Пять лет назад в поле зрения Вараввы попал представитель пишущей интеллигенции, Аспинин Валерий Александрович, кандидат филологических наук. В беседе с агентом Вараввой, в присутствии жены священника и их соседа, брата-близнеца Валерия, Андрея Аспинина, резко отзывался об иерархах РПЦ, вел дискуссию об иконоборчестве и религиозных настроениях в российском обществе. (Подробный отчет о беседе приложен к личному делу Вараввы.)

После этого за Аспининым было установлено негласное наблюдение. Его связи с представителями подрывных организаций и представителями интеллигенции, нелояльными власти, не выявлены. Дальнейшую разработку объекта было решено: проводить нецелесообразно.

Годом позже в компьютерных файлах Андрея Аспинина Вараввой были обнаружены отрывки текста антиклерикального содержания, написанные Валерием Аспининым. Во время заграничных командировок брата Валерий работал над материалом у него дома.

Осенью прошлого года синопсис работы и часть художественного текста были разосланы автором в издательства и художественно-публицистические издания. Но получили отрицательный отзыв.

В настоящее время Агент Варавва отказался сотрудничать с органами, мотивируя отказ несогласием с заявленными принципами охраны безопасности государства и практическими методами работы в этой области.

Есть основания предполагать, что его сын, студент политехнического университета Аркадий Каланчев, тесно связан с активистами организации православно-патриотического толка «Народный собор». В активной работе организации не участвовал. Организовал свой кружок радикально настроенной молодежи. Связь этой группы и Валерия Аспинина проверяется.

Вероятно, по инициативе членов группы Каланчева, Никиты Белькова и сестры Каланчева Елены, в центральном храме Московской Патриархии Христа Спасителя была осуществлена провокация против Иерархов РПЦ.

Учитывая тематику литературно-художественных работ Аспинина, не исключено, что он, выполняя политический заказ третьей стороны, пытался привлечь внимание к себе и к своим работам, используя подрывную работу молодежной группы.

Обстоятельства дела и круг лиц причастных к провокации устанавливается.

Потому как происшествие получило резонанс в определенных слоях общества, считаю необходимым оставить Валерия Аспинина под наблюдением специалистов до окончательного выяснения обстоятельств дела.

Учитывая нежелание агента Вараввы сотрудничать с органами федеральной безопасности, предлагаю дальнейшее его использование в наших интересах прекратить».

Звание, фамилия и подпись были ретушированы. Андрей побледнел.

– Дай-ка, – протянул руку Афанасьев. Тот передал ему бумагу и прочитал второй документ.

«…Из докладной записки ректора гуманитарного института, агента Воробьева, можно сделать предварительное заключение о том, что рукопись Аспинина Валерия Александровича, переданная агенту Воробьеву для рецензии, художественной ценности не представляет. Со свойственным агенту Воробьеву красноречием он утверждает, что Аспинин не является социально и политически опасным элементом, интереса для службы безопасности не представляет, и просит изменить ему «меру пресечения».

Вместе с тем из докладной записки не ясно, имеется ли продолжение рукописи, а если имеется, то возможно ли ее использование в подрывных целях, направленных против части российского общества, исповедующего православие.

Следует предположить, что позиция агента Воробьева в деле Аспинина носит субъективный характер и окончательно не определена».

Помощник принял у Афанасьева листы в папку и вышел.

– Ты их знаешь? – сказал Костя. Андрей кивнул. – Потом разберешься! Пойдем, пожуем.

– Я домой…

– Чудак, мы давно плывем! Пойдем к столу.

Из всего поданного на ужин Аспинин поковырял голубцы в свежих виноградных листьях, бефстроганов с молодой картошкой, съел фруктовое мороженное и выпил кофе «Глиссе». За компанию он махнул несколько рюмок коньяка и от нервного напряжения и усталости быстро охмелел. Но душе было мерзко, и Андрей вышел на палубу.

В каюту его отвел матрос в форменной тужурке.

За окном неслышно покачивался вверх-вниз и вправо темный горизонт, местами точно насквозь просверленный красными огоньками. От них по воде ползли кровавые удавы. На столе бутылка красного пьемонтского барбареско и корзина с фруктами. Афанасьев дремал в ванной из оникса. Из пены виднелась его волосатая грудь.

