Они трижды поднимались и трижды ложились, не преодолев огненного барьера. А позади, за их спинами, разгоралась стрельба, ржала раненая лошадь, слышались крики. Группы Петришина и старшины Кузьмина уже прочесывали яр. Для недобитых бандитов был единственный путь к спасению — через дорогу, в лес.

Они поднялись в четвертый раз, остервенело бросились вперед и заметались под пулями, зажатые с двух сторон.

4

Рассветало. На дне яра пахло плесенью и пороховым дымом. В кустах лежала лошадь, виднелась опрокинутая повозка.

Пограничники сносили в кучу брошенные бандитами немецкие автоматы, винтовки и патронные подсумки.

Шесть «лесовиков» в оборванной, испачканной грязью одежде сбились в кучку под деревом, держа над головами поднятые руки. Старшина Кузьмин обыскивал пленных. Это было все, что осталось от шайки Гандзи.

Петришин сидел на влажном холодном камне, положив на колени наспех перевязанную руку. Сквозь бинт сочилась кровь, лоб лейтенанта покрылся горячей испариной.

Худой бандеровец в серо-зеленом френче, перетянутом ремнем с пряжкой-трезубцем, стоял перед Петришиным. Давно не стриженные волосы падали грязными космами на плечи бандита. Его руки мелко дрожали. Он то и дело оглядывался, будто ожидал, что его схватят сзади.

Петришин смотрел на него не отрываясь. Под тяжелым взглядом тот ежился, подергивал плечами, дышал тяжело и часто.

— Та-а-ак, — морщась, протянул лейтенант и негромко, спокойно опросил: — Где Гандзя, может, ты мне скажешь?

Бандит шевельнул губами:

— С Довбней вдвоем, еще вчера вечером… Ушли они. Ночью появились было, потом опять… исчезли оба.

— Куда?

— Не знаю. Ничего не ведаю, пане… — он запнулся, опустил голову. — Богом клянусь…

— Помолчи со своими клятвами! Зачем возвращался Гандзя ночью?

Бандеровец молчал, нервно подергивая плечами.

— За сундучком? Что несли в нем? Ну!

— Золото, прошу вас… Золото несли, кольца, браслетки… Дорогие камни были. Хлопцы казалы, я не бачив. Довбня, телохранитель Гандзи, при том сундучке был неотлучно.

— Куда тащили все это?

— Туда, на запад… Гандзя обещал поделить поровну, когда доберемся… к немцам. Жить, говорил, богато будем…

Петришин отвернулся, кивнул головой солдату с автоматом.

— Давай следующего!

К лейтенанту подвели невысокого паренька лет восемнадцати. Он смотрел широко открытыми глазами на офицера-пограничника, на его перевязанную руку. Веснушчатое лицо парня покрылось смертельной бледностью.

— Ну, Грицько, рассказывай. Все рассказывай! Как в бандитах ходил, как хаты палил и людей наших убивал. — Петришин сжал пальцами здоровой руки колено, преодолевая нестерпимое желание вытащить из кобуры пистолет. — Говори и смотри мне в глаза. Смотри! Мы с тобой на одной улице росли, в одной школе учились, вместе чужих коров пасли. А ты, значит, вот куда подался…

Грицько зашептал:

— Не убивал я. И не палил. Как же можно, своих людей… Я тут с ними чуть умом не тронулся. Арсений, не стреляй! Ты же знаешь, твой батько с моим одинаково спины гнули на старого Мацюка, таскали камни из его карьера. Мы же с тобой… Арсен… Не веришь?

— Не трясись, я стрелять не буду, руки об тебя пачкать не хочу.

— Не веришь? — повторил Грицько. — Я и в мыслях не имел… Работал в леспромхозе. Пришли ночью, вывели из хаты, поставили к стенке. Гандзя автоматом в живот: иди с нами, а не то и тебя, и стариков твоих живьем… в колодец… Испугался я, то правда, — по грязным, давно не мытым щекам потекли слезы. — Две недели, как я у них, и все думал: вот сегодня убегу… Гандзя пригрозил: убежишь — под землей найдем, кишки вымотаем…

Грицько заплакал, вытирая глаза кулаком. Он тоже ничего нового о Гандзе не мог сказать. По-детски всхлипывая, твердил:

— Убежал… И Довбня, его подручный, убежал… А сундук был. Куда они дели его — не знаю…

Ничего нового не могли прибавить и остальные четверо бандитов. Петришин видел: они говорят правду. Они цеплялись за жизнь. Каждый выкладывал все, что знал. Но знали эти шестеро не так уж много. Гандзя не любил делиться с подчиненными своими планами и мыслями.

