Проявивших себя в походах молодых людей мы ставили во главе групп. Григории Сыроежкип хранил в своей памяти, наверное, весь личный состав отрядов, действовавших на всех фронтах, и всегда безошибочно указывал на тех, кого можно было назначить командиром групп. Одним из таких молодых бойцов был девятнадцатилетний Леня, сын белоэмигранта из Парижа, мечтавший поехать в Советский Союз. Он обладал всеми необходимыми качествами командира: спокойный, вдумчивый, осмотрительный, смелый юноша, бережно относился к людям. Он всегда был примером для всех, кто шел с ним. Прекрасно владея французским языком, он быстро освоил испанский и был очень полезен нам в деловых контактах с испанским командованием на фронте, когда нужно было договориться о переходе группой линии фронта. А это было не всегда просто, так как некоторые командиры предпочитали «не раздражать» противника, стоящего против их позиций. Леня был полезен и в разговорах с интендантством, добывая что-либо из снабжения для нашего отряда. Это тоже было далеко не легким делом, так как испанская армия постоянно испытывала недостаток абсолютно во всем.

Молодые испанские парни из числа андалузских батраков а их было в отряде человек двадцать — порой из-за пустяков, не сдерживая своего южного темперамента, затевали громкие ссоры и даже драки. Никто не умел их успокаивать и мирить так, как это делал Леня. Его любили и всегда охотно шли с ним на выполнение задания.

В июле 1937 года с группой в шесть человек Леня перешел линию фронта у Аранхуэса. Они минировали железнодорожный мост под Торихой, заложили несколько мин на шоссе, встретились со своим человеком в одной из деревень и передневали в яме на высотке. К вечеру второго дня двинулись к своим линиям. Летняя ночь коротка. В предрассветный час спустились к Тахо, готовясь перейти ее вброд. Низкий туман стлался над рекой и стоял в оливковых рощах. За горами вставала бледная поздняя луна, она угадывалась по золотистому оттенку неба. Было удивительно тихо в этот час. Только какая-то болотная птица порой издавала резкий крик.

— Как кричит, — сказал Леня, обернувшись к шагавшему за ним Хоакину.

И в этот момент группа нарвалась на дозор противника, обходивший берег. Неожиданный залп свалил двух бойцов. Леня приказал отнести раненых к берегу и на спрятанном в камышах плоту переправить на свой берег. Сам он с ручным пулеметом залег у подножия старой оливы. Переправившиеся через реку бойцы еще слышали очереди его пулемета. Потом все стихло. Люди ждали своего командира. Он не шел. Всходило солнце. Поднимался туман. С наблюдательного пункта сообщили, что противник отходит, и тогда взвод роты, занимавшей этот участок, с четырьмя нашими бойцами переправился на вражеский берег. Там, у оливы, они нашли Леню. Издали показалось, что он спал, приложив голову к пулемету. Но… единственная пуля попала ему прямо в сердце.

С шестью бойцами нес Григорий гроб с телом Лени. За ними в строго шла рота итальянского батальона имени Гарибальди и многие жители этого испанского городка. В жаркий полдень похоронили мы Леню на кладбище в Чинчоне. Прозвучал залп прощального салюта, комья сухой земли застучали по крышке гроба. Вырос могильный холм, и девушки-испанки украсили его цветами. Григорий положил на свежую могилу черный Лёшин берет с красной звездочкой…

На протяжении почти трех лет бушевавшей в Испании войны Мадрид оставался самым горячим местом. Столица была символом Сопротивления испанского народа фашизму. С октября 1936 года фронт застыл на ее западных окраинах, в кварталах Куатро Каминос, Карабапчель, Каса-де-Кампо и Университетском городке. Мне часто вспоминаются строки замечательного испанского поэта Рафаэля Альберти, в которые он вложил весь пафос беспримерной мадридской эпопеи:

Франко не мог позабыть своего поражения под стенами столицы. Авиация германского легиона «Кондор» и пятьдесят артиллерийских батарей всех калибров ежедневно обрушивали на город массы снарядов и бомб. Любая инициатива республиканцев на фронте вызывала ожесточенный огонь по городу. Это были дикие, жестокие, бессмысленные обстрелы. В такие дни снаряды рвались на улицах всех районов города, и уже через час мы, долго жившие в Мадриде, начинали «психологически» ощущать этот обстрел: нервы сдавали даже у людей не очень впечатлительных. Невольно думалось: где упадет следующий снаряд? Да, Мадрид был горячим местом, и Гриша Грандэ знал об этом и поэтому чаще, чем в другие части, приезжал к нам, в Мадридский отряд.

