Здесь перемешались тропики и север, Азия и Африка, Америка и Австралия, переплелись корнями деревьев, ветвями и лианами, образуя порой непроходимую преграду. Тогда Гром находил звериные тропы и вел в обход, обычно к какому-нибудь ручью. Жизнь была наверху, в смыкающихся кронах, откуда доносились вопли обезьян и голоса невидимых снизу птиц. Временами перед путниками почти внезапно открывались холмистые просторы с островками эвкалиптовых или хвойных беспримесных рощ. Тогда дышалось свободнее и пропадало ощущение парной духоты.

Пересекая такой почти парковый ландшафт, они увидели, как смешанное стадо антилоп и оленей гнали три усомордика, двое по сторонам и один с тыла. Эти полухищники были прирожденными пастухами. Любое животное они стремились присоединить к своему стаду, иногда нарываясь при этом на неприятности. Вот и теперь: правофланговый усомордик вытянулся, опираясь на задние ноги и низ живота, смотрел, нельзя ли присоединить к стаду этих, идущих мимо. Передние лапы его с верблюжьими мозолями свисали вдоль туловища, шевелились редкие толстые волосины на щеках и переносице.

— Надо бы его погладить, — сказал Нури.

Гром не возразил, и усомордик приблизился. Пока Нури гладил его по шерсти вдоль вздрагивающей спины, с ближнего каштана свесилась Змея Подколодная, обвела всех гипнотическим взглядом и зазывно разинула пасть. Однако никто не окаменел от ужаса, хуже того, Оум швырнул в нее колючую каштановую шишку.

— У кровожадница, — брезгливо поморщился Нури.

— А ведь многие путают ее со Змеем Горынычем, — сказал Олле. — Но Змей не такой. Он совсем другой.

Обманутая в ожиданиях, Змея выплюнула шишку и убралась восвояси. Усомордик понял, что из его затеи ничего не выйдет, и кинулся догонять стадо.

— Странные это звери — усомордики. — Олле глядел ему вслед. — Они сами выбирают пастбище и место водопоя, следят за приплодом, охраняют стадо. Я видел, как усомордик однажды стукнул лапой в лоб зарвавшуюся гиену. Та едва отдышалась. А сами, между прочим, почти вегетарианцы. Нет, едят и подопечных, совсем уж больных и старых. Чтоб добро не пропадало...

Не останавливаясь, миновали светлячковую поляну, всю в солнечных бликах, розово-зеленую от созревающей земляники. Оум покосился на махолеты, светлые глаза его под рыжеватыми нависшими бровями засветились любопытством, но он даже не замедлил шага. Вообще, парень отличался выдержанностью — все молчат, и он будет молча шагать, куда ведут, хотя уже пора бы и отдохнуть, хотя уже и пес высунул язык.

— Все, — сказал Нури. — Не надо, чтобы, он чувствовал себя слабее нас. Привал.

Оум упал на берегу родничка, напился и смыл пот. Потом перевернулся на спину, прикрыл глаза. Мокрое лицо его блестело непросохшими каплями, в частом дыхании обнажились крупные зубы. Гром посмотрел на Олле, подполз к Оуму и положил ему голову на грудь. Вент обеими руками прижал к себе собаку.

На ночлег расположились в одном из домов оставленного поселка. Оум не проявил к нему особого любопытства. Устав за день почти непрерывной ходьбы, он потрогал босой ногой гладкий пол и сел, привалившись к стене. Нури проверил энергетическое хозяйство коттеджа и убедился в его исправности: резервуар под домом был полон горячей воды, аккумуляторы заряжены, бытовая автоматика на полном ходу, и только многие фотоэлементы на крыше уже вышли из строя. Нури включил свет и защиту от насекомых. Мебель хозяева увезли, но это никого не огорчило. Хуже, что встроенный в стену холодильник оказался пустым. Еды с собой не было. Олле и Нури могли обходиться без пищи по несколько суток и не привыкли таскать с собой запасы; Гром кормился сам, отлавливая мелких зверушек с таким расчетом, чтобы съесть все сразу без остатка, — Старший не терпел, если Гром добывал больше, чем мог потреблять. Раздобыть еду в лесу днем никто не догадался.

— Скотина я, — сказал Олле. — Привык бегать налегке. О парне-то мог бы подумать.

Нури достал из карманов куртки три банана, положил на подоконник возле вента.

