оставаясь вблизи девушки, избегать встреч с нею и вместе с тем постоянно

занимать ею свое воображение, давая ему все новую пищу для фантастических и

беспорядочных образов. Глубиной чувства Гуасконти не отличался или по

крайней мере глубина эта была еще не изведана, но у него было живое

воображение и горячий южный темперамент, и от этого лихорадка в его крови

усиливалась с каждой минутой. Обладала ли Беатриче ужасными свойствами, которые наблюдал Джованни, - смертоносным дыханием и таинственным сродством

с прекрасными, но губительными цветами, - так или иначе, она отравила все

его существо неуловимым, но жестоким ядом. Это была не любовь, хотя

необыкновенная красота девушки сводила Джованни с ума; не ужас, хотя он и

подозревал, что ее душа наполнена такой же губительной отравой, как и ее

тело. Это было чадо любви и ужаса, сохранившее в себе свойства каждого из

родителей, и сжигавшее, подобно огню, и заставлявшее содрогаться. Джованни

не знал, чего ему бояться, и еще меньше - на что ему надеяться; в его душе

надежда и страх вели нескончаемую борьбу, попеременно одерживая победу друг

над другом. Благословенны простые чувства, будь они мрачными или светлыми!

Но смешение их в нашей душе сжигает ее адским огнем.

Иногда, чтобы приглушить лихорадку в крови, он предпринимал длинные

прогулки по улицам Падуи или ее окрестностям. Но так как шагал он в такт

ударам своего сердца, его прогулки зачастую превращались в стремительный

бег. Однажды, схваченный за руку каким-то дородным человеком, он вынужден

был остановиться: толстяк, проходя мимо, узнал юношу и, бросившись за ним, чуть не задохнулся, пытаясь догнать его.

- Синьор Джованни! Мой юный друг! Остановитесь! - закричал он. - Разве

вы не узнаете меня? Право, я бы не удивился этому, если бы изменился так же

сильно, как и вы!

Это был Пьетро Бальони, встреч с которым Джованни старательно избегал, опасаясь, что проницательный профессор проникнет в его тайну. Молодой

человек, с трудом придя в себя, ответил, словно пробудившись от сна: - Да, я действительно Джованни, а вы профессор Пьетро Бальони. А теперь

позвольте мне удалиться!

- Одну минуту, синьор Джованни Гуасконти, одну минутку, - промолвил

профессор, улыбаясь, но в то же время пытливо разглядывая юношу. - Неужели

я, друг детства и юности вашего отца, допущу, чтобы сын его прошел мимо меня

как чужой человек на этих старых улицах Падуи? Задержитесь еще немного, синьор Джованни, мне нужно с вами поговорить, прежде чем мы расстанемся.

- Тогда поторопитесь, достопочтенный профессор, поторопитесь! - с

лихорадочным нетерпением ответил Джованни. - Разве вы не видите, что я

спешу?

Пока он говорил, на улице появился человек в черном - хилый, согбенный, с трудом передвигавший ноги. Его лицо, покрытое мертвенной бледностью, вместе с тем поражало такой силой ума, что видевшие его забывали о

физических недостатках этого человека, пораженные энергией его духа. Проходя

мимо, он холодно ответил на поклон профессора Бальони, устремив на Джованни

настойчивый взгляд, казалось, проникший в самую глубину существа юноши.

Однако в этом взгляде было странное спокойствие, как будто юноша вызывал в

нем не человеческий, а чисто научный интерес.

- Это доктор Рапачини, - прошептал профессор, когда незнакомец

удалился. - Видел ли он вас когда-либо прежде?

- Не знаю, - ответил Джованни, вздрогнув при этом имени.

- Он видел вас, он определенно видел вас прежде, - с живостью возразил

Бальони. - Не знаю, для какой цели, но этот ученый сделал вас предметом

своего изучения. Мне знаком этот взгляд! Это тот же холодный взгляд, с каким

он рассматривает птичку, мышь или бабочку, убитых ради очередного

эксперимента запахом его цветов; взгляд такой же глубокий, как сама природа, но лишенный ее теплоты. Готов поклясться жизнью, синьор Джованни, что вы

стали предметом одного из опытов доктора Рапачини!