В декабре 1937 года республиканские войска успешно начали наступление на Леванте и взяли город Теруэль. Как всегда, Франко срывал злобу на Мадриде, подвергая его жестокой бомбардировке и обстрелу.

В эти дня Сыроежкин приехал в город.

По обыкновению он явился без предупреждения в самый разгар артиллерийского налета, длившегося уже вторые сутки.

Вокруг «Гейлорда» все грохотало. По улицам с воем проносились санитарные автомобили, подбиравшие раненых. К приезду Гриши обстрел, длившийся без перерыва пятнадцать часов, значительно понизил нашу «психическую сопротивляемость»: нервы были натянуты до предела. Но мы не спускались в подвал отеля в убежище: оно не могло полностью защитить от тяжелых артиллерийских снарядов, не говоря уже об авиационных бомбах. Мы оставались на третьем этаже в своих комнатах.

И вот Гриша появился в дверях. Он сразу понял состояние нашего духа и не стал говорить о делах.

— Давайте обедать или ужинать. Как хотите?.. — предложил он, когда вошедший за ним Пако положил у дверей сумку с продуктами, привезенными ими из Валенсии.

Снаружи все продолжало грохотать. В наступавших сумерках разрывы вспыхивали как зарницы над крышами домов…

— Вчера приехали дипкурьеры, — начал Гриша, не обращая внимания на грохот за окном. — Я привез письма из дому, хорошие консервы, копченую колбасу… Ну, чего повесили носы?

— А коньяк привез? — спросил Панчо Боярский, он уже собирался домой, и поэтому очередной обстрел действовал на него сильнее.

— Привез. Марфиль тоже, — проговорил Гриша, выкладывая на стол содержимое своей сумки.

Он сумел поднять наше настроение, отвлечь от мрачных мыслей, и постепенно, глядя на этого спокойного человека, слыша его ровный глуховатый голос, мы обретали душевное равновесие.

Перед тем как сесть за стол, Григорий сказал:

— Там, у подъезда, я встретил Симону. Пригласим ее? — И, не дожидаясь нашего ответа, вышел из комнаты.

Через несколько минут он появился вновь в сопровождении Симоны Гринченко, московской комсомолки, переводчицы военного советника из 11-й испанской дивизии Энрике Листера. Очень красивая, совсем еще молодая девушка с насмешливыми глазами была общей любимицей в «Гэйлорде».

…Именно 11 — я дивизия после ожесточенных боев взяла Теруэль. В декабре 1937 года в Теруэльских горах стояли необычные для Испании морозы, температура упала до минус 20 градусов. Молодые бойцы дивизии жестоко страдали от непривычного холода, среди них было много обмороженных. Поднять людей в решительную атаку было в этих условиях совсем нелегко. И вот тогда Симона Гринченко пошла вперед с пистолетом и гранатой в руках, увлекая за собой обмороженных бойцов. Она первой ворвалась в Конкуд, ключевую позицию фашистов у Теруэля. В период Великой Отечественной войны Симона сражалась в тылу у гитлеровцев, в прославленном отряде Дмитрия Медведева. Это она в лесу нагретым на костре топорищем гладила отважному советскому разведчику Николаю Кузнецову немецкий офицерский мундир, который он носил, проникая в стан врагов. А после войны, в последние годы своей жизни, Симона работала на острове Куба. Там она тяжело заболела и вскоре после возвращения домой умерла. Ее похоронили в Москве на Новодевичьем кладбище. Там стоит она, изваянная из белого мрамора, с гордо поднятой головой… Каждый год в мае друзья и соратники приходят к ее могиле.