Эндрос посмотрел на старика; потом перевел свои злобный и жестокий взгляд на

толпу, почуяв в ней то грозное пламя гнева, которое одинаково трудно возжечь

и угасить, и снова устремил глаза на фигуру старца, одиноко стоявшего

посреди свободного пространства, куда не смел вступить ни друг, ни враг.

Какие мысли тревожили его в этот миг - он не выдал ни единым словом, но

достоверно одно: то ли устрашенный взглядом Седого заступника, то ли

опасностью, которой грозил ему воинственный дух толпы, он повернул назад и

отдал солдатам приказ начать медленное и осторожное отступление. Солнце еще

не успело сесть в другой раз, как губернатор и все, так горделиво ехавшие с

ним рядом, оказались в тюрьме, и задолго до получения вести о том, что

король Иаков отрекся, по всей Новой Англии королем был провозглашен

Вильгельм.

Но куда же девался Седой заступник? Одни рассказывали, что когда войска

покинули Королевскую улицу и народ шумной толпой устремился им вслед, видели, как Брэдстрит, престарелый губернатор, обнимал старца, еще более

древнего, нежели он сам. Другие настойчиво утверждали, что незнакомец

растаял у них на глазах, постепенно растворился в сумеречной мгле, и там, где он недавно стоял, изумляя их своим благородным величием, снова стало

пусто: но все сошлись на одном - что он исчез. Долго еще ждали люди того

поколения, не появится ли вновь в сумерках или в сиянии солнца седобородый

старец, но никто его больше не видел и не узнал, когда и где сошел он в

могилу.

Кто же был Седой заступник? Быть может, имя его можно найти в записях

того строгого судилища, которое вынесло приговор, чрезмерный для своего

времени, но прославленный в веках, ибо то был урок смирения для монархов и

возвышающий пример для их подданных? Я слышал, будто старец появляется

всякий раз, когда потомкам пуритан должно явить величие духа, некогда

свойственное их отважным предкам. Восемьдесят лет спустя он вновь прошел по

Королевской улице. Еще через пять лет, мглистым апрельским утром, он стоял

перед молитвенным домом в Лексингтоне, там, где теперь гранитный обелиск и

вделанная в него доска напоминают прохожим о первых жертвах революции. А

когда наши отцы трудились у бруствера на Банкер-хилле, старый воин всю ночь

ходил там дозором. Дай бог, чтобы ему долго-долго не пришлось явиться среди

нас! Его час - час испытания, опасности и мрака. Но если только станет

грозить нам тирания или нога захватчика осквернит нашу землю, Седой

заступник снова будет с нами, ибо он есть воплощение наследственного духа

Новой Англии, и таинственное его появление в роковой час - порука тому, что

сыны Новой Англии сумеют быть достойными своих предков.

Перевод Е. Калашниковой

Натаниэль Хоторн. Сокровище Питера Голдтуэйта

- Итак, Питер, вы не желаете даже обсудить это дело, - сказал мистер

Джон Браун, застегивая сюртук, плотно облегавший его дородную фигуру, и

натягивая перчатки. - Вы решительно отказываетесь отдать мне этот старый, нелепый дом вместе с прилегающим к нему участком за названную мной цену?

- Ни за эту, ни даже за втрое большую, - отвечал изможденный, седой и

бедно одетый Питер Голдтуэйт. - Дело в том, мистер Браун, что вам нужно

подыскать себе другое место для вашего кирпичного строения и примириться с

тем, что мое имущество останется у своего нынешнего владельца. Будущим летом

я собираюсь выстроить новый, великолепный дом на фундаменте старого.

- Эх, Питер, - вскричал мистер Браун, открывая дверь в кухню, - строили

бы вы ваши замки в воздухе - там участки дешевле, чем на земле, не говоря

уже о цене на кирпич и известь! Для ваших зданий это достаточно прочный

фундамент, а вот тот, что под нами, - это как раз то, что нужно для моего, и

на этом мы оба можем сговориться. Ну как? Что вы на это скажете?

