– Почти до смерти убила! – хватался за бока попавший в штопор летчик-испытатель. – А я про Мишаню хотел рассказать… Деваху ведь он на пожаре спас…

– Что? Кто сгорел? Мишаня полюбовницу завел?.. Ну давай, давай, старый, рассказывай, – помогла домовому затащить болезного на шифоньер. Глаза ее так и сверкали от любопытства.

– Води-и-цы бы испить! – стонал Кокинаки^[11]. – Все косточки переломал в беспримерном полете…

– Выкушай стопарик контрабандного первача, – поднесла Кумоха лешему для искупления вины стаканчик самогона.

Удовлетворенный мздоимец, вытирая губы, приступил к обстоятельному рассказу, поведав благодарным слушателям все, что видел, и кое-что присочинив от себя – под благостным воздействием чудо-напитка.

«И на кой ляд сдалась мне эта шишка? – задумался он, закончив повествование. – А лафетничек-то – другой пропустишь, как на душе сказочно делается».

– Па-а-трет подарила-а!

– Нет у людей ничего святого! – сделала вывод Кумоха. – Давеча, опосля цирюльника, залетела в сельсовет на картину поглазеть, которую Кошмаров в кабинете повесил, уж больно много об ей разговоров среди нашего брата ведется… 0-о-ой, мамоньки-и, прямо оторопь меня разобрала-а, не па-а-трет на стене висит, а самый всамделишний шарж…

Уже на моего Добби пародию придума-а-ли-и! Ну-у, наро-о-д! Может, когда-нибудь и про меня книжку сочинят?.. – размечталась Кумоха.

– Ага! Детские годы старухи Изергиль! – выплеснул на ее мечту ведро абстрактных помоев Ероха.

* * *

Ничего святого не было ни только у людей, но и у собак.

Вырвавшийся на волю мохнатый уголовник не пропус тил мимо себя ни одной суки. Среди лающего женского поголовья витали страшные слухи о бегающем по деревне сексуально озабоченном маньяке – волкодаве, и все четвероногие тетки забились по будкам.

Бобик, на свою голову, вернее, задницу, вышел на улицу опровергнуть бабские сплетни.

«Вот и опро-о-верг! – улепетывал со всех ног от серийного насильника, опустив вниз короткий хвостик. – Совсем, псяра, ополоумел…» – чесал он без оглядки, прикидывая, в какую бы подворотню половчее заскочить, чтоб избавиться от преследователя.

Даже – двух!

Потому что за плоскоголовым четвероногим Барбосом гнался такой же плоскоголовый двуногий барбос, в придачу весь обвешанный оружием.

«По роже видно, что живодер! – думал про него Бобик, забегая к себе во двор и прячась в конуру. – Кажись, мимо пробежали, – с облегчением высунул из будки нос. – Это ж надо?! Все уши себе оттоптал!..»

Пока бряцающий оружием гоблин преследовал мохнатого каторжника, из Чекушкинска подъехала веселая пожарная команда на голубой машине – не вовремя кончилась красная краска – и с шутками принялась за тушение пожара, воодушевленно руша перегородки и разбирая крышу.

Немного пришедший в себя Кошмаров вновь впал в кому, увидев такой разбой и разорение.

Юный пионер с наслаждением наблюдал за спорыми действиями чекушкинских мастеров воды и огня, но чело его нахмурилось, когда вспомнил о шалопутовских тушилах сарая и сена.

«Гасильники-чумазильники», – сжал маленькие кулачки, прокрутив в голове недавний разговор и последующие действия бывшего партработника и его гостя.

– Дяденька… – глядел он на одетого в защитного цвета форму, но с бейсболкой на голове мужчину, не зная, как к нему обратиться: то ли, «дяденька милиционег», то ли, еще как… – Дяденька большевик, – наконец нашелся он, умастив прокопченное сердце дона Чезаре благовонным снадобьем, – у меня к вам дело!..

«Дело шьет бойскаут…» – обтер о гимнастерку грязные после тушения сарая руки шеф наркосиндиката.

– Дела у прокурора! – подошел к собеседникам Пшенин. – А у нас – делишки.

– Пгичем чегные! – кивнула головой старшему товарищу юная поросль.

– Потому черные, что какой-то буржуй мое сено поджег, – тоже обтер о себя руки бывший партработник.

– Я пго вас все знаю! – обратился к дону Чезаре Павлуша. – Это вы велели квартирантам моего деда взогвать машину и дом Кошмагова, – отошел на всякий случай подальше от фронтовика.

