— Ну, дочка, — заметил Эврифон, потирая руки и пробуя стоящее перед ним кушанье, над которым подымался пар, — вы с Анной устроили сегодня поистине царский пир. Жареный заяц! И так искусно приготовлен, что у самого Диониса слюнки потекли бы. А это что? Икра!

Дафна засмеялась.

— За икрой Анне пришлось сходить на рынок. А зайца принес тебе в подарок старик Мальфий, крестьянин, которого ты лечил, — он сегодня был в городе. Он всегда с тобой так расплачивается. Должна признаться, я почуяла этого зайца прежде, чем увидела, но Анна сказала, что всякая дичь так пахнет, и тут же принялась его жарить.

— Прекрасное жаркое! — сказал Эврифон. — Разве ты не знаешь охотничьей поговорки: «Лишь тогда вкусна дичина, если пахнет мертвечиной»?

Он взял пальцами кусок мяса и отправил его в рот.

— Попробуй, до чего ароматно! Почему бы нам и не пользоваться всеми доступными жизненными благами? После пожара у нас почти ничего не осталось. Я должен сказать тебе, Дафна, что все деньги, накопленные мною за долгие годы труда, я истратил на постройку книгохранилища и на свитки. Все они теперь развеялись с черным дымом.

Когда они кончили есть, Анна принесла воду и полотенце, и они вымыли руки. Посуда была убрана, и Эврифон заговорил с дочерью о событиях этого страшного дня. Он выслушал, не перебивая, рассказ Дафны о том, что открыла ей перед смертью Фаргелия, а потом ответил:

— Фаргелия не сказала мне правды о своем положении. Вполне возможно, что она солгала и тебе, называя виновника. Однако обо всем этом теперь можно забыть. Кто-то поджег нашу библиотеку. И он должен ответить за это. А также за двойное убийство. Завтра архонты Книда придут сюда, чтобы установить причину пожара. Поскольку обвиняют Гиппократа, а он уже отплыл на Кос, в расследовании должен принять участие и представитель Коса. Поэтому Тимофей, первый архонт Книда, уговорил Тимона тоже прийти сюда завтра. Тимон дал свое согласие.

— Гиппократ ни в чем не повинен, — сказала Дафна. — Я это знаю. Он не способен совершить подобное преступление. Все подстроила Олимпия — может быть, вместе с этим страшным Буто.

Эврифон раздраженно пожал плечами.

— Я знаю, что Олимпия была здесь, когда начался пожар. Но для чего стала бы она поджигать хранилище после ухода Гиппократа? И зачем это Буто?

— А для того же, — гневно покраснев, ответила Дафна, — для чего она называла Гиппократа отцом ребенка Фаргелии: для того, чтобы мы его возненавидели. Такой женщине достаточно и этой причины. Она сделала это, чтобы ты отдал меня за Клеомеда. Она прекрасно знала, что я начинаю любить Гиппократа. Да, я его люблю — и буду любить, что бы он ни сделал.

Эврифон увидел в ее глазах сердитые слезы. Несколько минут он задумчиво барабанил пальцами, а потом сказал:

— Я понял, что ты имеешь в виду. Это мне в голову не приходило. Однако мне странно слышать, как ты говоришь, что способна любить человека, который сжег мои свитки.

— Он их не сжигал!

— Ну, у него могли быть на это свои причины. А Олимпия мне всегда казалась очаровательной и очень доброй. Я не могу поверить, что она была способна так поступить.

Лицо Эврифона стало суровым, и он поднялся с ложа.

— Пока довольно говорить об этом, Дафна. Завтра, если тебе так хочется, ты можешь сказать о своих подозрениях архонтам. Однако предупреждаю тебя: им нужны веские доказательства — одного твоего женского чутья и неприязни к Олимпии еще мало. А на сегодня довольно. Иди к себе и попробуй уснуть.

Выйдя во дворик, Дафна увидела, что он залит зыбким сиянием. Она остановилась и, посмотрев на луну, задумалась о том, что вот сейчас она затопляет таинственным серебряным светом улицы и дворы Книда — и еще сотен портовых городов по всем берегам моря. Ей вспомнился корабль, отплывший на закате. Сейчас и он купается в лунных лучах, устремляясь по волнам к Косу.

Примерно через час Эврифон вышел во дворик, направляясь в спальню. Дафна все еще стояла на том же месте, где остановилась, чтобы взглянуть на луну.

— Дафна! — окликнул он. — Ты еще не легла?

