Женщины судачили:
— Пока этот жулик проживал в своем селе, ни единого такого случая в Урулике не было, а приехал он сюда — и на тебе!-целая ферма исчезла.
Когда в село прибыл лейтенант Катарьян, председатель колхоза напрямик высказал ему свое подозрение:
— Это дело рук Норайра!
У лейтенанта были свои методы. Он считал, что подозреваемого нужно прежде всего психологически обезоружить. Поэтому он привел Норайра в пустую комнату сельсовета, посадил на табуретку и сурово приказал:
— Нам уже все известно. А ты для своей пользы обдумай, что будешь показывать.
И ушел. Пусть жулик привыкнет к тому, что он уже пойман и разоблачен. У представителя милиции есть дела поважнее, чем возня с ним.
Связавшись с районным центром по телефону, Катарьян сообщил о происшествии и потребовал, чтобы в Урулик прислали проводника со служебной собакой. Ему пообещали, что приедет знаменитый во всей республике проводник Андрей Витюгин с собакой, по кличке Карай. По каким-то своим делам Витюгин как раз находился в этом районе. Бурунц тоже должен прибыть с часу на час. Катарьян составил протокол и еще раз решил осмотреть место происшествия.
Двор уже очистили от людей. Приказано было, чтобы к птичнику никто не приближался. Выглянуло солнце. Земля, размокшая от снега, стала быстро сохнуть. Начал подниматься пар, неожиданно запахло весной. Деревья словно встряхнулись и помолодели. Воздух у вершин снежных гор опять стал голубым и прозрачным.
Подходя к птичнику, Катарьян услышал легкое постукивание молотка и тоненькое заунывное пение. Он не сразу сообразил, что звуки доносятся из птичника, из самой дальней его секции. Приоткрыв дверь, лейтенант прошел по узкому коридорчику в помещение, где на полу валялись груды свежей стружки. Рослый дед с бородой широкой и пятнисто-рыжей, как ржавый топор, прилаживал к окну раму. На Катарьяна он не обратил внимания. Негромко и протяжно, словно жалуясь, дед выводил:
В стране далекой, за окияном,
В.одном из штатив Америки,
Мать одиноко жила с малюткой,
Их дни безрадостно протекли…
Лейтенант Катарьян много раз слышал эту старинную молоканскую песню. Где-то он читал, что в XVIII веке большие группы русских вероотступников, отрицавших иконы, храмы, обряды, выселялись царским правительством в глухие места империи. Молокане убегали от преследований и за границу — больше всего в Америку. Вот каким образом попала Америка в молоканскую песню. Много молокан обосновалось в Закавказье. Селились они в деревнях, рядом с коренными жителями, занимались сельским хозяйством. С соседями не ссорились, но язык свой и веру хранили нерушимо. В Армении почти все молокане были из секты прыгунов. Теперь вера пошатнулась. Только старики еще, по старой привычке, ходили в молельный дом, и их поэтому называли «святыми». Этот тоже, наверное, святой…
Лейтенант присел на верстак, пошевеливая сверкающим сапогом кучу стружек.
Дед приладил раму, аккуратно отрезал алмазом кромку на стекольном листе. Вставляя стекло, он бормотал:
— У нас руки золотые, все можем. И жестяное работаем, и плотницкое работаем, и сапожное… опять же, стекольное. Хотя нигде не учились, но все понимаем. У нас не сорвется из рук.
Катарьян спросил:
— А сколько лет?
— Нам?
— Да.
— Семьдесят шестой. Но еще не старики.
И верно, этого могучего человека трудно было бы назвать стариком. Рама в его больших руках будто сама по себе прилипла к оконному косяку, стекло с точностью пристало к раме. Огромные корявые пальцы легко удерживали самый маленький гвоздик.
— Вы кто такой здесь будете, дедушка? — спросил Катарьян.
— Считаюсь плотником,- охотно ответил дед.- Вообще имею, конечно, имя-отчество, но здесь, по нашей простоте, меня больше зовут грубо: дед Семен.
— Прыгаете? — с чуть заметной усмешкой осведомился Катарьян.
