Мне все еще прислуживала Клери, а также камердинер короля и Тюржи, который когда-то работал у нас на кухне в Версале. Это был дерзкий, наглый и чрезвычайно смелый человек. Ему удалось стать одним из моих стражей благодаря тому, что он выдумывал истории о своем революционном усердии.

Я благодарна этим верноподданным людям. Именно они давали мне надежду в те мрачные дни. Ведь в первые недели после смерти Луи я сидела, безразличная ко всему, и только вспоминала о прошлом. Я была полна раскаяния и обвиняла себя в сотнях глупостей.

Я с грустью говорила со своими друзьями о потере короля. Именно Тулон сказал тогда:

— Мадам, у Франции все еще есть король!

Это была правда. Мой маленький сын стал теперь Людовиком XVII. Если бы я могла освободить его из тюрьмы… Если бы я могла соединиться со своими друзьями…

Я вдруг снова ожила. У меня появилась цель.

Мой маленький кружок был в восторге от происшедших во мне перемен. Я осознавала, что была центром этого маленького круга. Ведь Элизабет была для этого слишком пассивной, а дети — слишком юными. Тулон и Лепитр придумывали всевозможные способы тайно передавать мне новости. Тюржи, который подавал нам еду, обертывал записками пробки бутылок. Это выглядело так, будто бумага была подложена туда для того, чтобы пробки прочнее сидели на месте. Тизоны проверяли хлеб, чтобы убедиться, что в нем не было записок, и заглядывали под салфетки, прикрывающие блюда, однако они так никогда и не смогли обнаружить эту уловку. Иногда Тюржи приносил записки в карманах. Тогда по условному сигналу кто-нибудь из нас вытаскивал их оттуда, когда он прошмыгивал мимо, обслуживая нас. От мадам Клери, которая выкрикивала новости под нашим окном, я узнала, что вся Европа была потрясена казнью Луи. Даже в Филадельфии и Виргинии это убийство вызывало содрогания. Свергнуть тираническую монархию — это очень хорошо. Но безжалостно убить ее номинального главу, которого едва ли можно было считать полностью ответственным за все, — это совсем другое дело.

Однако всеобщее неодобрение ничего не давало для того, чтобы сделать Республику более снисходительной по отношению к нам. В действительности это лишь делало ее еще более суровой.

Однако мысль о том, что у меня есть друзья, давала мне смысл жизни, и этим смыслом стало бегство.

Когда я узнала, что Аксель старался побудить Мерси к действию, что он убедил его попросить принца Кобургского послать полк отборных солдат, чтобы совершить поход на Париж и вырвать меня из Тампля, это вселило в меня новое мужество, несмотря на то, что этот план казался безумным и был отвергнут. Это был скорее план влюбленного, чем стратега, точно так же, как и план нашего бегства в Варенн. Теперь я понимала, что это свидетельствовало о его неистовом желании видеть меня в безопасности, которое при всей своей силе было слишком страстным, чтобы его можно было осуществить практически. Но от этого я только больше любила его.

Одна из новостей, которую мне принесли, состояла в том, что Жак Арман погиб в сражении при Жемаппе. Я с грустью вспомнила того прелестного маленького мальчика, которого я подобрала на дороге в то время, когда так страстно желала иметь детей. Он заменял мне моих собственных детей до тех пор, пока они не появились у меня. Он так никогда и не простил мне этого… И вот теперь этот бедный мальчик был мертв.

Я говорила Элизабет, как это печально. Она пыталась утешить меня, напомнив, как изменилась его жизнь благодаря тому, что я сделала для него.

На это я ответила ей:

— Я использовала его, Элизабет! Я использовала его, как игрушку, с которой можно забавляться некоторое время. Но людей нельзя использовать таким образом! Теперь я понимаю это. Теперь я понимаю многое из того, чего не понимала тогда. Одно только я знаю, Элизабет: ни одна женщина еще никогда не платила за свои глупости столь дорогую цену, как я. Если бы у меня был еще один шанс!

— Он у тебя будет! — сказала она мне в своей безмятежной манере.

