Витя рассказывал — пыталась она поначалу найти работу по специальности. Два красных диплома, высококлассный специалист. Звонила по объявлениям — только о возрасте услышат — сразу трубку бросают. Женщина после пятидесяти у нас в стране уже не человек. (Еще, для того, чтобы устроиться на работу, у нас не совсем человек молоденькая женщина с подозрением на материнство). Ну и что — если два диплома? Все начальники, все народные избранники — бывшие троечники. Иногда задумываешься: а зачем вообще государство на образование деньги тратит? Достаточно ПЛАТНЫХ курсов, где будут учить ботать на фене, пилить бабло и мочить в сортире. А на сэкономленные деньги сделать, наконец, одну нормальную «Булаву», да уже одним махом покончить с Америкой, из-за которой мы почти во всём перешли на китайские товары. Ну и вот — одним дворником с двумя высшими образованиями у нас в стране стало больше. Можно сказать — в Израиле тоже таких на улицах полно. И улицы метут, и санитарами в больницах. Но там нашим троечникам просто не дают гражданства. Даже обрезание там на втором месте. Прямо у трапа самолёта проверяют дипломы, аттестаты и, если что — катись обратно в свою Россию. Алевтине Юрьевне семьдесят три года. Супругу её, Митрофану, недавно отметили семьдесят пять. Идёт на-днях Алевтина Юрьевна с подругами за коровами, улыбается загадочно и счастливо. — А что, бабы, что делали в субботу-воскресенье? Ну, заскулили бабы, затянули: кто про свиней начал рассказывать, кто про уборку в доме, кто — про стирку. Юрьевна выслушивала всё это нетерпеливо, серые глазки её при этом аж поблёскивали. Когда в вечернем, наполненном отдалённым мычанием воздухе, прозвучал и затих последний отчёт, Юрьевна, как бы вскользь, между делом, своё добавила: — А мы, с моим дядей Митей, два дня на диване прокувыркались!.. Счастливая пара. Вместе прожили уже столько, что и счёт потеряли. И было за эти совместные годы, конечно, всё. И гулял её дядя Митя, и водку пил, и ногами бил, пинал ногами вдохновенно по квартире, как мячик, неоднократно. Если рассуждать исключительно с женской колокольни, то, что она от него уже сто раз не ушла? Могла уйти? — Могла. Да за каждое отдельное дяди Митино преступление — будь то пьянство, неверность или что ещё, можно было каждый месяц ему чемодан на порог выставлять. И грозилась Юрьевна. И сама собиралась к маме уйти, да остывала. Мирилась. Прощала. В мороз хватала вёдра с водой, таскала от колонки своему дяде Мите в «К-700» заливать. Сама от горшка два вершка. Детей воспитали. Правнуков дождались. Сейчас нет-нет, да кувыркаются с дядей Митей на диване, на зависть одиноким бабам. Которые мужей своих недостойных когда-то с гордостью повыгоняли. Много женщине дано — и ум у них подвижнее, и организм выносливей. Много, в чём они значительно превосходят нас, мужиков. Но редко удаётся из них кому скрывать своё превосходство, обращаться с мужчиной на-равных. Если добавить ещё к этому, что в каждом мужчине глубоко запрятан комплекс своей неполноценности перед женщиной, то можно понять и примитивную механику их извечных конфликтов. Мужчина, комплексуя, старается показать, что он во всём круче. И умнее, и — сильнее. А женщина, вместо того, чтобы тихонько поджать хвост и поддакивать, начинает свои права качать, выпячивать наружу данные ей от природы превосходства. Мужчина в какой-то момент ощущает перед женщиной полное своё бессилие. Не может он справиться с ней парламентскими методами, не хватает инструментария. Мужское самоутверждение держится на трёх китах: пить, бить, гулять. В критических семейных ситуациях пить начинают самые слабые. Те, кто характером посильнее, от безвыходности решаются на супругу уже и руку поднять. А то — и ногу. Ну, а те, кто здоровье своё и жену жалеют — те гуляют. Тихо так, чтобы не нарушить дома политическую обстановку, чтобы не травмировать жену. В общем, у них принцип вполне христианский: кто в тебя камнем, ты в того — хлебом. Обидела жена, не дала, когда переполняла любовь, вместо этого заставила половики вытряхивать — так он ушёл тихонько, поплакался в чужие голые груди — и опять домой. Бывает, конечно, какой-нибудь мужик срывается с катушек и пускает в противодействие супруге сразу весь пакет: напивается, ну и т. д… И что? После этого нужно выгонять человека на улицу?.. Ведь, по большому счёту, инициаторами конфликтов, их провокаторами чаще всего выступают сами женщины.

НО, ДАЖЕ ПОД ПЫТКАМИ, ДАЖЕ САМИМ СЕБЕ, ОНИ НЕ ПРИЗНАЮТСЯ В ЭТОМ НИКОГДА!

