Я повернулась, чтобы взглянуть на Гелиотроп Ронмейер. Губы ее были поджаты, а глаза прищурены. Всем своим обликом она демонстрировала презрение к Фарнсворту и без слов предупреждала меня ни в коем случае не принимать его предложение.

Обратившись к молодому человеку, я сухо сказала:

— Еще раз благодарю, мистер Фарнсворт, но мне не хочется пить.

— Ипсли.

— Мистер Ипсли, — поправилась я покраснев и пододвинулась поближе к Гелиотроп Ронмейер.

По-видимому, он наконец понял бесполезность своих попыток, поднялся и подошел к двери.

— Если передумаете, милочка, я буду в вагоне-ресторане. — Открыв дверь, Фарнсворт повернулся к мистеру Айнсворту. — Оставляю их на вас, старина. — Шутливо подмигнув, он закрыл дверь за собой.

По правде говоря, меня это позабавило.

— Наглый молодой негодяй, — заметил мистер Айнсворт и, зашуршав газетой, поднес было ее к лицу, но передумал. — Британская законодательная система несколько неповоротлива, знаете ли, иначе существовали бы законы, позволяющие ограждать приличных людей от подобных грубиянов. — Что-то в его замечании показалось мне знакомым, но, прежде чем я поняла, что именно, он продолжил: — Мне сходить через остановку, но если бы я мог, то не стал бы этого делать. Надеюсь, этот прохвост не причинит вам неприятностей.

Мы с Гелиотроп сказали, что тоже надеемся на это. Алан Тоби Айнсворт опять зашуршал газетой и углубился в чтение.

Сразу после того, как поезд миновал следующую остановку, он поднялся, поклонился нам с Гелиотроп, сердечно улыбнулся и покинул купе. Через несколько минут поезд начал замедлять движение.

— Что ж, теперь купе в нашем распоряжении, — заметила Гелиотроп, когда после почти двадцатиминутной задержки поезд тронулся снова. — Надеюсь, что этот Фарнсворт вернется не скоро. Он сказал вам, чем занимается?

— Не уверена, — ответила я, сдержав улыбку.

— Можете не сомневаться, дорогая, если он снова позволит себе что-нибудь подобное — я ведь видела, как он прижимался к вам коленом, — Гелиотроп Ронмейер сумеет защитить вас. На всякий случай я ношу с собой в сумочке баллончик со слезоточивым газом. Хотя пока он мне ни разу не понадобился. Наверное, мне просто повезло, но все же… Так что, дорогая, вы только дайте мне знать, если он начнет нарушать приличия… Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. В наши дни леди, путешествующая в одиночку, никогда не знает, на кого наткнется. Боюсь, что дальше пойдет еще хуже, один Бог знает, до чего они дойдут. Вся эта рок-музыка и электроника. Не знаю, к чему они хотят прийти, но догадываюсь, и это обстоятельство вгоняет меня в краску.

Мне с трудом удалось сдержать смех, но было ясно, что ее беспокойство носит вполне искренний характер. Поблагодарив Гелиотроп, я вновь погрузилась в чтение. Видя, что я занята, неугомонная соседка занялась разгадыванием кроссворда.

Несколько следующих часов мы провели вдвоем, время от времени возобновляя разговор. Потом Гелиотроп задремала.

Поезд шел страшно медленно, с частыми и долгими остановками, во время которых что-то все время загружали и разгружали. Время тянулось бесконечно.

Гелиотроп проснулась и, увидев, что мы по-прежнему вдвоем, спросила:

— Этот Фарнсворт так и не возвращался?

— Нет.

— Ох, — вздохнула она, — какое облегчение. Я боялась, что пропустила момент… то есть не оказалась вовремя под рукой, чтобы прийти к вам на помощь, дорогая.

Я поблагодарила ее за такую заботу.

— Мужчинам доверять нельзя, все они дьяволы, — сказала она, напомнив мне мисс Сандерс, и довольно хмыкнула. — Должно быть, он просто доехал до своей станции.

— Если это так, — заметила я, — то он забыл свою сумку. Вон там, на полке.

Фарнсворт Ипсли так и не вернулся в купе.

