Изменить стиль страницы

Я сделала глубокий вдох:

— Ты можешь собраться и выслушать внимательно мое предложение?

— Валяй.

— Прежде чем я начну, ты должен выполнить две мои просьбы.

— Говори.

— Первая: убери, пожалуйста, свою йогу подальше от моего стула...

— Уже убрал.

— Вторая: ты можешь ответить на несколько моих вопросов? Поверь, это очень важно.

— Валентина, очнись! — Витяня похлопал меня но руке, но я даже не почувствовала этого прикосновения, словно рука находилась в новокаиновой блокаде. — Речь идет всего лишь о выборе. Ты же об этом наверняка много писала, размышляла в своих творческих изысканиях, верно, подруга школьная? Так в чем же дело? И этот день опишешь... когда-нибудь. Ты поняла?

— Да...

— Тогда — время пошло!

Что такое десять секунд, когда нужно успеть просчитать последствия? Если он ведет со мной хитрую игру, спланированную одним из его башковитых начальников, я должна отрицать все. Если же интуиция меня не подводит и Мишин действительно оказался в ситуации зафлажкованного волка, надо признаваться. Всего два варианта, но какое гигантское нагромождение нюансов и какое ничтожное количество секунд. Шансы равны — фифти-фифти...

— Все! — Витяня убрал руку с часами. — Да или нет?

— Да.

Значит, они тебя на самом деле перевербовали?

— Да.

— Так что ты теперь — двойной агент?

— Получается так.

— Ну что ж, тогда нам есть о чем посудачить...

Как передать то ощущение легкости и даже невесомости, которое я испытала после этих слов? Наверно, такие же чувства испытывают парашю-

пропуск стр 381

— Они могут поинтересоваться, какими фактами ты располагаешь...

— Их много. Назовешь один: в моем распоряжении есть пачка превосходных фотографий, на которых запечатлены ты и твой куратор из ЦРУ в постели.

— Ты блефуешь!

— Хочешь проверить?

— Где гарантии, что этими снимками располагаешь только ты, а не, скажем, все руководство КГБ? — задавая этот вопрос, я внутренне поражалась собственному хладнокровию. В любой другой ситуации от таких бесед меня бы уже давно вывернуло наизнанку. По в том страшном разговоре все шлюзы для эмоциональных выплесков были наглухо перекрыты. Просто два зверя боролись за свою жизнь. Впрочем, не совсем так: я боролась сразу за две жизни.

— Гарантии? — Витяня хохотнул. — Они появятся минут через пятнадцать. Как только придут в себя и застегнут штаны. Неужели ты не понимаешь: если бы эта интернациональная порнуха попала к нашим, в Орли тебя встречал бы не консульский хмырь в звании старлея, а пара санитаров с носилками, чтобы отволочь твой труп в ближайший морг? В том-то и дело, что ты справилась со своим заданием, и у наших есть основания тебе верить. Кто-то, кстати, заработает на тебе пару звезд на погоны, а то и орден. Просто я слишком долго в этом говне, чтобы надеяться на кого-то еще, кроме себя. И потому подстраховался. Как видишь, пригодилось в черный день.

— Но как тебе удалось?..

— Неважно. Главное го, что ты выдержала испытание, которое не каждому мужику по силам, и потому я тоже не играю крапом. Все честно, подруга: снимки у меня, моя жизнь — у тебя. Баш на баш.

— И что дальше?

— Ты спросишь у своего связного, где и как я могу встретиться с их людьми. Без глупостей и ковбойских штучек со стрельбой из проезжающего автомобиля. По-деловому, спокойно. Им это тоже небезвыгодно, в конце концов, я в «конторе» больше десяти лет и могу о многом рассказать. Единственное условие — моя физическая неприкосновенность. В противном случае погибнешь ты плюс еще парочка идиотов с их стороны, которые попытаются привести приговор в исполнение.

— А если они не согласятся?

— Тогда, подруга, мы оба проиграли. Единственное, что я могу обещать тебе в этом варианте: в другой жизни мы уже не встретимся — по разным камерам разведут.

— А что насчет Андрея?

— Андрей — это та жертва, которую я во искупление собственных грехов уже возложил на многострадальный алтарь ЦРУ. Если твои друзья захотят убедиться в этом, я могу представить исчерпывающие доказательства.

— Как я свяжусь с тобой?