– Кость, где они пристанут? – спросил Аспинин.

– На фига тебе? – лениво отозвался тот. – Завтра будем в Москве. Чудак. Люди ради вечера здесь пятки лижут…

Помолчали.

– Валеру выпустят. Мы с утра на рыбалку, – сонно сказал Костя. – Ты как?

– Никак. Кто эта девушка с Олегом?

– Очередная никто. – Афанасьев добавил. – Гимнастка. На тренировке шею сломала. Олег ее в клинике увидел. По благотворительным делам. С того света вытащил. Полина знает.

Сверчок с грустной беззаботностью пел на стене, и печальны были огни яхты, медленно дрейфующей по водоему, для того, кто смотрел на них с берега.

На рассвете яхта пристала к пирсу. Деревянко в высоких болотных сапогах и с рыбацкой амуницией, Костя и два вчерашних спорщика в ветровках умчались на моторке: она гудела за камышами тихонько, как майский жук.

Андрей попросил заспанного охранника в спортивном костюме передать Косте, что он уехал (с Афанасьевым Аспинин попрощался еще в каюте). И сошел на берег.

С пригорка из огорода на судно изумленно уставилась бабка в пестром платке и с руками в глине по локти. Мужичок в сером пиджаке, кепке и кирзачах со срезанными голенищами притормозил на тропинке, слез с велосипеда с багажниками впереди и сзади и крикнул бабке: «Эт, чё за фягня, тетя Нюра?» Та молчала.

На бугре Аспинин набрал мобильник. Сигнала не было.

– Эй, друг, – окликнул Андрей мужичка с велосипедом, – станция далеко? На Москву.

– Километров пятнадцать. А это чяво же, начальство?

– Вроде того. А автобус?

– При советской власти ходил. А тяперь отмянили. В дяревне изба, да тын, да говна овин.

Он «якал» и «окал», как родственники Андрея из Александрова.

– А эти как же добираются? – Аспинин показал подбородком на поселок у воды.

– Дачники? Это москвячи-и, – со снисходительным пренебрежением протянул мужик. – У них машины! А ты у них главный? Приказал бы автобус провясти. Почтальон ругается. Даляко пенсию старухам носить.

Мужичок, похоже, шутил над незнакомцем.

У пирса стал собираться редкий утренний народишко. Босоногий охранник спрыгнул на доски и отгородил проход к яхте барьером наподобие легкоатлетического.

Небо стремительно затянуло серой поволокой не то тумана, не то облаков. Холодная капля упала Андрею на затылок. По воде от леса с противоположного берега секла серая рябь дождя.

Андрей поднял ворот пиджака. Мужичок улепетывал с велосипедом в поводу.

– Эй, любезный! – окликнул его Аспинин. – Где б переждать?

Тот, не оборачиваясь, махнул: мол, пошли, и Аспинин зарысил следом. Ливень догнал, дорога раскисла, и ноги скользили по глине и по жухлой травке вдоль обочины.

За металлическим забором-сеткой и калиткой красовалась изба, крытая новым железом. Мимоходом Аспинин заметил сделанные крепко, на совесть сараи, навесы для дров. Крыша погребка тоже была обновлена железом. Ставни свежевыкрашены и расписаны пестрыми птичками, дорожка посыпана песком.

– Эт тябе не Москва! – в сенях усмехнулся мужичок на городские штиблеты Аспинина с пудом рыжей глины на каблуках. – Разувайся. Не боись, носками не наследишь. Эта мудянка тяперь до завтра, – и плотнее закрыл двери. – Холод напустим.

Аспинин разулся, очистил над тазом, ногой придвинутым хозяином, глину с туфлей, тщательно отер их ветошью, – мужик одобрительно поглядывал на усердие гостя.

В горнице мужик снял кепку и намокший пиджак. Это оказался сухой, жилистый дядька лет сорока пяти, плешивый и со смеющимися щелочками глаз. Он коротко пояснил жене, пухлой женщине лет сорока в переднике, что дождь застал его у пристани. Рассказал про корабль, «наподобие «Ракеты», только «чуднее».