– Хочешь сказать, что в центре России, в ста пятидесяти километрах от столицы триста лет люди по-своему жили?

– Люди с башкой на плячах всегда по-свояму живут! Москва это ня Россия. Ты поезди, погляди. Да не там, где железка проложена. Свярни в сторонку! Поговори с теми, чьими руками кормишься! Как не рвали русского Бога, а он туточки! Как не истрябляли мужика, а он жив. Щуплый еще, больной от истряблений! Но дай срок! Пока мужик есть, и России ничяго ня будет. Не веришь?

– Почему? Верю, что ты хотел бы, чтобы так было. Но мечтать и быть разные вещи. Потом, если все так, как ты говоришь, где твоя деревня? Сам говоришь, людей нет.

– Старики поумярали. А когда Москва окрест стала свои скворечники ставить, многие дальше перяехали. Вольный зверь в городе не живет. Как деды их во времяна бывалые на север за болота в скиты уходили, так и они ушли. Растворились сряди людей.

– А ты что же остался?

– С ним вы нам и здесь ня помеха! – Алексей весело кивнул на образ.

– Понятно. Спасибо за все. Ехать мне надо! – сказал Аспинин.

За окном сыпал промозглый дождь, словно, растянули мелкий бредень.

– Надо так надо. Посяди-ка! – сказал хозяин.

Он нырнул в резиновые сапоги, накинул армейскую плащ-палатку, вышел, и почти сразу вернулся, фыркая и отряхивая воду. Сапоги он снял в сенях.

– Повязло. Мишка на станцию едет. Подбросит. Маш, дай Андрюхе дождявичок!

Аспинин набросил прозрачный плащ из целлофана и попрощался.

У калитки ждал черный внедорожник. Аспинин забрался на переднее сиденье и попробовал вернуть дождевик.

– Оставь сябе. Тябе еще на платформе ждать! В пиджачишке!

Алексей махнул на прощание и заспешил в дом, придерживая полы плащ-палатки.

Внедорожник колыхнулся и неслышно пошел по хляби.

– Хороший мужик! – сказал Аспинин парню лет тридцати с нахальным взглядом.

– Леха Афган? – сказал тот. – Да. Не трепло.

– А почему Афган?

– Потому что воевал. Один наш орден, и один – от чурбанов. От них, ему в посольстве их после дембеля вручали. – Парень помолчал и добавил с усмешкой. – У них династия. Его прадед два солдатских Георгия с Первой Мировой принес.

– Ты тоже местный?

– Я? Не-ет! – протянул парень. – У них тут свое…

– Что значит?

Парень покосился на Аспинина.

– Как-то зимой ребятки подъехали на дачах таджиков пошманать. Строителей. А тут одна дорога – через деревню. К ним мужик с «калашом» подошел. И еще двое по бокам с «Сайгой». Поговорили. Больше никто не приезжал.

До станции вокруг чернел лес. Асфальтовая дорога в рытвинах и ямах тянулась вдоль накатанной размякшей двухколейной грунтовки с зигзагами вокруг омутков.

Аспинин вернулся в Москву на парковку лишь вечером. Дождь перестал. Но было сыро. Андрей открыл машину, – автоматические запоры сухо чмокнули, бесшумно замигали фары, – и бросил портфель на переднее сидение.

– Наконец-то! – услышал он за спиной и обернулся. – Не замерзли в пиджачке?

Полукаров был в осеннем пальто с поднятым воротом и в клетчатой кепке с пуговицей на макушке. У ворот курили двое. В животе Андрея похолодело.

– Не замерз, – ответил он. – Я на такси. Вы появляетесь, как Мефистофель!

– Скорее, как легавая. Бегаю за вами. – Полукаров показал подбородком на портфель на переднем сидении машины: – Давайте, что там у вас?

Андрей замялся.

– Хотите, я скажу, что в папке? Какие-нибудь размышления о переустройстве мира. Обязательно огнем и мечом. Сначала ребята написали донос на вашего брата. Вы не знали? Затем подружились с ним и расхотели очищать от него ряды верующих. Так? Но ситуация изменилась. Каланчев организовал группу. Бельков напортачил. Теперь для следственного комитета писульки ребят – находка. Факты, поверьте, они натянут! Хорошо! Если вы не хотели отдавать бумаги, зачем их с собой носите?