— Скажи, отец, ты когда-нибудь чувствовал… когда вот так светит луна… что ты… как бы это сказать… что ты говоришь с кем-то и тебя слышат?

Эврифон презрительно фыркнул и пошел к своей комнате. Однако на пороге он обернулся.

— Да, я знаю, как это бывает… — сказал он.

На следующее утро, когда Эврифон вышел из спальни, Дафна окликнула его и быстро сбежала к нему по лестнице.

— Нашла! Нашла! — кричала она.

— Что ты нашла?

— Улики! Ты сказал, что архонтам нужны веские улики, а не женское чутье. Как только они придут, обязательно попроси их безотлагательно выслушать меня. Я приведу с собой Ктесия.

— Не говори глупостей, Дафна. Это дело слишком серьезно, чтобы вмешивать в него ребенка. У меня нет сейчас времени на разговоры. Мало нам женщин, — ворчал он, направляясь к входной двери, — так ей еще ребенок понадобился. Ничто не должно мешать правосудию. Я всю ночь глаз сомкнуть не мог.

— Отец! — снова окликнула его Дафна.

— Что? — сказал он, останавливаясь.

— Ты сегодня что-нибудь ел?

— Нет.

— Я так и думала. Вернись на минутку. Я поставила для тебя в экусе сыр и маслины. Пойдем. Анна уже разогрела похлебку. А я сейчас принесу лепешки.

— У меня нет времени, — ворчал он, следуя за ней в экус. — До чего докучной может быть женщина!

Когда несколько минут спустя он снова вышел во дворик, он оглянулся, и Дафна заметила в его глазах давно не вспыхивавшую насмешливую искорку.

— Женщины, — объявил он, — это вечная докука. Да и дети тоже! И все-таки как грустно и одиноко живется тому, кто избавлен от их общества!

Часа через два Дафну разыскал запыхавшийся Ксанфий.

— Тимофей велел тебе сообщить Совету все сведения о пожаре, какие у тебя могут быть.

— Я должна взять с собой Ктесия, — сказала она. — Он на крыше, возится с черепахой. Я так благодарна тебе, Ксанфий, что ты нашел ему новую. Как рано тебе, наверное, пришлось встать! Он думает, что это та же самая черепаха, только немножко изменившаяся от огня. Я не стала его разуверять. Ты тоже должен пойти со мной и привести привратника.

Архонты Книда находились в большом дворе, залитом жарким весенним солнцем. Дафна направилась прямо к ним. Ктесий шел рядом, крепко уцепившись за ее руку. Она заметила, что первый архонт Тимофей сидит в кресле ее отца, специально принесенном сюда из ятрейона. Остальные расположились на скамьях, расставленных полукругом. По правую руку Тимофея сидел ее отец, а по левую стоял Тимон. Позади них высились черные стены сгоревших зданий. Над пожарищем еще кое-где поднимались бледные струйки дыма.

За Дафной и Ктесием шел Ксанфий с привратником. Все четверо остановились перед скамьями. Тимон, стоявший лицом к архонтам, продолжал говорить:

— Мне сказали, что Буто вел себя весьма достойно. Он пытался спасти дом Ктесиарха от огня. А потом, если не ошибаюсь, он хотел удержать моего сына, когда тот кинулся в горящий дом. Он уже собирался броситься за ним, когда крыша провалилась и мой сын погиб.

Голос Тимона прервался, и он поспешил сесть. Архонты повернулись к Дафне. Тимофей ободряюще ей улыбнулся и сказал:

— Ты, Дафна, присутствовала при этом. Может быть, ты знаешь что-нибудь о том, как начался пожар? Утверждают, будто хранилище поджег Гиппократ с Коса, так как он оставался там один перед самым началом пожара. Нам, однако, трудно поверить такому обвинению, ведь мы хорошо знаем этого прославленного мужа, знали и любили его еще мальчиком. Говорят, он завидовал славе твоего отца Эврифона. Кроме того, говорят, он мог мстить за то, что твой отец не согласился отдать тебя ему в жены. Если тебе что-либо известно об этом, сообщи нам все.

— То, что я знаю, — сказала она, — относится к Буто. Он был в хранилище после ухода Гиппократа и до того, как начался пожар.

Архонты удивленно заговорили между собой, и Дафна умолкла, ожидая, пока они кончат. Глаза ее блестели, щеки пылали румянцем. Самый молодой из архонтов, взглянув на нее, шепнул соседу: