— Да-а, — с не очень искренним сочувствием вздохнула Лена, — действительно...
И попыталась представить себя на месте Маринки; ей показалось, что она бы сразу догадалась, что нужно ее доченьке. Хотя... Вот вскакивают они всей семьей утром, скорее глотают кофе, собираются на работу, одевают ребенка, а он рыдает и требует неизвестно чего. А минуты бегут, и до того ли, чтобы сесть, спокойно расспросить, понять...
— И еще, Лен, слушай, — голос Маринки стал тише, послышались жалобные нотки. — Лешка что-то странный совсем стал какой-то. Даже не странный...
— А что?
— Молчит всё, в общем, ко мне внимания никакого. И на своем биатлоне помешался.
— На чем?
— Ну, — Маринка занервничала, — знаешь этих, на лыжах с ружьями катаются? Спорт такой.
— М-м, вроде да.
— Мужики когда, сидит просто, а когда девки — глаза прямо горят, и вдруг начинает: “Света, давай! Аня, давай!” — эта еще... “Зайка, давай!” И кряхтит так весь... Знаешь, как во время секса... Понимаешь... А, Лен?
Лена сдержала усмешку — “Ну, Маринку понесло!” и снова сочувствующе вздохнула.
— Я сначала-то, — голос подруги стал еще тише и совсем уж горестный, — как шутку воспринимала, а тут в комп залезла — куча скачанных фоток их, переписка с какими-то, как он тоже... “Что, — говорю, — влюбился?” Он глазами хлопает. “Ну и живи с ними”. Теперь на кровати по разным углам спим. Она же огромная у нас... сексодром, блин... И, знаешь, ни разу не пристал за это время. А уже недели две прошло... Что делать, Лен, а?
— Ну... — сразу не нашлась она.
— У тебя все “ну”.
— У меня, — обиделась Лена, — тоже проблем полно, на самом деле.
— Каких проблем? — В Маринкином голосе послышалось любопытство и недоумение.
— Я вообще одна. Сижу вот...
— А Виталик где? Вы же с ним, кажется, прочно...
— Прочно... На выходных только прочно.
— До сих пор, что ли, так?
Они не разговаривали об этом больше месяца, а с Виталием Лена как бы живет почти два года. Вот таким образом живет... От этих мыслей Лене стало обидно до слез.
— Да, до сих пор. И не знаю...
— Так ты скажи ему: “Слушай, милый, давай-ка решать. Мне уже двадцать восемь, мне пора ребенка делать, семью создавать”. Правильно?
— Ну, правильно...
— Так действуй тогда! Правда, — Маринка сладковато вздохнула, — я так тебе иногда завидую.
— Хм! Это в чем же?
— Свободе твоей. Я бы сейчас на твоем месте поехала б в клуб...
— Да уж, после работы клуб — самое то!
— Выпила баночку энергетика, и все нормально. Помнишь, как я танцевать любила? А теперь... Лешке иногда говорю: “Поехали потанцуем”. А он кривится только или: “Ну, езжай”. Представь, одну готов отпустить хоть куда. Обидно так... Нет, была бы одна... Тебе когда на работу завтра?
— К девяти.
— Да? — Маринка задумалась. — Ты по полным дням, что ли, по-прежнему?
— Ну да.
— Что ты себя изводишь-то?! По двенадцать часов...
— А что еще делать? Дома тут киснуть? — Лена представила, что бы делала днем без работы одна в этой квартире, и на глазах снова выступили слезы; чтобы не расплакаться, стала себя успокаивать: — Да и полдня, даже больше, спокойные. С половины седьмого до восьми самый пик.
— Нет, зря ты так, Ленка. Здоровье сорвешь... Ты Виталику своему все выскажи. Не хрена! Поженитесь и — или ты к нему, или он к тебе. Одну квартиру будете сдавать, на жизнь деньги какие-то тоже...
— Он с мамой живет.
— Да? Понятно... Да, это хуже. — Голос Маринки погрустнел. — Но все равно, Лен, ты над собой не издевайся. Зачем, в самом деле?
— А что? Здесь тухнуть?
— Блин, заладила!.. Развлекайся! Потом локти будешь грызть, когда ребенок появится... И что Виталик этот... с мамой он живет... На каждом углу по миллиону мужиков — знакомься, выбирай... Погоди. — Маринка, видимо, зажала трубку ладонью, и Лена расслышала лишь интонации женского и мужского голосов — раздраженную интонацию. Видимо, Маринка разговаривала с мужем.
