Потом мы все, кроме тетки Насти, опять сошлись в большой комнате, ожидая, что Усов будет делать дальше. В его руках был фотоаппарат и кожаный футляр:

— Я осмотрел вещи Хельмига, и этот футляр меня заинтересовал. В нем оказался отрывок письма. Оно напечатано по-немецки, а я этого языка не знаю. Может кто-нибудь из вас прочесть?

Я взял кусочек бумаги, который был смят, а потом расправлен, и с трудом разобрал слова: «…и поэтому на охоту ни в коем случае не ездить, иначе…»

На этом месте листок был оторван. И все-таки отрывок письма, сохранившийся по чистой случайности, говорил о многом. Хельмига, несомненно, кто-то предупреждал, чтобы он не ездил на охоту.

Неожиданно заговорила Хельми:

— Пожалуй, я знаю, от кого Хельмиг мог получить эту записку. — Все повернулись к ней. Хельми на минуту замолчала, потом продолжила: — Это, вероятно, произошло перед тем, как мы сюда приехали. Никто из вас — она обратилась к Шервицу и ко мне — даже и не заметил, как Хельмиг, когда мы к нему приближались, быстро отошел от женщины, с которой стоял у дверей своего дома. У него не было времени ни попрощаться с ней, ни спрятать то, что держал в руке. Весьма правдоподобно, что это письмо он в спешке сунул в карман… Естественно, что в нашем присутствии, когда мы уже ехали на машине, он его прочесть не смог…

Никакой женщины ни я, ни Шервиц не заметили, но это понятно, потому что Шервиц, управляя машиной, искал место, где остановиться, а я раскладывал вещи.

— Прекрасно, — отозвался Усов и понимающе кивнул. — Оказывается, одна женщина может быть внимательнее, чем двое мужчин… Остается лишь выяснить, кто послал предостережение.

Отрывок письма и то, что сказала Хельми, произвели на меня впечатление. Значит, кто-то следил за нами и знал, куда мы едем… Меня удивило, что Усов лишь улыбается, а Рожков невозмутимо записывает что-то в тетрадь.

— Кто проговорился о том, куда мы собирались ехать? — скорее крикнул, чем спросил я.

— Кто? — повторил Шервиц. — Наверно, я. Сказал об этом Хельми, да и в проектном институте, где я работаю, не делал из этого никакой тайны. Зачем?

— Вот тебе и на! — проговорил Курилов. — Со звонком в руке лисицу не поймаешь.

— Разве я мог предположить, что так все обернется? — возразил Шервиц. — И во сне не приснится, что… — Он не договорил. Откуда-то донесся жалобный вой. Хельми вздрогнула, подняла голову и тихо произнесла:

— Говорят, что вой бывает к несчастью…

— Это только для суеверных, — заметил Курилов. — А вам-то чего бояться?

Хельми не ответила, встала и подошла к окну. Мы проводили ее глазами, а когда снова раздался вой, Усов встал и открыл окно.

Надрывный вой ворвался в комнату вместе с холодным дыханием зимы. Прислушиваясь, Усов спросил:

— Это собака? Богданов пожал плечами:

— Вряд ли, скорее волк.

— Да, да, — подтвердил я. — Так воют волки. Только откуда они здесь возьмутся?

— Волка ноги кормят, — заметил лесничий. — Появляются они у нас с севера в начале зимы, задерживаются ненадолго и уходят.

— Почему они так ужасно воют? — испуганно спросила Хельми.

— Вот этого я вам не скажу, — засмеялся Богданов. — Говорят, от голода, но я по опыту знаю, что воет и сытый волк, который только что задрал барана. Может, созывает стаю, может, еще что… Говорят еще, что волки воют на луну, но они воют и когда ночь черна как сажа, а луны нет и в помине. Могильщики убеждены, что волки своим воем поют покойнику колыбельную…

Рожков прервал Богданова:

— Это может относиться и к Хельмигу. Ведь вой раздается в том направлении, где в него стреляли… Волк почуял человеческую кровь на снегу…

— Замолчите ради бога, — вскрикнула Хельми и заткнула уши. — Слышать об этом не могу.

Было неясно, что именно она не может слышать: волчий вой или мрачные предположения.

