Жандарм, которому все больше становится не по себе, не произносит ни слова. Он хочет как можно скорее покинуть камеру, ловко ставит обед на стол, быстро выбегает, закрывает за собой дверь и, оказавшись в коридоре, с облегчением переводит дух. Он счастлив, что так легко отделался и, бесшумно ступая по обитому циновками полу, удаляется. Но ему ни на минуту не приходит в голову мысль предупредить начальство. В уставе такие случаи не предусмотрены. В нем говорится лишь о живых, материальных, видимых существах, но там нет ни слова о призраках, привидениях и других злых духах. А потом, начальник ведь тоже скажет, что ему все померещилось, что во всем виновата выпивка.

Вдруг короткий свист заставляет жандарма остановиться. Боже… что еще? Часовой, неподвижно стоящий у дверей камеры, подает ему в отчаянии знаки. Жандарм буквально бегом возвращается и видит, что солдат, бледный как полотно, дрожа всем телом, опирается на свое ружье.

В невыразимом ужасе часовой указывает на дверь.

Жандарм приближается, тоже бледнеет и начинает трястись от страха…

В каменной темнице, где профессор находится один, совершенно один, слышатся голоса!

Один из этих голосов, звонкий, благозвучный, можно сразу узнать. Это голос узника.

Другой же, приглушенный, низкий, странный, сиплый, мрачный, одним словом, какой-то жуткий, обоим не знаком.

Жандарм прислушивается, от страха клацая зубами, и шепчет:

— Я же тебе говорил, тут не обошлось без нечистой силы.

А часовой растерянно отвечает:

— Это голос с того света.

Узник же в камере спрашивает:

— Так, значит, ты появился… Интересно, что ты намереваешься со мной сделать?

Сиплый голос отвечает с иронией:

— Ну, вы останетесь здесь, пока не согласитесь…

— На что?

— Вернуть мне мой прежний облик и отдать мне в жены Надю, которую я люблю.

— Ты!.. Ты любишь Надю?

— Да, я хочу, чтобы она принадлежала мне!

— Несчастный! Твои преступления вызывают у нее отвращение!

— Все это пустые слова. То, что вы называете преступлениями, для меня — священная миссия, освобождение народов… вот почему я согласился стать невидимым!

— Но ведь ты хочешь вернуть себе свой прежний облик?

— В момент, который я сам выберу, в час, который я назначу… но очень скоро, когда моя миссия будет выполнена! Сегодня же я требую от вас обещания отдать за меня Надю.

— Нет!

— Это ваше последнее слово?

— Да, это мое последнее слово!

— Тогда берегитесь, моя месть будет ужасной.

— Я не боюсь тебя!.. Только мы с Надей знаем формулу гранул и сыворотки, которые поддерживают в тебе жизнь… Ты не можешь прожить больше десяти дней, не получив новой порции… А последнюю порцию ты принял позавчера…

— Значит, в моем распоряжении всего лишь неделя… Но такому человеку, как я, вполне хватит и одной недели. Итак, я чуть было не убил царя, но это всего лишь отложенная партия, я убил генерала Борисова и уничтожил все досье на нигилистов. Теперь, когда я оказался в крепости, я сумею взорвать арсенал, потом я уничтожу великих князей, министров… генерал-фельдмаршалов, посею повсюду ужас и смерть! И я не забуду нашу дорогую Надю, которая будет принадлежать либо мне, либо могиле.

— Разбойник! Я не боюсь тебя!

— Вы… вы всего лишь жалкий фанфарон… и вы дрожите при мысли о том, что можете потерять свою дочь, свое дорогое сокровище… радость и гордость всей вашей жизни, о которой вы не можете больше заботиться! Так знайте, это я заставил бросить вас сюда, это по моему доносу вас отправили в тюрьму, откуда никто никогда не выходит… я сделал это, чтоб освободиться от вас, чтоб заставить вас стать более сговорчивым и вынудить капитулировать.

— И что же ты решил?

— Что вы будете просто счастливы отдать мне Надю!

— Нет!

— Ну что ж, ваш отказ — это ее смертный приговор!..

— Болван! — презрительно засмеялся профессор. — Как?.. Ты угрожаешь мне и забываешь, что оказался таким же пленником, как и я, в этих сорока квадратных футах. Тебя нельзя увидеть, но ты материален, стоит мне только позвать, как сюда сразу же прибегут, я дам через дверь необходимые указания, и тебя схватят, как самого заурядного преступника. Можешь мне поверить, поимка невидимого человека поможет узнику Лобанову выйти на свободу.