— Ладно, мы обойдемся. Бери, Оум.

Проголодавшийся за день вент не спеша очистил и съел банан, скатал в комок и положил на подоконник шкурки. На оставшиеся два он даже не взглянул.

— Ух, благодетель, — сказал Олле, очищая банан. — Кормилец. Скажи ему спасибо, вент. Он, благородный, от себя оторвал, чтобы накормить тебя, сирого и недоразвитого. Он, видишь ли, полагает, что ты можешь сожрать все три банана в одиночку, забыв о товарищах.

— Господи, — с тоской сказал Нури. — И когда я умнее стану? Еще в воспитатели полез... Гнать меня надо поганой метлой.

Вент улегся на полу, положив обе ладошки под щеку.

— Ладно уж, — Олле выключил свет. — На этот раз мы тебя простим, понимая, что ты действовал из добрых побуждений, мастер Нури...

Пока они спали, всю ночь между домами, как дух оставленного поселка, бродил при свете луны одинокий кот. Он заглядывал в темные окна, долго стоял у закрытой двери, вдыхая запах людей и собаки. Потом кот ушел.

Утром они долго обходили территорию Заколдованного Леса, а потом Гром уловил запах и двинулся по прямой, продираясь через кусты, переходя ручьи и не обращая внимания на выдрят, играющих в воде среди замшелых камней. Следом за ним, как сомнамбула, шел вент, раздувая ноздри. Постепенно лес разомкнулся, и открылось овальное озеро Отшельника с заводями и излучинами, поросшими лотосом и кувшинками, с темной у берегов водой, светлеющей к середине. Недалеко от пологого берега, у подножия известковой скалы, виднелся вход в пещеру; тяжелый, расшитый золотыми звездами полог, обычно закрывающий вход, был откинут в сторону. На песке у воды брюхом кверху спал пещерный, если породу определять по месту жительства, лев Варсонофий. К знакомой этой картине был добавлен новый штрих: дымилась под сосной высокая труба сложенной из кирпича русской печи, рядом на четырех столбах был сооружен навес, а под ним стол и две длинных скамьи. У печи возился Отшельник в белом переднике на голом теле. Спина его блестела от пота... Первым к нему подбежал Гром. Не обращая внимания на примелькавшегося с детства льва, он этаким щеночком смирно уселся в сторонке, глотая слюни.

— Привет вам, люди и звери! Прошу к столу. — Глаза Отшельника вдохновенно блестели, топорщилась припудренная мукой борода. — Знайте: я испек хлеб!

— Здравствуйте, Франсиск Абелярович. Это вент Оум.

— Вент? — Отшельник и глазом не моргнул. — Отлично, накормим и вента. Садись, мальчик. — Оум залез на скамью и присел на корточки. Отшельник достал завернутый в холстину каравай, положил его на стол и бережно развернул. — Вы пока смотрите на него, а я схожу за молоком.

Каравай, в обхват, высокий и пышный, источал тот самый удивительный запах, который вывел их из леса. Румянилась чуть присыпанная мукой корочка, круглились ноздреватые бока. Жужжала над ним, не решаясь сесть, удивленная пчела. Каравай притягивал взгляды, на него можно было смотреть бесконечно, открывая все новые достоинства: он был таким, каким и должен быть, — округлым, естественной формы, которая образуется сама по себе...

Отшельник принес из пещеры полный кувшин, четыре глиняных кружки и поставил все на стол.

— Свежий хлеб любит, когда его едят с холодным топленым молоком. — Он разрезал каравай, как арбуз, от центра, накрошил хлеба в плошку, залил молоком и отнес собаке. Потом перед каждым была поставлена кружка с молоком и положено по ломтю хлеба.

Вент, не дотрагиваясь, осмотрел свой кусок, указал пальцем на остатки каравая и посмотрел каждому в глаза.

— Хлебушко, — сказал Отшельник.

И все молча стали обедать. Над ними, вынужденный питаться личинками, обреченно колотился башкой о сосну пестрый дятел.

Поев, Нури смел на ладонь крошки от своего куска и бросил их в рот. То же сделали остальные. Оум поднял брови, уши и щеки его задвигались, взбугрились вены на шее, и он хрипло, по слогам произнес:

— Хле-буш-ко...

Потом все вместе помыли посуду, улеглись на берегу и стали думать. А что, можно ведь просто полежать и подумать? Просто так?