У входа в зал столпились рабочие и профорг завода Дёрбин, автор записки в правительство. Ларионов его хорошо знал.

Глава правительства показался Диме старше, чем он выглядит по телевизору: мешки под глазами, усталый вид. Премьер просмотрел документы.

В напряженной тишине он по обыкновению негромко и отрывисто говорил, что «никто не убедит его в том, что администрация хотела помочь людям», что везти его сюда не хотели и «забегали, как тараканы, когда узнали, что я еду».

– Последнее, что вы могли сделать, чтобы я сюда не приехал, это начать нарушать закон, – говорил он. – Вы сделали заложниками своих амбиций, непрофессионализма и жадности тысячи людей. Это недопустимо. Где социальная ответственность бизнеса?

Премьер о чем-то спросил Дёрбина. Дима подумал: ничего не изменится! В России судьбой политика управляет слепой случай. На что у подполковника разведки любой из стран «развитой демократии» ушла бы жизнь, – найти деньги на партию, убедить избирателей, что именно он им нужен, – «смышленый и расторопный мастер спорта, подполковник Чунгач-гук», как язвили журналисты, получил росчерком пера. «Обкомовцы умели выбрать тех, кто тянет лямку», – как-то сказал отец о выборе Ельцина.

Пожилой рабочий, – он стоял к Диме спиной, – робея, рассказывал премьеру, как разрушался глиноземный комбинат. Хозяин комбината съежился, так что казалось, будто пиджак ему велик. Чиновники смирно ждали и смотрели мимо «виновного».

Одно поле для гольфа, вспомнил Дима из читанного, обошлось «хозяину» дороже в пятьсот раз, чем долг по зарплате рабочим.

Премьер подозвал его, – тот в тесной комнате двигался неловко, – и перед телекамерами заставил подписать договор. Затем потребовал назад свою авторучку.

«БазэлЦемент» и «Фосагро» «согласились» возобновить поставки сырья по цене в два раза ниже той, из-за которой поссорились. Убытки РЖД за перевозки концентрата по фиксированному тарифу компенсировало правительство. Задолженность по зарплате трем предприятиям премьер приказал выплатить сегодня же.

Дима не понимал детали договора. Но уловил главное: людям помогли не по совести, а по принуждению! За казенный счет.

Охрана потеснила толпу. Дима и сухощавый оператор с камерой на плече, пятясь, оказались в закутке. Людей вытолкали дальше по коридору.

В дверях появился премьер, – «мухач», как говорят штангисты, – и хозяин завода.

– Красиво разыграли? – спросил его премьер и подал авторучку. – На память.

Кто-то из чиновников не понимал, в чем шутка, но готовно улыбался.

Дима покосился на оператора. Тот невозмутимо повернул камеру, чтоб не задели.

На улице Ларионов стянул галстук. Толпа у проходной поредела.

– Дим! Как там? – окликнул отец. С ним были два парня и девушка. Отец привел их вчера.

– Зарплату дадут. Пап, мне еще в одно место надо зайти. – Говорить ни с кем не хотелось.

Позвонил Ильин.

– Куда пропал? Жду в редакции. Обсудим план материала.

– Геннадий Иванович, дайте отпуск на неделю.

Ильин долго молчал.

– Отдохни. Завтра поговорим.

Пиво «за победу» Никита взял на семерых – посчитали жену, сына и дочь мастера. Каланчевы пережидали кутеж Белькова. С ним было что-то не так. А Никита лишь у завода, когда попробовал обнять Алену, и она отстранилась, догадался: у нее кто-то есть!

Во времянке выдвинули на середину дубовый стол. Тетя Оксана (с веселым зайцем на фартуке) застелила скатерть, расставила блюда с картошкой, солеными огурцами, мочеными яблоками, маринованными опятами, салатом из свеклы и морковки. С утра зарезали курицу. (Ждали: премьер разберется!) В пузатый графин налили самогон. Студенты достали рыбные консервы, паштеты и сыр. Бутылки с пивом приберегли в углу. Позвали Диму. Он явился, из одолжения. В спортивном костюме.

– Наваливайся, ребята! – сказал мастер. – Свое, домашнее.

Застучали вилками, захрумкали огурцами. Добавили по второй. Глаза заблестели.

– Как премьер-то? – обратился отец к сыну.

Дима вяло пересказал эпизод в коридоре.

– В смысле: у них все договорено? – усек отец и фыркнул. – Тоже – новость! Нашел, на что кукситься! Ворон ворону глаз не выклюет.

