Все эти воспоминания и философские построения меня в итоге утомили, и в какой-то момент я отключился. Этому, вероятно, способствовала вторая текила, уступленная мною по слабости характера предупредительности настигшего меня пожилого стюарда. К тому времени начал накрапывать дождь, и я присоединился к своим собратьям в баре. Мне посчастливилось найти свободное местечко на диване, я прислонился головой к деревянной обшивке стены и поплыл. А потом наш паром мягко толкнул в бок причал, и моему сонному взору открылись набережная и над ней — очертания собора с зелеными куполами под серой пеленой дождя.

7

Города, как люди, — они встречают вас, и вы сразу понимаете, что вам предстоит. Одни всегда в приподнятом настроении, и гости неизменно кстати — как новый элемент праздника, из которого и состоит их жизнь. Вас обнимают, начинают что-то тарахтеть с порога, и эта радостная суматоха захватывает вас и уже не отпускает до того самого момента, когда поздно ночью вы без сил рухнете в постель. И вам уже не важно, что за окнами шумно — праздник продолжают более выносливые (или позднее вставшие) — и что завтра вы выйдете на улицы, усыпанные пустыми бутылками, банками, рваными пакетами, мятыми пачками из-под сигарет и другими побочными продуктами кипения жизни. Таковы, по моему опыту, все, независимо от страны, большие города Средиземноморья, арабского Востока и Латинской Америки.

Есть города обстоятельные — неизбывная радость бытия в них не живет, здесь много работают, всегда немного спешат, но все организовано так, что о вас позаботятся, накормят, напоят и вовремя уложат спать в уютную постель — ведь завтра рано вставать. Таковы Нью-Йорк, Брюссель, Кёльн и Лондон, отчасти Берлин.

Но — все с этим сталкивались — вам может открыть дверь и хмурый насупленный хозяин дома, который введет вас в свою отменно чистую, эргономически и экономически продуманную квартиру и начнет вам гундеть про свои болезни и неприятности, так что вы уже и не знаете, как выбраться из чужой депрессии и стряхнуть ее остатки на лестничной клетке. Вот такой город Хельсинки.

Хотя он был построен преимущественно русскими, финнам удалось внести в его облик и скандинавскую функциональность, и тевтонскую мрачность, и северную, говорят, очаровательную, пастельную неприметность. Судя по обилию паромов всех размеров, заполонивших причалы, связь с внешним миром в значительной степени осуществляется именно морем. Над головой было низкое грязно-серое небо, не такое, которое состоит из облаков, а сплошное, как слой войлока, расстеленного над сонным — не спящим, именно сонным — скоплением зданий, предназначенных для казенных, экономически прибыльных, а также бесполезных, но биологически неизбежных видов деятельности. Хотя почему я говорю «бесполезных»? И есть, и спать тоже нужно, чтобы потом заниматься делами бесспорно полезными. Даже молиться есть смысл — неконтролируемые порывы совести не должны отвлекать от работы. Ладно, ладно, я злой! Просто в разгар бабьего лета Хельсинки встретил меня ноябрьским дождем.

Машина мне была не нужна — я рассчитывал провести в городе всего пару-тройку часов. В камере хранения морского вокзала я открыл ячейку № 18, оставил в ней один пакет — со своими документами и кредитками — и вытащил оттуда другой, из «манилы» — такой плотной желтой бумаги.

В нем был тот самый украинский паспорт на смачную малороссийскую фамилию Диденко — такой же синий, как американский, но с красивым вензелем на обложке. Фотография в паспорте была моя, только с коротко стриженым седым париком, который был аккуратно сложен в том же пакете. На фотографии я действительно был похож на преуспевающего угольного короля Донбасса середины девяностых, стремящегося выглядеть, как президент «Дженерал моторе». В паспорте была предупредительно проставлена тридцатидневная эстонская виза. Еще в конверте лежали мои новые водительские права и две кредитные карточки — «Америкен экспресс» и «Виза».