Звонил Витя. Интересовался, как у меня дела. — Ничего дела. — Что я мог ещё сказать? — Как там мама? — Мама наша ничего. Подметает. Заходит часто, с внучкой играется. — Обо мне что-нибудь говорили? — Нет, папа. Она даже слышать о тебе ничего не хочет… Вот, значит, такие дела… Решил сходить вечером к Анхису Димитриевичу. У него жена поехала на курсы повышения квалификации, можно посидеть, покалякать чисто в мужской компании. И застал я моего друга вконец убитым. Сидит в своей маленькой комнатке, смотрит на экран телевизора и ничего не видит. — Что, — спрашиваю? — Что случилось? — Корова домой не пришла? — Да, какая корова, Александр Иванович… После нескольких настойчивых вопросов раскололся: разбито непоправимо его сердце. Жестоко. Неожиданно. Непоправимо.

Несмотря на то, что его виртуальная подруга находилась, чуть ли не по соседству, они ещё ни разу не встречались. Но динамика чувств в электрических письмах нарастала, и дело, казалось, двигалось к счастливой развязке. В легкомысленных своих мечтаниях Анхис Димитриевич многократно представлял себе, как увидит ещё издалека свою женщину, как подойдёт, как попробует рукой коснуться её волос… Будучи уже достаточно взрослым, учитель допускал самые смелые предположения. Ведь, если и она к нему испытывает ответные чувства, то не только поцелуи, не только прикосновения могут между ними произойти. А вдруг — не получится? Если в эту самую первую, важную, самую ответственную, судьбоносную, встречу, у него элементарно «не встанет»?.. Можно тысячу раз говорить «люблю», но от этого сладко во рту не будет. В конце концов, сказать «люблю» можно и потом. Когда уже добился от женщины нескольких оргазмов. (Не нужно путать свои оргазмы с женскими. Свои-то как раз практически ничего не значат). Если добился — значит любишь. И, если потом ещё свой успех дополнишь словесным признанием, то все приличия будут соблюдены. Анхис Димитриевич заранее, утаив кругленькую сумму из зарплаты, купил Виагру. Уж там — как сложится. Но в первый раз не должно быть никаких осечек. Ну и — продолжал пописывать любовные послания, добавляя в каждое последующее всё более жаркое слово. Его пассия не была многословной. Но в разных скобочках и смайликах, союзах и междометиях угадывал для себя пятидесятилетний повеса робкое поощрение. Ну и, видимо, не рассчитал. Решивши как-то, что где-то там, в пространстве многоязыкого Интернета, в этом земном, забитом людьми, космосе, есть для него тёплая звёздочка. Его звёздочка. Которую вот он полюбил на склоне лет, и она ему откуда-то издалека отвечает светом взаимности. Увлёкся Анхис Димитриевич. Утратил чувство реальности. Почему-то он забыл, что все процессы в мире, который нас окружает, протекают с разной скоростью. И любовные тоже. У одних чувство быстро вспыхивает и горит жарко. Другим, чтобы оно разгорелось, нужно время. Нужно обращать внимание на то, с какой скоростью проистекают романтические процессы в вашей избраннице. Если что — лучше выждать. Никогда не нужно опережать события. Подбросив лишнюю охапку хвороста, можно просто загасить огонь. Друг моей молодости Моня Кузинский рассказал как-то случай из своей актёрской, богатой любовными приключениями, биографии. Встречался он с молоденькой актрисочкой. Которая ему все уши прожужжала, что она девственница. Ну, ничего страшного. Никого из мужчин этот физический недостаток ещё не отпугивал. Отношения у Мони с его подругой развивались, они уже вовсю целовались голыми. Кузинский говорил, что тогда он думал, что вот-вот не выдержит, от такой любви сдохнет. Однажды, заперши дверь на конспиративной квартире, любовники торопливо кинулись к кровати. Ну, чтобы опять пообниматься, раздеться и поцеловаться. Моня, чмокнув пару раз свою подругу, сбросил рубашку, потом — всё остальное… И тут произошла заминка. Девушка была ещё одета. Расстёгнута кофточка, без юбки, но — ещё одета. И она вдруг остановилась, замкнулась. Вообще отвернулась к стенке. Буркнула что-то про то, что, мол, ишь — уже разделся. Чуть ли не — смотреть противно!.. Кузинский нарушил распорядок действий. Он поторопился снять свои трусы. Если бы он, как раньше, обцеловал свою девушку с ног до головы, осторожно и незаметно поснимал бы с неё все кофточки, трусики и лифчики. И ещё потом в таком виде опять обцеловал её от мизинчиков рук до мизинчиков ног, то вопрос о том, почему он сам до сих