Я взглянула на свои уродливые «котлы»: мое отсутствие и, соответственно, сон барона длились уже сорок минут. Пора было возвращаться. Я положила назад фотографию, повесила в ванной полотенца и напоследок окинула взглядом спальню. Все вроде было на месте. Тихонько спустилась вниз, выключила свет и осторожно приоткрыла дверь в коридор: тишина...

17

Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»

Поднявшись к себе и убедившись, что барон пo-прежнему спит, я аккуратно положила его ключ на журнальный столик, сняла платье, прошла в спальню и в одной комбинации легла «валетом» на кровать, инстинктивно стараясь не касаться ноги моего нового, но не менее продажного, чем старый, друга.

«Так, Валентина, напряги свои мозги и думай! Думай, ибо от того, что ты надумаешь, зависит ой как много. Допустим, все стало на свои места. Лубянка решила скомпрометировать зарубежного политического деятеля. Чем он так насолил Андропову — не суть важно. Главное, что его решили наказать, и уже одно это делает Телевано близким мне, ибо нельзя скомпрометировать колумбийца, не скомпрометировав меня. Как они себе это представляют? По форме ясно: конгрессмен ест из рук нештатного осведомителя КГБ. Такое обвинение для него — как минимум крах политической карьеры. Что и требовалось доказать. Каким образом они собираются это проделать? Я сама выхожу на Гескина. Так задумано, так и произошло. У Гескина мое фото. Неважно, как оно к нему попало, главное, что это не мой подарок барону в ночь любви. Замечательно. Ну и что? Ну, есть у него моя фотография: русская девушка на фоне березки. Так не на фоне же ядерного полигона в Лос-Аламосе! Я знаю, что они просчитали все, и если мне наплевать на свою судьбу, надо расслабиться и ждать: все произойдет именно так, как запланировано на Лубянке. А если не наплевать? А если я жить хочу и при этом — такая вот наглость — жить с незапятнанной репутацией? Если хочу умереть спокойно, чтобы единственным моим грехом была интимная связь с женатым мужчиной, который даже номер моего лифчика сообщил куратору КГБ? Тогда надо знать, что они придумали. Надо знать, какие инструкции получил этот наманикюренный, храпящий на моей кровати мерзавец относительно моей скромной персоны. Спокойнее, Валентина! Не рви тельняшку. Ты же не идиотка, а значит, нет смысла подменять собой аналитический отдел КГБ СССР. Ты не можешь отгадать, а тем более обсчитать все ходы, наперед продуманные десятком здоровых и умных мужиков, профессия которых в том и заключается, чтобы складно и хитро замышлять всякие пакости. Психологию пакостника может понять и раскрутить только такой же. Гескин, например. А ты — нет. Ты просто дура, угодившая на крючок из-за скачков уровня адреналина в крови. Ты уже немолодая и глупая корова, позволившая себе вляпаться в такое дерьмо, какого и вообразить не могла... Ну что, сдаваться? А если... А если связать сейчас этого козла, разбудить, вылив ему на голову пару стаканов холодной воды, и, приставив перо его же «паркера» к морщинистому кадыку черепахи Тортиллы, потребовать правды? Конечно, это пижонство, но, похоже, ничего другого мне не остается. А может быть, все не так? Может быть, Гескин — обычный, заурядненький барончик, каким-то макаром попавшийся на зуб Андропову? И ему под страхом лишения кредитных карточек, родового замка и того органа, который лет тридцать назад составлял предмет его мужской гордости, приказали провести всю операцию. Может быть, разбуди я его без холодной воды и гангстерских приемов с авторучкой, поделись я с ним своими проблемами, пойми он, что мы оба — в дерьме по уши, Гескин стал бы моим союзником? Тогда мы нашли бы Телевано, очертили перед ним весь расклад, предупредили бы спецслужбы Аргентины, Великобритании и Колумбии, а потом все втроем посадили бы в лужу медлительного монстра в золотых очках, решающего судьбы людей с той же легкостью, с какой выбирают, чем именно закусить стопку «Посольской» — колбаской или огурчиком?»