Я сунул документы в бумажник, парик в сумку и закрыл ячейку. Через какое-то время ее откроют, и мои американские доказательства, что я — это я, перенесут в более надежное место. Вполне возможно, этот человек сейчас наблюдает за мной. Вряд ли это вон тот высокий худой паренек с аккуратной бородкой, с которого можно писать портрет Раскольникова — на чем сегодня можно завербовать интеллигента-романтика? И не те две тетушки, одетые, несмотря на начало сентября, в яркие лыжные куртки и ожидающие свой паром с грудой целлофановых пакетов.

Нет, как все-таки некоторые люди радуются концу лета! Я-то борюсь с наступлением зимы всеми силами: до первых настоящих холодов хожу в пиджаке, а то и на солнышке — без него, что часто заканчивается простудой. И так же при первых, пусть даже чисто календарных признаках весны я решительно отправляю теплую одежду в шкаф — что тоже иногда заканчивается болезнью. Но — этот сдвиг сознания у меня с детства — я думаю, что зима отпускает нас, наконец, жить под солнцем лишь благодаря таким, как я — тем, кто сначала приближает, а потом задерживает лето. В любом случае, никто не может доказать обратного, поскольку мы — я и такие, как я, — от своих правил отступать не собираемся. Так же — естественно, совсем на другом уровне, — монахи молятся о спасении всего мира, и, возможно, эта планета существует еще исключительно благодаря их молитвам. В любом случае, и здесь обратное недоказуемо. Но это я так говорю, впустую, все, что приходит в голову. Просто обороняюсь от окружающей депрессии.

Мне необходимо было найти адрес этого Юкки Порри. Названия его турагентства Анна не помнила — а может, и не знала, — так что искать его нужно было по домашнему адресу. Я спросил в справочном бюро, нет ли у них телефонного справочника, и милейшего вида русоволосая девушка в белой официальной блузке под кофтой грубой домашней вязки (подарок любящей бабушки?) выложила на прилавок компьютерную клавиатуру и повернула ко мне монитор.

— Справитесь сами? — спросила она с обезоруживающей улыбкой. — Видите, сколько у меня народу?

Народу за мной было два человека, да и то пришедших вместе, но я этому был только рад. Зачем сообщать чужому человеку, кто именно мне нужен?

Поисковая машина была, естественно, на финском, но и, естественно, с возможностью перейти на английский. Юкк Порри в адресной книге было двое, что задачу упрощало. Первый был дома и любезнейшим образом объяснил мне на приличном английском, что его специальность — интернет-торговля и что если мне срочно понадобится «виагра», он готов сбросить мне на мобильный ссылку; доставка в течение четырех часов. По второму номеру ответила женщина. Она была в восторге, что турагентство ее мужа уже рекомендуют своим знакомым — а моя легенда была именно такая. Я аккуратно, по буквам, записал бесконечное название улицы и телефон. «Нет-нет, — заверила меня дама, — вам даже не нужно искать такси, это в десяти минутах ходьбы от порта, за сквером с красной церковью! Если, конечно, у вас есть зонтик — надо же, такой ливень!» Зонтик у меня был.

Когда вы настроены мрачно, и люди вам попадаются навстречу сплошь мрачные. Старые, молодые, мужчины, женщины — все сосредоточенные, с внимательными тревожными глазами, шагающие упругой походкой к намеченной цели. Даже финские дети в ярких разноцветных курточках не кричат, не бегут рядом вприпрыжку, а степенно следуют за родителями, не нарушая размеренности жизненных установлений.

И вдруг — о чудо! — на площадь высыпает стайка темнокожих парней. Это не афроамериканцы, а какие-то арабы, нубийцы или жители Сахары. Могут выходцы из Африки приехать в Финляндию как туристы? Маловероятно, да? Да и колоний у Финляндии никогда не было, так что нынешнему поколению не приходится платить за грехи предков. Но вот они, громко смеющиеся, бегающие друг за другом по всей площади, что-то весело кричащие чинным финским девушкам. Один из парней посмотрел мне прямо в глаза и крикнул что-то гортанное. Я истолковал его слова так: «Эй, брат! Ты чего такой кислый? Радуйся жизни — все же хорошо!» Я улыбнулся и помахал ему рукой. И вправду, чего мне киснуть?