Они жили вместе шесть лет. В первый год Маринка минуты не могла прожить без своего “Лешика”, только о нем и говорила — какой он замечательный, какие подарки делает; потом, когда родилась Алинка, стала часами говорить о дочке, жаловалась, что муж мало помогает. А в последнее время все чаще жаловалась на обоих, завидовала Ленкиной свободе. И никакие слова Лены, что от такой свободы тошно и тоскливо до слез, ответные жалобы ее не переубеждали. Лене же казались наигранными жалобы подруги...
— Заходил тут, — послышался в трубке Маринкин полушепот, — по кастрюлям шарился. Поели же. И мяса нажарила, и спагетти целую пачку... Я тут опять на диету хотела сесть, но как с ним сядешь... “Давай, — говорю, — делать разгрузочные дни. Хоть два в неделю”. Психует: “Я к мясу привык и буду его есть! И все!” А мне как его готовить? Нюхать и не есть?.. Была бы одна, мне бы двух яблок на день хватало, а так... Ты много ешь?
— Да нет, — пожала Лена плечами, глядя в экран телевизора, где герой Де Ниро, прикидывающийся театральным преподавателем маньяк, разговаривал с наивной жертвой в исполнении Джульетт Льюис.
— Ну вот что ты ела на ужин? А?
— Так... Ничего почти... Ладно, Мариш, буду спать, наверно... Завтра вставать...
— Дав-ва-ай. А мне Альку в садик тащить. Скорей бы суббота. Хотя... Как пауки в банке в выходные тут...
Положив трубку, Лена некоторое время пыталась следить за отлично известным ей сюжетом, а на самом деле удерживала себя от звонка Виталию.
Встала, прошла по комнате, подняла с паласа несколько соринок, сунула в карман халата. Потрогала твердый, словно неживой лист росшего на подоконнике алоэ. Оно осталось от мамы, а палочку, которая поддерживает ствол, принес папа. Их нет, уже три года никого из них нет, а алоэ продолжает расти... Лена надавила на лист пальцем, и ноготь порвал пленочку, врезался в сочную мякоть.
Испугавшись сделанного, отдернула руку, попятилась от окна. Будто от кого-то скрываясь, завернула в соседнюю комнату. Остановилась, огляделась.
Кровать с деревянными спинками, на которой Лена спала лет с двенадцати. Письменный стол с отпадающей дверцей ящика-тумбы, за которым она делала уроки. Шкаф, большой, в четверть комнаты, в котором висели ее кофточки, платья, юбки, включая и те, что Лена носила ребенком. На стене полка с давным-давно не открываемыми книгами... В этой комнате, считающейся спальной, Лена бывала редко — ночи проводила в основном в большой комнате на диване. Очень тяжело было среди вещей, напоминающих о прежней ее жизни, о детстве, и Лена старалась их не замечать, но помогало плохо.
— Надо делать ремонт, — в который раз за последнее время, четко и убеждающе, сказала она. — Мебель на свалку, обои светлые, стеллажик зеркальный, комод хороший видела...
Но говоря себе это вот так, почти приказывая, в глубине души она не верила в ремонт. Если кто-то или что-то не подтолкнет к переменам, все так и останется, так и будет. И она сама, Лена, будет такой же, как сейчас и как год назад. То есть в таком положении, но не в таком же возрасте. Это в детстве время торопишь, а когда тебе недалеко до тридцати...
Хорошо, что встретился ей Виталий. Мог бы и не встретиться, и было бы тогда совсем, наверно, невыносимо. Спасибо Маринке — она в тот вечер вытащила ее в “Алмаз” — развлекательный центр — на бильярде поучиться играть, чаю зеленого выпить, потанцевать. Там с ними и познакомился молодой человек, высокий, симпатичный, в белой рубашке. Маринка и Лена сначала приняли его за официанта и велели принести чаю и пирожных. Он принес и подсел к ним. Маринка возмутилась, а когда он объяснил, долго смеялась. Молодого человека звали Виталий, он работал бухгалтером в крупной торговой фирме. И после этих его слов вместе с Маринкой стала смеяться и Лена — в их представлении бухгалтерами должны были работать пожилые полные тетки или маленькие плюгавые дяденьки, как в клипе песни группы “Комбинация”, но совсем не “такие симпатяги”, как Виталий.