на Балканах грозил подорвать операцию «Море — Лион», запланированную на середину августа. Вследствие этого Гитлер в середине июля заставил короля Кароля просить «беспристрастного» третейского разбирательства различных национальных претензий^{230}. Едва лишь смолкли пушки во Франции, как Сталину сообщили, что Болгария обратилась к Германии за помощью, чтобы получить Добруджу и выход в Эгейское море, обещая взамен соблюдать строгий нейтралитет. Однако взгляд Сталина все еще был обращен скорее на приближающуюся мирную конференцию, чем на возможность военного столкновения с Германией^{231}. В начале июля Шкварцева предупредили из Берлина, что аннексия Бессарабии укрепила решимость Гитлера установить германскую гегемонию на Балканах и что германское Верховное командование вызвано в Берлин для разработки военных мер по претворению этого плана в жизнь^{232}. Хорошо осведомленные источники в Москве не могли не отметить, что русские «озабочены развертыванием германских войск на своих границах… и в то же время раздражены и напуганы проникновением Германии на Балканы». Советским военным разведчикам было поручено выяснить, не проявляется ли румынский синдром и в Болгарии^{233}. К середине августа стало невозможно скрывать рост конфронтации с Советским Союзом. Сталин получал различные агентурные сведения о намерении Гитлера действовать в качестве посредника. Еще большую тревогу вселяло его заявление, что любое территориальное урегулирование на Балканах является временным и что, как только Англия падет, он бросится в атаку на Украину^{234}. Резидент НКВД в Болгарии сообщал, что германские баржи перевозят по Дунаю тяжелое вооружение для укрепления побережья Черного моря^{235}.

Болгария была стержнем советской системы безопасности, так как представляла собой сухопутный мост к турецким Проливам. Коллонтай, возможно, единственный советский посол, высказавшийся откровенно, признавалась, что русские были серьезно обеспокоены развертыванием вермахта на их границах и не могли допустить, чтобы германские войска продвигались на Балканы и создавали прямую угрозу Проливам^{236}. «Схватка за Балканы», как поспешил сообщить в Софию болгарский посол, началась, вновь открыв «восточный вопрос». Подобное развитие событий было неизбежным с тех пор, как Гитлер наблюдал за Европой не только из Берлина, но и из Вены, где он сам себя возвел на престол как наследника возрожденной Австро-Венгерской империи^{237}.