— Успокойся, Хельми, — заговорил Шервиц. — Я тебя не узнаю. Стоит ли расстраиваться из-за волчьего воя? Не будь суеверной…

И я тоже не узнавал неизменно благоразумную, веселую, мужественную спортсменку, привлекавшую именно теми особенностями, которые отличали ее от многих женщин; всегда хладнокровная, она не была сентиментальной, не делала сцен. Видно, сдают нервы.

— Если бы я только знала… — всхлипнула она.

— Что ты должна была знать? — как можно спокойнее спросил Шервиц. — Прошу тебя, что именно?

— Что? — повторила Хельми как бы про себя, и было видно, что она в растерянности. Шервиц не сводил с нее настороженных глаз, ожидая ответа.

В комнате настала такая тишина, что даже тиканье настенных часов напоминало выстрелы. Бог знает почему, но мы все вместе с инженером ожидали, что скажет Хельми. Ее необычное настроение словно бы передалось и мне. Рожков что-то чиркал на кусочке бумаги. Усов со своей неизменной улыбкой уставился в потолок.

Хельми нервно подернула плечами, махнула рукой, как бы отгоняя назойливую муху, и сказала, обращаясь к Шервицу:

— Могла ли я предположить, что в этом доме или вообще около произойдет несчастье? Ты же сам рассказывал, совсем недавно здесь случилась беда, ведь так, да? Старый господин учитель…

— Прости, но это просто глупо. Никогда не предполагал, что шведы так суеверны, — резко сказал Шервиц.

— Ах да, этот случай с белой сорокой, — заговорил Усов, словно приветствуя такое направление разговора. — Мы получили сообщение из больницы. Очень неприятная история, но насколько мне известно, следствие еще не окончено. А что вы по этому поводу скажете, товарищ Рожков?

— Я хотел побеседовать с пострадавшим, но врачи не разрешили, — был ответ.

— Как себя чувствует ваш отец, товарищ Богданов? — обратился Усов к лесничему, скользнув взглядом по Хельми. Та отвернулась.

— Слава богу, теперь уж значительно лучше, — проговорил лесничий. — Когда я был у него последний раз, он уже сидел в постели и даже сказал несколько слов. Правда, вся голова у него завязана, пока не может двигать челюстью, пьет только бульон через трубочку, но опасность миновала.

— Вы слышите, товарищ Рожков? Он уже может говорить, а мы еще ничего не знаем.

— Хорошо, подождем до утра, — решительно сказал Рожков.

— Вот и прекрасно. А теперь, пожалуй, нам следует побеседовать с лицами, которые присутствовали при несчастье, — заявил Усов, и в его глазах мелькнула хитрость — ведь мы на месте происшествия, свидетели, как говорится, под рукой…

Что ж, все правильно. За этим мы их и звали. Только не думал, что их заинтересует еще и случай с отцом лесничего…

— Недостает двух свидетелей — Блохина и Демидова, — заметил Рожков.

— Не беда, — рассудил Усов. — Послушаем присутствующих, а за Блохиным пошлем. Вы это можете организовать, товарищ Богданов?

— Конечно, сейчас велю запрячь сани, через полчаса он будет здесь. Демидов, правда, еще не вернулся из больницы.

— Вот и прекрасно, — сказал Усов и поднялся. — Вы, товарищ Рожков, побеседуйте о белой сороке, а мы поговорим о пряжке…

С Рожковым остался Богданов, мы перешли в другой конец большой комнаты. Хельми сказала, что плохо себя чувствует, извинилась и ушла к себе.

— Для женщины сегодняшних событий многовато, — сочувственно сказал Шервиц.

— Если еще учесть ее суеверие, то и вовсе удивляться нечему, — добавил Усов и посмотрел на меня.

Я подумал, что его интересует мое мнение, но ошибся. Усов ничего не говорил о пряжке, а перевел разговор на случай с учителем и попросил, чтобы я подробно рассказал все, что с ним связано.

— Мне показалось, что этот несчастный случай расследует ваш коллега, — простодушно заметил я.

— Конечно, расследует, — сказал Усов и, затянувшись из трубки, выпустил облако дыма. — Но это вовсе не значит, что я потерял к нему интерес. Скорее наоборот — очень меня занимают и собака, и патроны, которые вы нашли, — словом все, каждая мелочь.

Я начал рассказывать, и от меня не укрылось, что Усов стал серьезным.

— Найденный патрон у вас с собой? — спросил он, и когда я кивнул, попросил, чтобы я его принес. Затем внимательно его осмотрел, положил на маленький столик, где уже лежала пряжка с обрывком ремня, и что-то записал.