— О, наконец-то наша беседа стала принимать конструктивный характер... — Витяня смял пустую пачку «Лакки Страйк» и без разрешения подцепил мою сигарету. — В нужное время тебе позвонят и

пропуск стр 384 385

— Не кучкуйтесь, граждане пассажиры, не кучкуйтесь...

«Граждане пассажиры» — в основном иностранцы в дубленках, шубах и диковинных меховых шапках, высоченных, пышных и таких затейливых, что даже нанайцы залюбовались бы, — русского языка в большинстве своем не знали, а потому галдели не переставая и делали как раз то, от чего их предостерегала вышеуказанная деваха в форменном кителе Аэрофлота. То есть гурьбой валили к выходу, весело подталкивая друг друга. Их энтузиазм был понятен: турист, даже если он прилетает в самое скучное место на земле, возбужден по определению. А тут Москва...

Я вжалась в кресло, закрыла глаза, чтобы созерцание модной зимней одежды сезона 1977/78 не вызывало головных спазмов, и попыталась хоть немного расслабиться. Ни малейшего желания кучковаться я не испытывала. Мало того, мне вообще не хотелось выходить из самолета. Моя бы воля, осталась бы тут навсегда и...

— Гражданка, вы чего?

Голос, прозвучавший надо мной, был грудным, чуть хрипловатым и не лишенным человеческих интонаций. Как-никак, международная авиалиния, а не какой-нибудь Усть-Кут — Нарьян-Мар.

— Что «чего»?

— Я говорю, почему не выходите? — стюардесса нагнулась ко мне ближе, и ее грудь, похожая на колеса «МАЗа», едва заметно колыхнулась. — Вам нехорошо?

— Кучковаться неохота.

— Так ведь все уже вышли!

Салон был действительно пуст. Раскатав свернутое пальто, я с трудом просунула в него руки, потом стащила с верхней полки сумку, закинула ее за плечо и, как собака, которую выгоняют в непогоду из теплого дома, поплелась к выходу

Решетчатая площадка отечественного трапа откликнулась на мое возвращение мелкой дрожью. Было очень холодно и сыро. Беззвучно падал снег, серый и мелкий, как перхоть с головы старого холостяка. И вообще все показалось мне серым: небо, нависшее прямо над головой, здание терминала с лозунгом «Пятилетку — в четыре года!», длинный ряд самолетов с опущенными носами, лица одетых в зэковские бушлаты технарей, деловито сновавших вокруг...

Подсознательно я готовила себя к какой-нибудь встрече, скорее неприятной, нежели торжественной. Я так привыкла за эти недели к чьей-то опеке, вниманию, просто слежке, что даже представить себе не могла, что свободно, как все нормальные люди, пройду таможенный контроль, выйду на площадь, возьму такси, поеду домой и не наткнусь при этом на Витяшо или Габеиа.

Но меня не встречали.

Безусый пограничник смерил меня презрительным взглядом, с размаху, словно уничтожая зловредное насекомое, шлепнул штамп на мой загранпаспорт, после чего я перестала для него существовать.

На таможенном досмотре я заработала еще один взгляд. Правда, не столь презрительный, но тоже не материнский. Неопределенных лет тамо-женница с волосами цвета спитого чая весьма равнодушно отнеслась к моему чемодану и сумке, ограничившись тремя вопросами:

— Контрабанду ввозите?

— Нет.

— Оружие?

— Нет.

— Порнографическую литературу?

— А что вы считаете порнографической литературой?

— Ввозите или нет? — она разговаривала со мной тоном главврача в психушке.

— У меня с собой несколько парижских журналов... Я их пока толком не просмотрела, но вполне допускаю, что какая-нибудь голая задница там фигурирует...

— Голая задница — это еще не порнография, — авторитетно сказала таможенница.

— А больше мне вас нечем порадовать.

— Проходите. Следующий...

На стоянке притулилось несколько «Волг» с шашечками на боку. У всех машин передние решетки были подвязаны от мороза кожухами, словно у них болели зубы. Я вдруг подумала, что желто-зелено-грязный цвет, в который выкрашены московские такси, в своем, так сказать, чистом виде в природе не существует. Такой цвет мог придумать только сторож морга. Или посудомойка в заводском пункте общепита, которой всю жизнь приходится заливать сухую горчицу водой, а потом получать удовольствие, наблюдая за лицами клиентов, рискнувших обмакнуть в эту гадость загнувшуюся от клея и целлюлозы сосиску