– Подойди ко мне, бамбино, – поманил его пальцем дон Чезаре, – я что-то шепну тебе на ушко…

– Говогите вслух, – отступил еще на шаг вымогатель.

– Павлик, кто сказал тебе такую глупость? – подкрадывался к мальчишке Пшенин, для которого приезжий борец с капиталом стал кумиром наравне с Че Геварой^[12].

– Ничего и не глупость, а самая взапгавдашная пгавда. У меня и запись есть магнитофонная, – отступил еще на один шаг пионер. – Если дадите сто рублей, буду молчать как пагтизан, – ощутил на плечах лапищи секретаря парткома.

«А все-таки не так уж неправы были кулаки, когда отдубасили его тезку» – подумал Пшенин, выкручивая пионеру ухо.

– Держи гимназиста! – закричал дон Чезаре, прыгая к ним и с неимоверным удовольствием вцепляясь шантажисту в другое ухо, обыскал его карманы. – Вот и порочащая нас запись, – вытащил он кассету и два раза треснул ею по лбу пионера.

Потом согнул вопящего скаута, а Пшенин, сняв широкий командирский ремень, с превеликим наслаждением отшлепал ревущую гадость по выщелкнутой тощей заднице, приговаривая:

– Будешь помнить тридцать седьмой год…

– Разукрасили не хуже, чем Боттичелли^[13] капеллу, – подвел итог рукотворным трудам дон Чезаре.

Вот потому-то лопоухий мститель, ощущая огонь в ягодицах, на этот раз бесплатно, выложил «крестной маме» уличающие дона Чезаре и дедовых квартирантов сведения.

– А этот недобитый коммуняка Пшенин им во всем помогал, – закончил торжественную речь на мафиозном партактиве несостоявшийся член пионерской организации Павлик Морозов и, не дожидаясь бурных аплодисментов, переходящих в овации, с чувством исполненного долга направился домой.

«Хогошо бы фамилию сменить, – по пути думал он, – на Бегезовского, напгимег, или Фгидмана, а лучше всего – Абгамовича.

Паша Абгамович!.. Гогдо звучит… С завтрашнего дня футболом займусь».

Не успел он дойти до дома, как к жилищу деда Пашки подкатил БМВ с Коляном, Вовчиком и Покемоном.

Старикан, глянув на удовлетворенную рожицу внука, мигом просек «ситуэйшн».

– Джентльмены! – жестикулируя руками, подбежал к смотревшим телевизор квартирантам. – Смывайтесь вон в энто виндоу, – указал на окно, – ибо нехогошие пиплы хотят пощупать ваш фэйс… – нажал указательным пальцем на нос Дорофея. – Мы в ответе за тех, кого пгигучаем! – всхлипнул он, озвучив сентенцию, слышанную недавно по телику. – Ну-у, унучек!.. – погрозил пальцем юному созданию. – Дождесси у меня!

Вышибив плечом дверь, в избу, размахивая пистолетом, ввалился Покемон, отсрочив таким образом назревавшую экзекуцию многострадальной пионерской гузки.

– Е-к-л-м-н! – уставился он на деда.

– Н-м-л-к-е?! – ответил дед Пашка, сбив с толку непрошеного визитера.

– Ты ухи-то засунь обратно в ноздри! – дал старику дельный, на его взгляд, совет Покемон. – Сознавайся, старый хрен, куда квартирантов спрятал? – беспокойно закрутил башкой, услыхав во дворе стрельбу и повседневную разговорную речь, звучащую на повышенных тонах.

– Тудыт иху в рукомойник мать, в галошу ети, вон они, – орал Вовчик, пуляя из пистолета в перемахнувших через забор противников, вслед которым Колян послал очередь из «Калаша».

– Мимо! Тудыт иху в Сран-Франциску, раскудрит… Промазал… в душу ети, – помчался он к машине.

Вовчик устремился за ним.

– Ты че, би-би? – намекнул Покемону дед Пашка, увидав пробежавших мимо виндоу рашен мафиози. – Вон, твои когеша их преследуют, – указал на окошко дед, – пока ты стоишь тут, как штопаный фгаег.

– Е-к-л-м-н! – догоняя товарищей, нырнул в окно, на которое указал ему дед Пашка, Покемон.

– Пголез, как пуговица в пгоганку, – описал его действия пенсионер, бойко вынимая из штанов узкий ремешок и плотоядно поглядывая на внучка.