почерком, выдававшим его смятение, два слова: Томас Хатчинсон. После этого, как рассказывают, он содрогнулся, словно собственная подпись отняла у него

последнюю надежду на спасение.

- Кончено, - проговорил он и обхватил руками голову.

- Да будет небо милосердно к вам, - тихо отозвалась Элис Вейн, и ее

грустный голос прозвучал как прощальный привет доброго духа, покидавшего

дом.

Когда наступило утро, по дому поползли слухи, распространившиеся затем

по всему городу, будто темный таинственный человек на портрете ночью сходил

со стены и с глазу на глаз беседовал с самим губернатором. Если это чудо и

произошло в действительности, от него не осталось никаких видимых следов, потому что в старинных рамах снова ничего нельзя было различить, кроме

плотного облака тьмы, которое издавна окутывало портрет. Если Эдуард Рэндолф

и отлучался из рам, то с первым лучом солнца он, как и полагается

привидениям, воротился на свое место и укрылся за вековою завесой. Скорее

всего разгадка заключалась в том, что средство обновления красок, которое

употребила Элис Вейн, действовало лишь непродолжительное время. Но и этого

оказалось достаточно: те, кому суждено было увидеть на краткое мгновение

ужасный образ Эдуарда Рэндолфа, ни за что на свете не согласились бы

повторить опыт и до конца дней своих с содроганием вспоминали об этой

страшной сцене, словно они повстречались с самим дьяволом. Что же сталось с

Хатчинсоном? Когда далеко за океаном бывший губернатор почувствовал

приближение своего смертного часа, он, задыхаясь, прохрипел, что в горле у

него клокочет кровь невинных жертв Бостонской бойни; и Фрэнсис Линколн, бывший комендант Уильямского форта, стоя у изголовья умирающего, был

потрясен сходством его безумного взгляда со взглядом Эдуарда Рэндолфа. Кто

знает - может быть, его сломленный дух почувствовал наконец в этот страшный

час, как невыносимо бремя народного проклятия?

Когда эта удивительная история подошла к концу, я осведомился у моего

рассказчика, по-прежнему ли загадочная картина продолжает висеть в зале, о

которой шла речь. На это мистер Тиффани сообщил мне, что ее давно увезли и, как он слышал, запрятали в какой-то дальний закоулок в музее Новой Англии.

Вполне возможно, что какой-нибудь любитель древностей еще откопает ее и с

помощью мистера Хоуорта, тамошнего реставратора картин, доставит миру отнюдь

не лишнее доказательство правдивости изложенных здесь фактов.

Пока я слушал эту легенду, на дворе разбушевалась метель, и у нас над

головою поднялся такой треск и грохот, что казалось, будто наверху собрались

и бесчинствуют все прежние обитатели Губернаторского дома - те губернаторы и

прочие знаменитости, о которых здесь распространялся мистер Тиффани. Если в

старинном доме прожили свою жизнь многие поколения людей, то с течением

времени свист ветра в щелях, скрип балок и стропил делаются до странности

похожими на звуки человеческого голоса, на раскаты хриплого смеха, на

тяжелые шаги, гулко отдающиеся в заброшенных комнатах. В доме словно

пробуждается эхо столетней давности. Именно такой фантастический хохот и

невнятное бормотание доносились до нас, когда я прощался с моими

собеседниками у камина Губернаторского дома; и этот шум все еще звучал у

меня в ушах, пока я спускался с крыльца в темноту и шел домой навстречу

хлеставшей мне в лицо метели.

МАНТИЛЬЯ ЛЕДИ ЭЛИНОР

Перевод И. Комаровой

Несколько дней тому назад мой досточтимый Друг, содержатель таверны в

Губернаторском доме, любезно пригласил мистера Тиффани и меня отведать

устриц за его скромным столом. При этом он великодушно объявил, что такой

незначительный знак внимания - ничто в сравнении с наградою, которую по

справедливости заслужили мы оба: мистер Тиффани - своими непревзойденными

рассказами, а я - скромной попыткой записать их; так или иначе, но

последствия нашей счастливой встречи принесли заведению мистера Томаса Уэйта

небывалую популярность. Не одна сигара была там выкурена; не один стакан

вина, а то и более крепкой aqua vitae[*Водки (лат).], был там осушен до дна, не один обед исчез в желудке новых посетителей таверны, которым никогда не

пришло бы на ум пуститься поздно вечером по глухим улицам к историческому

зданию Губернаторского дома, не вступи мы с мистером Тиффани в столь

плодотворное сотрудничество. Короче говоря, если заверения мистера Уэйта не

были простой данью светской любезности, мы так же убедительно напомнили

публике о существовании всеми забытого Губернаторского дома, как если бы

снесли на Вашингтон-стрит все сапожные и мясные лавки и открыли бы миру его

аристократический фасад. Впрочем, соблюдая интересы мистера Уэйта, не будем

чересчур распространяться о его расширившейся клиентуре: чего доброго, ему

не удастся возобновить аренду Губернаторского дома на столь же выгодных

условиях, как до сих пор.

Встретив такой радушный прием, мы с мистером Тиффани в роли

благодетелей без дальнейших церемоний воздали должное превосходному ужину.

Быть может, трапеза выглядела менее великолепно, чем те пиры, безмолвными

свидетелями которых бывали в минувшие времена обшитые панелями стены

Губернаторского дома; быть может, и хозяин наш выполнял обязанности

председателя с меньшей торжественностью, чем подобало бы человеку, сменившему на этом почетном месте королевских губернаторов; быть может, и

гости являли собою менее внушительное зрелище, чем высокопоставленные особы

в напудренных париках и расшитых камзолах, пировавшие во время оно за

губернаторским столом, а ныне мирно спящие в своих украшенных гербами

склепах на кладбище Коппс-хилл или вокруг Королевской часовни; и все же я

осмелюсь утверждать, что никогда, со времен королевы Анны до самой Войны за

независимость, в этом доме не собиралось столь приятное общество. Особый

интерес сообщило нашей дружеской вечеринке присутствие одного почтенного

джентльмена, живо помнившего далекие события, связанные с именами Гейджа и

Хоу, и даже знавшего две-три не слишком достоверные истории из жизни

Хатчинсона. Он принадлежал к той небольшой, в наши дни почти исчезнувшей, группе людей, чья приверженность монархии и колониальной системе управления

со всеми ее атрибутами выдержала испытание временем и устояла против всех

демократических ересей. Юная королева Британии имеет в лице этого достойного

старца самого верного своего подданного; нет на земле человека, который

склонился бы перед ее троном с таким благоговением, как он; и хотя голова

его поседела уже при Республике, он до сих пор, особенно под хмельком, именует эту гуманную форму правления узурпацией. Сказать по правде, старый

монархист немало повидал на своем веку; жизнь его не баловала - зачастую он

оставался совсем без друзей, а если такие и находились, то в выборе их

нельзя было проявлять особой щепетильности, - и потому он вряд ли отказался

бы от стакана вина в доброй компании, будь его собутыльником сам Оливер

Кромвель или даже Джон Хэнкок - я уж не говорю о ныне здравствующих

демократических деятелях. Может статься, я еще вернусь к этому человеку и

более подробно познакомлю с ним читателя в одном из следующих рассказов о

Губернаторском доме.

В положенный час наш хозяин откупорил бутылку мадеры, отличавшейся

столь восхитительным вкусом и таким тонким ароматом, что происхождение ее не

оставляло никаких сомнений: перед тем как попасть к нам на стол, бутылка, надо полагать, пролежала долгие годы в сокровеннейшем тайнике

губернаторского погреба, куда предусмотрительно прятал лучшие вина