- Да то же, что и раньше, мистер Браун, - отвечал Питер Голдтуэйт. - А

что до замков в воздухе, то мое здание, может, и не будет таким

великолепным, как они, но, вероятно, будет таким же прочным, мистер Браун, как и то почтенное кирпичное сооружение с мануфактурным складом, портновской

мастерской и банковским помещением внизу и с адвокатской конторой во втором

этаже, которое вам так хочется построить вместо моего.

- Ну, а расходы, Питер? А? - спросил несколько раздраженно мистер

Браун, уходя. - Их, я полагаю, сейчас же покроет чек, выписанный на “Банк

мыльных пузырей” ?

Джон Браун и Питер Голдтуэйт были оба известны в торговом мире двадцать

или тридцать лет назад как представители фирмы “Голдтуэйт и Браун”, однако

это товарищество вскоре распалось из-за внутреннего несоответствия его

составных частей. С тех пор Джон Браун, обладавший как раз теми качествами, которые присущи тысячам других Джонов Браунов, и благодаря упорству, которое

всем им свойственно, блестяще преуспел и сделался одним из самых богатых

Джонов Браунов на земле. Наоборот, Питер Голдтуэйт, после крушения

бесчисленных планов, которые должны были собрать в его сундуки бумажные

деньги и звонкую монету страны, стал таким же нищим, как любой бедняк с

заплатами на локтях. Разницу между ним и его прежним компаньоном можно

определить кратко, и состояла она в том, что Браун никогда не полагался на

удачу, но она всегда ему сопутствовала, а Питер считал удачу главным

условием выполнения своих проектов, но она постоянно изменяла ему. Пока у

него оставались средства, спекуляции его были великолепны, но в последние

годы они ограничивались такими незначительными делами, как игра в лотерее.

Однажды он отправился в золотоискательскую экспедицию куда-то на юг и с

поразительной изобретательностью умудрился там опустошить свои карманы более

основательно, чем когда-либо прежде, в то время как остальные участники

экспедиции полными пригоршнями набивали карманы золотыми слитками. Несколько

позже он истратил наследство в тысячу или две долларов на покупку

мексиканских акций и сделался благодаря этому владельцем целой провинции; однако эта провинция, насколько Питеру удалось установить, находилась в тех

местах, где он мог бы за те же деньги приобрести целую империю, а именно - в

облаках. По окончании поисков этой ценной недвижимости Питер вернулся в

Новую Англию таким изможденным и обтрепанным, что пугала на кукурузных полях

кивали ему, когда он проходил мимо них. “Их всего лишь трепало на ветру”, -

возражал Питер Голдтуэйт. Нет, Питер, они кивали тебе, ибо пугала узнавали

своего брата.

В то время, к которому относится наш рассказ, всего дохода Голдтуэйта

едва ли хватило бы на уплату налога за старый дом, в котором мы его застаем.

Это был один из тех запущенных, поросших мхом деревянных домов с башенками, которые рассеяны по улицам наших старых городов, с мрачно насупленным вторым

этажом, выступающим над фундаментом и как бы хмурящимся на окружающую его

новизну. Этот старый отчий дом, хотя и бедный, но расположенный в центре

главной улицы города, мог бы принести еще кругленькую сумму, однако

дальновидный Питер имел свои причины не расставаться с ним и не продавать

его ни на аукционе, ни частным образом. Казалось, что-то роковое связывает

его с местом, где он родился, ибо, хотя он часто стоял на грани разорения и

ныне находился именно в таком положении, он не делал шага за эту грань, -

того шага, который бы вынудил его отдать дом своим кредиторам. Здесь он жил, преследуемый неудачами, и здесь он будет жить, пока не придет к нему удача.

Итак, тут, в его кухне - единственном помещении, где огонь очага

разгонял холод ноябрьского вечера, - бедного Питера Голдтуэйта посетил его