Но я не была уверена в этом. Мне недоставало ее веры.

Каждый вечер к нам приходил illuminateur[158], чтобы зажечь лампы. Я приветствовала его приход, потому что у него было двое маленьких сыновей, а я всегда любила детей. Они были довольно грязные, их одежда была испачкана пятнами масла, которое использовалось в лампах, так как они помогали своему отцу. Сам фонарщик никогда не смотрел в мою сторону. Очень многие люди, подобно ему, боялись показаться роялистами. Эту ужасную революцию недаром называли террором. Террор вошел в жизнь бесчисленного множества сторонников революции, и они никогда не знали наверняка, когда это гигантское чудовище, которое они сами создали, схватит их.

Иногда дети с грустью посматривали на пищу на нашем столе. Я любила что-нибудь давать им. Они съедали все с жадностью, и я видела, что их глаза из-под обвисших полей шляп настойчиво рассматривают меня. Интересно, какие выдумки слышали они о королеве?

Торопливо приходила мадам Тизон. Хмуро глядя на них, она обыскивала их, чтобы узнать, не передала ли я им записку, чтобы они вынесли ее из тюрьмы.

Благодаря детям визиты фонарщика были приятными эпизодами тех дней.

Тулон как-то заговорил с ним и спросил его, обучает ли он мальчиков своему ремеслу. Фонарщик утвердительно кивнул.

Тулон заметил, что мальчики смотрели на меня с благоговейным страхом.

— На кого это вы так смотрите? — спросил он. — На эту женщину? Не нужно смущаться ребята! Теперь мы все равны!

Фонарщик выразил свое согласие, плюнув на пол.

Я привыкла к этому. Интересно, думала я, не почуял ли Тулон что-то подозрительное в поведении фонарщика? Вероятно, поэтому он и заметил, что все мы равны.

Всем нам следовало быть очень осторожными.

Когда фонарщик пришел один, я была разочарована. Я уставилась глазами в книгу.

— Ваше величество…

Я вздрогнула. Фонарщик заполнял лампу не слишком умело, и тут я поняла, что это был не тот человек, который приходил с детьми.

— Я — Жаржай, мадам. Генерал Жаржай.

— Но почему…

— Тулон подкупил фонарщика и напоил его в таверне. Я поддерживаю связь с графом де Ферсеном…

При упоминании этого имени я чуть не потеряла сознание от счастья.

— Граф решил освободить вас. Он просил передать вам, что не успокоится, пока вы не будете свободны.

— Я знала, что он поступит так! Я знала!..

— Мы должны все спланировать очень тщательно. Но, мадам, будьте готовы. Тулон — наш хороший друг. Лепитр — тоже… Но мы должны быть уверены в нем.

Я заметила мадам Тизон, ждавшую в дверях, и попыталась по выражению своего лица показать, что за нами шпионят.

Генерал ушел, и я почувствовала, что внутри у меня вздымается безумная надежда.

Аксель не забыл меня. Он не перестал надеяться.

От Тулона я узнавала, как продвигается наш план. Он должен был тайно пронести в тюрьму одежду, предназначавшуюся для дофина и его сестры. Когда они наденут эту одежду, они будут выглядеть как дети фонарщика. Элизабет и я должны были переодеться в членов муниципального совета. Было бы нетрудно достать шляпы, плащи и сапоги, а также, разумеется, трехцветные перевязи, которые нам понадобятся.

Огромную проблему для нас представляли собой Тизоны, которые всегда были поблизости. Нам ни за что не удалось бы бежать, пока они наблюдают за нами.

Но Тулон был человеком с воображением.

— Мы подмешаем им наркотик! — сказал он.

Они испытывали любовь к испанскому табаку. Почему бы Тулону не преподнести им его в подарок! В него будет подсыпан сильнодействующий наркотик, который заставит их потерять сознание на несколько часов. Пока они будут находиться под его воздействием, мы поспешно переоденемся в свою новую одежду и в сопровождении Тулона выйдем из тюрьмы. Это был дерзкий план, однако он не был неосуществимым.