Глава третья

Поспать мне почти не удалось, при остановках и отправлениях ощущались сильные рывки и толчки. В пути случились две непредвиденные задержки. Одна была вызвана застрявшим на переезде автомобилем, другая, в три часа утра, погрузкой в багажный вагон гроба, прибытие которого задержалось, так что нам пришлось ждать. Не знаю, находился ли в гробу кто-либо или нет, да это меня и не интересовало.

Гелиотроп Ронмейер попыталась было затронуть эту тему, рассматривая инцидент как своего рода предзнаменование, но мне быстро удалось перевести разговор на другое.

Как ни странно, но до самого конца путешествия купе оставалось в нашем с Гелиотроп распоряжении.

Вскоре мы подружились. Я рассказала ей о Брейсвелле и унаследованном особняке, а она мне о своих призовых розах и саде, которым вместе со своей престарелой матерью очень гордились. Ее мать постоянно завоевывала призы на местной выставке цветов.

Иногда мы надолго замолкали, и я задумывалась о Доме на семи ветрах, о котором часто мечтала в детстве. Мой отец, Лоуренс Блейк, как и его брат Александер, родился и вырос в этом особняке, расположенном на самом краю скалистого обрыва. Бабушка часто называла его весьма романтично — Гнездом Ворона, — но дед, здравомыслящий сельский сквайр, предпочитал более точное название: Дом на семи ветрах.

Несколько раз мои мысли обращались к напористому мистеру Фарнсворту Ипсли. Время от времени я поднимала глаза на полку, где лежала его сумка. Неужели актер действительно сошел с поезда, забыв свои вещи? Мне с трудом удалось удержаться от искушения пройтись по поезду, чтобы выяснить, здесь ли он, и напомнить ему о сумке.

Но вряд ли это было разумно. Когда стало ясно, что Фарнсворт скорее всего не вернется, воспоминания о его мужском самомнении начали забавлять меня. Проведя почти всю свою сознательную жизнь в различных школах для девочек, я очень редко имела дело с мужчинами. Даже мои контакты с отцом были весьма ограниченными. В моем воображении он представлялся прекрасным человеком, что, возможно, так и было, но он никогда не был для меня отцом в том смысле, каким был отец Робертины Кавано для нее.

Мистер Кавано был человеком веселым — хотя, может быть, несколько грубоватым — и все время смеялся. Он настоял на том, чтобы Робертину поместили в частную школу только потому, что там она могла получить лучшее образование, чем в государственной.

В моем же случае образование, как мне казалось, отнюдь не являлось первопричиной для того, чтобы поместить меня в частную школу. Иногда я подозревала, что просто-напросто не нужна своим родителям. В детстве я была уверена в том, что меня отдали в пансион из-за моего уродства, и до смерти боялась никогда больше не увидеть родителей.

Мысли о Робертине заставили меня улыбнуться. Может быть, она не совсем вписывалась в рамки обыкновенности, но и я тоже. По крайней мере, Робертина этого не скрывала. Несмотря на всю внешнюю эксцентричность, у нее был весьма здравый взгляд на жизнь. Уже в четырнадцать лет она начала собирать фотографии молодых людей, а ее родители следили за тем, чтобы их дочь посещала танцевальные залы и другие места встреч молодежи с приличной репутацией. В некотором смысле она росла вместе с мальчиками, по крайней мере по уик-эндам.

Я же жила словно через посредство подруги, ее умом и опытом: первым свиданием Робертины, первым танцем, первым поцелуем — словом, всеми этими чудесными вещами, которые, в отличие от меня, обычные девушки постигают опытным путем.

Мои уик-энды обычно проходили за чтением. Робертина часто тайком приносила с собой сентиментальные романы, и я жадно поглощала их, живя в выдуманном, нереальном мире. Потом, в какой-то период, у меня появилось ощущение, что я уже слишком взрослая для первого свидания. Может быть, это странно, но люди, живущие в изоляции, склонны к подобным дурацким суждениям.

Если говорить честно, то мои отказы проводить уик-энды в семье Кавано были обусловлены именно страхом перед возможностью оказаться в реальном, не в выдуманном мире. Знаю, это звучит глупо, но ничего не поделаешь.

Какую же легкую мишень с моим жалким книжным опытом я представляла собой сейчас, во время первого столкновения с реальной действительностью!