На следующий день километрах в тридцати от Гнилого Яра, у самой границы, была обнаружена зеленая грузовая машина. На нее наткнулись в зарослях вблизи болота подпаски.

Ребятишки прибежали в село. Выслушав запыхавшихся пастушков, председатель сельсовета позвонил в Остудиев. Работники Остудиевского райотдела милиции немедленно связались с Верхотурьем.

Через два часа лейтенант Петришин, ефрейтор Гейко и рядовой Коцюба прибыли на место.

«Студебеккер» стоял в густой тени деревьев, увязнув передними колесами в болоте. Машина была пустая. Лишь пробитая пулей пилотка со звездочкой лежала на полу кабины.

Петришин обошел вокруг грузовика, постучал сапогом по тугой резине и, скривившись от боли, обжигавшей простреленную руку, спросил:

— Она?

Гейко вздохнул, виновато отвел глаза:

— Она, товарищ лейтенант… Та самая машина, я номер хорошо запомнил.

ДВОЕ В «МЕРСЕДЕСЕ»

1

— В зале кинотеатра «Глобус» найдена кожаная сумочка. В ней одиннадцать марок и документы на имя Эльзы Поппель. Фрау Поппель вызвана на десять утра.

— Дальше.

— Столкновение мотоцикла с легковой автомашиной на Цейтунгштрассе. Мотоциклист с переломом руки доставлен в клинику. Шофер автомашины не ранен.

— Расследовать. Дальше!

— Задержан в двенадцать ночи Пауль Артц, семнадцати лет, слесарь завода пишущих машин. Был пьян, ломился в женское общежитие…

— Оформить дело!

Оперативный дежурный уголовной полиции Баннер нерешительно кашлянул:

— Я считаю, можно ограничиться письмом в заводскую организацию Союза свободной немецкой молодежи. Мальчишка горько раскаивается в своем поступке.

— Делайте, как приказано. — Комиссар полиции Гельмут Кюнт резко повернулся в кресле. — Дальше!

— И самое главное. Дело необыкновенное, как мне кажется…

Кюнт уколол Баннера взглядом серых холодных глаз, негромко сказал:

— Без вступлений и комментариев, Баннер. Если с неба свалилась луна, так и докладывайте: она свалилась; раскололась земля, говорите: раскололась. Меня интересует суть. Понимаете? Важные события или мелкие — это будем решать потом. Продолжайте!

— Слушаюсь. Так вот суть. Роттенплац, девять. Ограбление ювелирного магазина. Убит сторож. Стоимость похищенных ценностей определяется. Расследование ведет группа Гошке.

— Все?

— Яволь![12]

— Материалы о ювелирном магазине оставьте у меня. Вы свободны, Баннер.

Розовощекий дежурный приложил руку к фуражке и вышел из кабинета.

Кюнт медленно раскрыл пачку сигарет, аккуратно стряхнул табачные крошки со своего темного пиджака. Откинулся на спинку кресла и окутался ароматным дымом. Казалось, комиссара полиции вовсе не интересовало то, о чем доложил в утреннем рапорте оперативный дежурный. Даже сообщение о ночном убийстве и ограблении магазина не вызвало на лице Кюнта каких-либо эмоций.

Докурив сигарету, он спрятал оставленные Баннером бумаги в стол, легко поднял свое тяжеловатое тело с кресла и подошел к окну. Кюнт не любил изменять своим привычкам. Так было уже несколько лет: утренний рапорт о происшествиях минувшей ночи; сигарета; четверть часа у окна. Потом — дела.

С высоты пятого этажа открывалась широкая панорама города. Лучи солнца золотили крыши домов, искрились на политых тротуарах, переливались в стеклах витрин. Поблескивая лаком и никелем, бесшумно катились внизу «оппели» и «БМВ», сновали трамваи.

За зеленой стеной молодого парка пролегли новые кварталы. Аккуратные домики с палисадниками и асфальтированными двориками выстроились ровными рядами до самой железной дороги, где медленно ползли маленькие, как спичечные коробки, вагоны и черные паровозы.