Дима выпил один и вразвалочку прошел по комнате.

– А ты чего, парень, смурной? – бодро спросил мастер Никиту, чтобы расшевелить молодежь, и разгладил усы. – Что вам-то не так? Москвичи! Деньги вернули. А что побрезговали с народом поговорить, так у них своих хлопот. Вон, Димка расскажет!

– А ментов на всякий случай нагнали, – отозвался сын.

Он поднял с пола вывалившуюся из рюкзака тоненькую книжку. На обложке прочитал об авторе и перелистал пару страниц.

– До совести бы им по горбу достучатся, – зло сказал захмелевший Никита.

– Прекрати! – оборвала Алена. Она смотрела на книгу. Никита перехватил ее взгляд. Аркадий потупился. – Что ты об их жизни знаешь? Приехал, посмотрел и уехал.

Олег Тимофеевич с женой переглянулись, угадав давний разлад.

– О-о? – протянул Дима. – С дарственной подписью. Аспинин…

Алена поднялась, мягко отняла и спрятала книгу в рюкзак.

– Это он? – играя желваками, спросил Бельков.

Девушка молча села на место.

– Пойдем-ка, Ксюш, я покурю, а ты чайник поставишь, – проговорил мастер.

Дима понял, что совершил бестактность, и вразвалочку отправился за родителями.

Аркадий притулился у окна, не рискуя оставить двоих наедине.

– Ты знал? – спросил Никита. Он нарезал яблоко дольками.

– Если ты спросишь меня или Аркадия еще что-нибудь, я уйду! – щеки девушки пылали.

– Значит, знал! – Никита покривил губы подковой вниз и бросил на стол яблоко и нож.

– Никита, ты мне друг, – сказала Алена. – Но вместе нам плохо! Мы выросли.

– Понятно! Бить черножопых, писульки писать Патриарху – детство! А…

– Слушай, братан! Прекращай гонки! – неохотно проговорил Аркадий. – Аленка права – детство закончилось. И Аспинин тут не при чем!

– Тогда расскажи, за что ты накатал на него цедулю! Или сходил к проходной, поучаствовал в революции – чистеньким стал?

– Какую цедулю? – встревожилась Алена.

Никита понимал, что теряет любимую девушку и друга, но его мучила ревность.

– Ладно, Алена, слушай! – спокойно сказал Аркадий, и, не меняя позы, выложил сестре, как в школе отправил донос на Аспинина Патриарху о повести. – Доволен?

Никита сидел красный.

– Валерий Александрович знает? – спросила Алена.

– Нет. Кляуза не дошла. Во всяком случае, ответа не было.

– Хорошо, Никита. Останемся вместе, – тихо проговорила Алена. Глаза ее стали колючими, какие бывали у отца, когда он сердится. – Будем ходить на рынки избивать кавказцев. Или вступим в «православный корпус» «нашистов» под водительством патриарха. Станем пакостить людям за то, что они думают иначе. Всех заставим маршировать строем. А дальше что? Я хочу любить. Иметь детей. Заниматься любимым делом и никому не мешать! А ты, чего ты хочешь, Никита?

– Я? – он подумал. – Нормально жить! У вас есть папа. У папы – приход. А моя мать, с высшим образованием, после основной работы полы моет, чтобы я учился! Помнишь, Аркаша, ты в школе написал, что надо всех Путиных к стенке ставить…

– Я этого не писал, – неохотно отозвался друг.

– …а теперь зассал! Сытая жизнь тебя приласкала. А я с премьерами буду договариваться не из их милости. Его счастье, что сегодня он не выполз к толпе!

Бельков выложил на стол лимонку. Алена, побелев, уставилась на гранату. Никита, удовлетворенный ее потрясением, запихнул лимонку в рюкзак.

– Хорош рисоваться! Ты ее хотел напугать? Напугал! – сдерживая раздражение, сказал Аркадий.

– Скоро у нас будет оружие, чтобы покончить с Кремлевской мразью. А с кем ты останешься?

– У кого “у нас”? Каляев! Или Саша Ульянов? Проще пролить за народ чужую кровь, чем свою.

– Оставь проповеди своему папе! Я их наслушался!

Бельков поднялся. Завязал рюкзак.

– Прости, Аленка, – проговорил он. – Просто…просто я так тебя люблю. И тебя Аркаша… – ком давил горло и, чтобы не заплакать, он накинул рюкзак на плечо и вышел.