- Не делайте из меня дурака! - вскричал вне себя Джованни. - Это шутка, недостойная вас, синьор профессор.

- Спокойствие, спокойствие! - ответил невозмутимый Бальоии. - Я

повторяю, мой бедный Джованни, что для Рапачини ты представляешь научный

интерес! Ты попал в страшные руки. А синьора Беатриче? Какую роль она играет

в этой тайне?

Найдя настойчивость Бальони невыносимой, Гуасконти вырвался из его рук

и исчез прежде, чем тот смог опомниться. Бальони проводил взглядом молодого

человека и, покачивая головой, пробормотал: “Я этого не допущу. Юноша - сын

моего старого друга, и с ним не должно случиться никакой беды, если ее может

отвратить от него искусство медицины. Кроме того, со стороны доктора

Рапачини непростительная дерзость - вырвать юношу из моих рук, если так

можно выразиться, и использовать его для своих адских опытов. А его дочь? Я

должен в это вмешаться! Кто знает, ученейший синьор Рапачини, не оставлю ли

я вас с носом, когда вы меньше всего этого ожидаете?”

Между тем, сделав большой круг, Джованни очутился наконец у дверей

своего дома. На пороге его встретила старая Лизабетта. Ухмыляясь и

гримасничая, она пыталась привлечь к себе внимание молодого человека. Но

тщетно, ибо возбуждение юноши сменилось холодным и глухим равнодушием. Он

смотрел в упор на морщинистое лицо старухи, но, казалось, не замечал ее.

- Синьор, синьор, - прошептала старуха, схватив его за полу плаща. Лицо

ее, сведенное подобием улыбки, походило на лица гротескных деревянных

скульптур, потемневших от времени.

- Послушайте, синьор, в саду есть потайная дверь.

- Что ты говоришь? - воскликнул Джованни, очнувшись от своего

оцепенения. - Потайная дверь в сад доктора Рапачини?

- Шш-шш, не так громко! - пробормотала Лизабетта, закрыв ему рот рукой.

- Да, да, в сад достопочтенного доктора, где вы сможете любоваться

прекрасными цветами. Многие молодые люди Падуи дорого бы заплатили за то, чтобы проникнуть туда.

Джованни сунул ей в руку золотую монету.

- Проведи меня в сад, - приказал он.

В уме его промелькнуло подозрение, вызванное, вероятно, последним

разговором с Бальони, не было ли посредничество старой Лизабетты связано с

тайными замыслами Рапачини, в которых Джованни предназначалась еще

неизвестная ему роль. Эта мысль, хотя и беспокоившая юношу, была не в

состоянии удержать его. Как только он узнал о возможности приблизиться к

Беатриче, он понял, что именно этого жаждало все его существо. Для него было

безразлично, ангел она или демон. Он был безнадежно вовлечен в ее орбиту и

должен был подчиниться силе, увлекавшей его по все сужающимся кругам к цели, которую он не пытался предугадать. Вместе с тем, как это ни странно, им

вдруг овладело сомнение: не был ли страстный интерес к девушке лишь иллюзией

и действительно ли его чувство было так глубоко, чтобы оправдать

безрассудство, с каким он бросился навстречу опасности. Уж не было ли все

это игрой юношеского воображения. ничего или почти ничего общего не имеющей

с истинным чувством?

Он остановился, колеблясь, не повернуть ли назад… но пошел вперед.

Старуха провела Джованни по множеству длинных темных коридоров и наконец

подвела к двери. Приоткрыв ее, он услышал шорох листвы и увидел зелень

деревьев, сквозь которую пробивались лучи солнца.

Джованни сделал шаг вперед и, с трудом раздвинув цепкие побеги

растений, плотно обвивавших потайную дверь, очутился в саду доктора

Рапачини, как раз под окном своей комнаты.

Как часто, когда невозможное становится возможным и туманные мечты

сгущаются в осязаемую действительность, мы неожиданно для себя оказываемся

спокойными и хладнокровными среди таких обстоятельств, одна мысль о которых