– Вы обещали отпустить брата.

– Я сказал, что не хочу портить ему биографию. Валерия на днях отпустят. Его подрывная связь с подростками пока не доказана. И еще. Пусть студенты, держат язык за зубами. О заговорах, о группе. А ваш хулиган пусть пока сидит, где сидит! В Вологде, кажется? Когда надо, сам придет, и заявит, что хулиганил. Один. Бумаги, для вашей же безопасности, побудут у меня.

Аспинин неохотно наклонился в машину, достал из портфеля папку и подал.

– Вот и отлично!

Из машины Андрей позвонил брату. Неожиданно пошел сигнал.

– Ты где? – спросил Андрей.

– Дома. Вчера отпустили. Звонил! Ты вне зоны досягаемости. Завтра? Приезжай завтра.

Андрей мысленно ругал себя, что не послушался брата и не уничтожил папку.

Накануне Полукарова вызвал начальник отдела Вахромеев. Его недавно перевели из разведки. Это был молодой, но уже лысеющий офицер с водянистым цветом глаз и одутловатыми щечками. Вязаная жилетка под пиджаком придавала ему домашний вид. Полукарова он знал по службе.

Полукаров родился в Москве. Поэтому после университета его оставили в центральном аппарате. Дед его, Райхман, при получении паспорта взял фамилию матери, Полукарова. На что генерал после избрания нового Патриарха пошутил: «Ридигер управляет, Райхман надзирает!» Полукаров отмалчивался, если при нем за излишнее усердие ругали «своих» священников. «Чтоб в жиды не записали!» – шутили коллеги.

Младшую сестру, инвалида от рождения, он ежегодно вывозил на курорты.

С подследственными Полукаров был вежлив, почти ласков, создавал «атмосферу доверия» и дружески так закручивал резьбу, что подопечные лишь крякали: когда они успели столько нагадить родине!

Страна летела к черту. И тут Полукаров рехнулся. В раппорте на увольнение он написал: «… люди верили, что мы их защищаем. Обслуживать подковерные игры политиков считаю недостойным чести офицера…» Руководство решило: у мальчишки нервный срыв. И на три месяца отправило его в отпуск.

Но отпуск Полукаров не догулял – началась первая Кавказская война. Капитан сам напросился в район боевых действий. Там-то Вахромеев и познакомился с ним.

О той странной истории доподлинно было известно, что во время перемирия в перестрелке погибли два сына местного муфтия, и чтобы не началась резня, Полукаров без охраны отправился в аул. Пропадал в горах два дня и убедил старейшин не начинать войну. Капитана представили к правительственной награде за личное мужество.

Правду знал лишь Вахромеев, курировавший особистов района. За перестрелку командиру десантной роты светил трибунал. Тогда Полукаров пообещал представить к награде героев, заваливших опасных бандитов, налил салаге Юхневичу литр водки и тот назвал двух срочников, подстреливших детей духовного лидера. Повоевавших солдат нахрапом не взять. В тот же вечер командир позвал двоих втихую отметить боевой подвиг и те так нажрались, что Полукаров без помощников уложил их в грузовик и отвез в аул.

Офицеру на его угрызения совести он сказал: «Один ушел в армию, чтобы не сесть за изнасилование, другой – швырнул гранату в башню танка, где спал сержант! Хочешь, отвезу к ним?» Утром головы дезертиров нашли у проселка, и особый отдел закрыл дело.

У Вахрамеева холодел затылок, когда капитан излагал детали «операции». «Из-за двух ублюдков чуть не погибли люди!» – сказал Полукаров. Искоса взглянув на чувственный рот капитана и его аккуратный пробор на голове, Вахромеев подумал, не нарочно ли «пархатый» едва не столкнул лбами славян и бородатых.

Ни с кем из новых коллег Полукаров не сходился, – кто-то пошутил: он даже от жены засекретил их половую жизнь. Вахрамееву за водкой признался, что не любит нынешний «пластилин» в системе: из него орган слепишь, да работать не будет. В стол кропал мемуары, – смеялся: «писанина – штука заразная!» – и готовился к пенсии.

Разведчики поручковались. На службе они избегали фамильярности.

– Присаживайтесь, Антон Сергеевич. Я просмотрел материалы по писателю. Вы считаете: это организованная группа? – Вахромеев за Т- образным столом поигрывал ручкой.