— Да! Если у вас хватит времени, — пробурчал негодяй.

В полной растерянности, затаив дыхание, дрожа от страха, жандарм и часовой слушают этот странный диалог.

Они не совсем хорошо понимают смысл торопливого, бурного и не очень ясного спора, добрую половину которого не могут расслышать: говорящие проглатывают в гневе слова, к тому же звуки приглушаются дверью. Вдруг отчетливый шум борьбы прерывает диалог.

Затем солдат с жандармом слышат, как что-то тяжело падает на пол и в ту же минуту раздается отчаянный крик заключенного, который хрипит и задыхается:

— На помощь!.. Помогите!.. Убивают!..

При такой совершенно ясной ситуации, когда существует вполне ощутимая и реальная опасность, к обоим стражникам понемногу возвращается хладнокровие. К тому же в камере происходит драка… Необходимо вмешаться, таков приказ…

Рукой, дрожащей, словно лист на ветру, жандарм вставляет ключ в замочную скважину. Он дважды его поворачивает, и дверь открывается.

Избитый, полузадушенный Лобанов отбивается от кого-то на полу камеры.

— Но он здесь один… — шепчет жандарм.

Узник поднимается, шатаясь, опирается о стол и кричит сдавленным голосом:

— Хватайте его!.. Да задержите же его… он убежит… Хватайте его!

Обоим стражникам кажется, что у заключенного начался приступ сумасшествия. Впрочем, у них нет времени долго раздумывать. События развиваются с необычайной быстротой. Жандарм всем своим могучим телом загораживает дверь. Он уже готов войти в камеру… Как вдруг получает страшный удар в живот. Он отступает на два шага и валится навзничь, изрыгая проклятия.

Бледный, с выпученными глазами, в разорванной одежде, профессор делает над собой огромное усилие и бросается к выходу.

Но существует устав… а главное в этой жизни — устав.

Часовой преграждает ученому путь, он даже чуть касается его груди острием штыка и говорит безапелляционным тоном:

— Выход запрещен, папаша, или же я убью вас.

— Болван! Это ему следовало бы проткнуть живот, — кричит Лобанов в отчаянии, потом добавляет уже более уверенно: — Тревога! Закройте все двери, выходы!.. Не оставляйте ни одной щели!.. Ружья наперевес! Сомкните ряды, создайте стену из солдат!.. Чтоб не осталось ни одного отверстия, чтоб не могла проскочить даже мышь!

Жандарму скорее страшно, чем больно. Он поднимается, его покачивает; позабыв о дисциплине и правилах, требующих соблюдать тишину, он орет во весь голос:

— Люди!.. Злой дух ударил меня!.. Вы слышите, злой дух ударил меня! Клянусь святым Сергием, моим небесным покровителем… я от этого умру.

— Эх ты, дурья голова, это не злой дух! — взрывается профессор.

— А кто? Кто же тогда?

— Черт побери!.. Это он…

— Но кто? Скажите!

— Это Ничто! Ничто! Господин Ничто! Господин Ничто!

— Ах, господин Ничто!.. Понимаю… — бормочет жандарм.

Как противоречива человеческая натура. Эти загадочные слова узника должны были бы еще больше запутать дело.

Но нет! Наоборот, жандарм испытывает даже некоторое чувство удовлетворения… Почему? А потому, что слова указывают на непонятное явление, дают ему название. Поскольку это таинственное, неуловимое, невидимое существо называется господин Ничто, оно сразу превращается во что-то.

И этого вполне достаточно, чтоб немного успокоить жандарма.

Однако крики профессора Лобанова были услышаны и, более того, приняты к исполнению. Приказ есть приказ!

И солдаты, привыкшие повиноваться, решив, что приказ отдан каким-то начальником, безоговорочно выполняют его. Тотчас в коридоре формируются группы. Плотная человеческая стена ощетинивается штыками.

Проходит минута напряженного, тягостного ожидания. Затем кто-то наносит грубый удар, ряды стражей смешиваются, слышатся глухие проклятия. Один из солдат, схваченный за ноги, падает на пол: он даже не заподозрил приближения человека-невидимки.