пор в одежде, встал бы сам собой. И, при своём разрешении, не вызвал бы никаких возражений. Этого бы даже никто не заметил… Так вот. Утративши чувство реальности, решился Анхис Димитриевич быть перед своей возлюбленной до конца откровенным. Ну — до самого конца. И, в очередном письме, до самого конца излил ей свою душу. Со стороны, в том письме не было ничего нового: — Ну, никогда в жизни такого ещё не было, — ах! — какое это, оказывается, счастье, — ну и — пр., пр., пр… Остаток вечера проходил в любовном томлении. Ночь почти не спал. Ворочался, вставал, ходил по комнате. Пребывал в таком сладостном ожидании. Представлял, как он подсядет утром к компьютеру и получит в ответ… Подсел. Получил. — Чего Вы несёте?.. — было в письме… Анхис Димитриевич поторопился снять трусы. А, если рядом находится другой человек, одетый, то зрелище это довольно жалкое… Мой друг пересказывал эту историю, и вид был у него, как у Мимино, когда он вышел из телефонной будки. Когда ему сказали: «Катись колбаской по Малой Спасской!!!». Выход из грустной ситуации был один: напиться. Правда, Анхис Димитриевич, по российским понятиям, был человеком непьющим. Пил при случае, или по праздникам не более полутора рюмочек беленькой. Принципам своим не изменял, потому что, по его наблюдениям, когда он превышал указанную норму, ему приходилось потом жаловаться на здоровье. Но сейчас, как я понимал, Анхису Димитриевичу не только было наплевать на здоровье, но и на саму жизнь. Сбегал я через дорогу к соседке Бибигульке. У неё всегда было. Бедный учитель собрал на стол скромненькую закуску. Стали пить. Как на похоронах, не чокаясь. Ведь у меня тоже было горе. Не каждый день жена уходит из дома насовсем. Анхис Димитриевич захмелел быстро. Стал всхлипывать. Речь путалась, из обрывков фраз складывалась какая-то пьяная жуть: — Верёвка… Не хочу жить!.. Правда, ни одним плохим словом об своей изуверке-обидчице не отзывался. Просто начинал иногда, пытался произнести её имя и застревал на первом слоге, прерывался в рыдания. Я пытался его успокоить, врал: — Анхис Димитриевич, — говорил, — прекратите, сколько у вас ещё таких будет! Хотя мы оба понимали, что, после пятидесяти, вероятность получить такой от судьбы подарок, ещё раз так безбашенно увлечься, практически равна нулю. Ещё пять-десять лет и, по российской статистике, — кефир-сортир-ящик. Его бормотания о верёвке могли быть обыкновенным пьяным бредом, если бы не контекст периодических самоубийств в нашем посёлке. Почти каждый год кто-то самостоятельно сводил свои счёты с жизнью. Верёвка была самым распространённым видом транспорта в мир теней. Но случалось и по-другому. За десять лет моего проживания в селе один мужик ножом вспорол себе живот, другой — облил себя бензином и поджёг, третий — лёг под гусеничный трактор… Нужно было что-то делать. Как-то исправлять ситуацию. Кто его знает, где находится эта граница, которая отделяет пьяный бред от случившейся потом трагедии? Чтобы заглушить в человеке какую-то психологическую боль, его нужно отвлечь. Испугать, поразить чем-нибудь воображение. Бросить с парашютом, облить ледяной водой. Ударить по голове. Как на железной дороге — перевести стрелки. Ну, чтобы мозги совсем переключились. Чтобы состав со всеми тяжёлыми мыслями покатился в другом направлении, растерял их на кочках и ухабах другой дороги. Анхис Димитриевич сполз на пол. Он пытался встать, но сил хватило только, чтобы приподняться и упасть грудью на диван, и в такой неудобной позе мой товарищ уснул. Я тронул Анхиса Димитриевича за плечо, пару раз встряхнул. Диалога уже не получалось. И тогда я решился. Чего уж тут, собственно, терять? А вдруг — поможет? Пусть, хоть одному человеку полегчает… Я приспустил джинсы, рванул от поясницы вниз старенькие треники Анхиса Димитриевича, вместе с трусами. Бог мой!.. Я, видимо, всё-таки переоценил свои возможности. Мужская волосатая жопа!.. Нет… Это выше моих сил… Я потянулся рукой к своему пиджаку, который висел рядом на стуле. Там, во внутреннем кармане, у меня всегда лежала фотография жены. Мне очень нравилась эта фотография. Когда-то Валера Бауэр, будучи у нас в гостях, случайно щёлкнул фотоаппаратом. Обычный чёрно-белый снимок. Жена кушала арбуз… Я прислонил фото жены к спинке дивана. — Больно! — Проснулся, вскрикнул, а потом застонал Анхис Димитриевич. — Конечно, больно, Ансик… Всем больно…