Дед ответил без обиды:
— Ага, прыгуны мы…
— И небось святой?
— Считалось святым, так точно.
— А тебе известно, дедушка, что в этом помещении в данное время никому находиться не дозволено?
— Почему такое?
— Не знаешь? Про ограбление не слышал?
— Это мы, конечно, знаем. Только оно нас не касается. С вечера председатель Галустян дали распоряжение, чтобы в птичнике, в этой секции, окна, значит, оборудовать для будущих кур. Мы и оборудуем.
Лейтенант разыскал председателя колхоза и проверил: действительно такой наряд на работу в птичнике старику был дан. Но было и указание: не торопиться, сделать вперед все наиболее срочное в овечьей кошаре. И зачем он именно сегодня сунулся в птичник? В такой день? Никто его туда не гнал.
— А вообще какой он старик? — сдержанно поинтересовался Катарьян.
— Какой? — Галустян покривился.- Вот я тебе сейчас дам характеристику. Работник старательный, но хитрый, любит прикидываться дурачком. И не всегда поймешь его. Это-раз. Молится, молится, но тут же и новые грехи производит. Водочка. Жадность. Это — два. Вообще обремененный пережитками. И самое главное — неубеждаемый.
— Это как понять?
— Пошли к нему наши пионеры проводить антирелигиозную работу. Он их послушал. «А свой,- говорит,- ответ дам, когда будете уходить». Вот они еще тихонько посидели, дед конфеты выставил. А когда попрощались и пошли со двора, он взял с печки сковороду и хлоп старшего по башке. «Это,- говорит,- тебе, паршивец, такой ответ от меня насчет бога»… Больше к нему не ходят.
Лейтенант закурил, подумал:
— Поступки какие-нибудь особенные, из ряду выходящие, за ним бывали?
— Нет, таких поступков не обнаруживалось.
— Ладно, пусть работает на птичнике. Не мешайте ему пока. Чтобы ни вопросов, ни разговоров лишних…
Катарьян пошел к сельсовету, обдумывая предстоящий разговор с Норайром. Первый раз в его руки попало настоящее, самостоятельное дело. А ему давно хотелось попробовать свои силы. Лишь бы теперь не наглупить, не упустить ниточку…
Он оглянулся, заслышав позади шаги. Его догонял председатель.
— Забыл сказать… Ведь как раз у этого деда, у Семена, поселился Норайр… Сто пятьдесят в месяц платит…
— Норайр живет у деда? — Катарьян остановился и щелкнул пальцами.- Вот это интересно… Вы мне деда не спугните. Пусть постукивает молоточком. А если вдруг захочет пройти в секцию, которая ограблена,- пожалуйста, пусть идет! Не мешать!
Председатель колхоза попросил:
— Вы лишь только эту пропажу мне найдите.
Катарьян снисходительно усмехнулся:
— На милицию как будто наше население не может обижаться.
Дуся отпросилась с работы у заведующего производством. Колхозницы сообщили ей, что Норайр сидит взаперти в сельсовете. Не стесняясь людей, она уже и слезы лила и пальцы ломала. Прибежав на секунду домой, еще всплакнула. Но на это нельзя было тратить много времени. Ее отпустили только на час.
Покойная мать всегда говорила: «Какая ни случись беда, а мужика первым делом кормить надо». В магазине Дуся купила полкило хлеба и двести граммов колбасы. «Пойду моего покормлю»,- доверительно сообщила она знакомому продавцу и побежала к сельсовету.
В комнату, где сидел Норайр, ее не пустили. Тогда она зашла с другой стороны и бросила камешек в стекло. Норайр распахнул окно.
Он мог бы давно убежать. Просто смешно было, что они караулили дверь и никого не поставили возле окна. Но он не хотел. Зачем? От какой вины он должен бегать?
Увидев Дусю, он вспыхнул,,
— Лови! — крикнула девушка.
Норайр подхватил сверток. Благодарить он не стал. Все обстоит так, как и должно быть. Он попал в беду. Девушка не отступилась от него. Принесла поесть. Ничего особенного…