Я вновь взглянула на спящего Гескина. Нет, с этим человеком у меня ничего не получится. Я не хочу знать, что таится в недрах его долгой, может быть, слишком долгой жизни. Знаю одно: с его состоянием, положением в обществе и связями на крючок КГБ обычно не попадаются. Если, конечно, сами не желают оказаться в столь похабном положении. А может, все, что у него есть, — это собственность конторы? Может, он такой же, как Филби? Тогда он в сто раз опаснее всех витянь МИШИНЫХ. И говорить с ним можно будет только на одном языке — языке силы и превосходства, угрожая неминуемым разоблачением. И, выходит, ничего я не добьюсь, приткнув золотое перо авторучки к его горлу. Ибо в моих глазах всегда можно плакатными буквами прочесть, что убивать я не способна. А другого выхода, реши Гескин отрицать все, у меня попросту не останется. Значит...

— Валя, я наблюдаю за вами уже несколько минут... — как ни в чем не бывало Гескин сел на кровати и осторожно, словно я была слеплена из тончайшего фарфора и выставлена на аукционную продажу но рекордной цене, погладил меня но обнаженной ноге. — Только два раза в жизни я попадал в столь унизительную ситуацию...

— Вы имеете в виду свой храп во сне? — я отодвинула ногу.

— Нет, сон в присутствии дамы. Но на меня, видимо, что-то нашло...

— Учитывая глубину вашего сна, я бы сказала: накатило...

— Чувство юмора не покидает вас даже ночью.

— Да, в отличие от мужчин.

— Чем я могу заслужить ваше прощение, дорогая? Одно только слово, и я исполню все, поверьте мне!

— Барон, не искушайте бедную провинциалку.

— А вы не будите мое воображение. Мне кажется, только сейчас я сумел по-настоящему оценить ваш эликсир молодости...

— Итак, о прощении... — на какое-то мгновение мне стало страшно, словно я занесла ногу над черной пропастью. — Вы можете его заслужить и вместе с ним еще кое-что, о чем МНС бы не хотелось сейчас говорить, если...

— Если? — эхом отозвался Гескин, не отводивший тяжелого взгляда от моей груди.

— Если ответите на один вопрос.

— Задавайте же его, Валентина! — Гескин в этот момент был великолепен: раскрасневшийся после сна, возбужденный лицезрением приятной женщины в одной комбинации, окрыленный заманчивостью открывающихся эротических перспектив, он как бы воплощал всю глубину русской идиомы «бес в ребро». — Что вас интересует? Мое состояние? Уклоняюсь ли я от налогов? Кому завещаю библиотеку? Спрашивайте, нет вопроса, на который я бы не ответил!

— Сейчас вы действуете, как демон-искуситель. Слишком впечатляющие перспективы для скромной девушки — состояние, завещание, налоги... Но все гораздо проще: меня интересует, какое звание вы носите в Комитете государственной безопасности СССР? И все...

— Что? — неестественно громко спросил Гескин.

— Я спросила, барон, какую должность вы занимаете в КГБ. В этом номере ужасно надоедливое эхо, так что можете не переспрашивать...

— А-а-а, — понимающе протянул Гескин и широко улыбнулся.

В двадцать два года, когда я заканчивала университет и уже подрабатывала в газете, у меня появился первый «полновесный» мужчина — сорокачетырехлетний седой красавец со степенью доктора политологии, с золотым перстнем на мизинце и женой с гремя детьми — на шее. Бурные эмоции и другие признаки мужского расположения он проявлял только в первые две недели нашего короткого романа, после чего, как человек порядочный, загруженный работой и вроде бы неглупый, начал отчаянно и примитивно лгать, придумывая объяснения все удлинявшихся пауз между нашими встречами. Он и стал моим первым учебным пособием по нехитрой методологии

мужского вранья. Так что в этом вопросе я ощущала себя женщиной подкованной и интуитивно чувствовала, что, во-первых, мой пробный выстрел попал в «десятку», а во-вторых, Гескин прямо сейчас, что называется не отходя от кассы, начнет лить пули. Однако я не учла, что барон воспитывался в другой социальной среде. То ли потому, что он недооценил степени моей подготовленности к этому разговору, то ли по каким-то иным причинам, но Гескин привычно попытался перевести неприятную беседу в светское русло.