— Гиппократ! — воскликнула Дафна.

Однако он продолжал, словно не слыша:

— Я должен сказать тебе, Дафна, что его мать просила меня взяться за его лечение, и я обещал — если сочту, что он нуждается в лечении. Сегодня наконец мы с ним побеседовали, и у меня синяк на подбородке. — Он потер его ладонью и весело усмехнулся.

— Гиппократ! — снова воскликнула она, но он продолжал говорить:

— Как врач Клеомеда, я прописал бы ему брак с тобой. Тебе нужно только оторвать его от материнского подола. А после этого ты сможешь вертеть им как угодно. Ты же сама говорила, что женщина может указать мужчине его путь, — вот тебе отличный случай проверить твою гипотезу. И не забывай, что он очень богат.

— Гиппократ! — сказала Дафна, поднявшись с камня. — Какие глупости! Ах, Гиппократ, он мог убить тебя! А ты… ты… нет слов, чтобы описать, каким ты был. Погоди. Я знаю, что надо сделать. Не вставай. Что же тут есть? Ах, вот!

Она подбежала к лавровому дереву и, отломив ветку, согнула ее в венок. Затем она вернулась к Гиппократу.

— Сейчас я возложу на твою голову венок победителя.

Гиппократ вскочил и поспешно сказал:

— Нет-нет! Я был бы счастлив получить этот венок и все, что могло бы ему сопутствовать. Но у меня нет на него права. Судья должен подождать и быть равно справедливым ко всем состязающимся.

Дафна несколько секунд молчала. Потом она отбросила венок.

— Хорошо, пусть так. А теперь покажи мне свой подбородок…

Он нагнулся, и прежде чем они оба могли сообразить, что случилось, она поцеловала его. В тот же миг она отпрянула, и они растерянно посмотрели друг на друга.

— Я… — начал он, — я… — и умолк, а потом повернулся и быстро пошел по направлению к дороге.

Дафна медленно обвела взглядом уступ. Вот следы в пыли, оставленные дерущимися, вот камень, который она выронила из рук, когда схватка кончилась. Потом она посмотрела в морскую даль на двойную вершину Ялоса. И наконец окликнула Гиппократа:

— А лира? Ты решил покинуть ее тут? Да и меня тоже?

Он вернулся, поднял лиру, и они молча спустились с уступа. Наконец Дафна сказала, не глядя на своего спутника:

— Ты подумал о Клеомеде, о том, что было бы лучше для него. Но, может, ты забыл о ком-нибудь другом?

Гиппократ остановился и сказал очень мягко:

— Да. Но давай сядем где-нибудь подальше от прохожих. — Пожав плечами, он добавил: — На сегодня хватит и одной придорожной беседы с больным.

Свернув с дороги, они вновь стали подниматься по склону.

— Я как будто забыл о тебе, Дафна, — начал он. — И еще об одном человеке: о молодом асклепиаде, которого зовут Гиппократ. Я хотел бы рассказать тебе кое-что и про него, и про тебя, но не знаю, как это сделать. Я хочу рассказать тебе это без помощи слов… Сядь вот тут, — закончил он и принялся расхаживать взад и вперед.

Когда Дафна села на поваленное бурей дерево, на ее губах появилась легкая улыбка. Такую улыбку видели многие мужчины, и некоторые даже изображали ее на картинах, называя загадочной, — улыбку женщины, которая знает, что она любима, и ждет.

— Ты, конечно, понимаешь, что раз я взялся лечить Клеомеда, а ты почти помолвлена с ним, то я многого не могу сказать тебе и не могу поговорить с твоим отцом. То есть могу, но только когда кончится праздник Аполлона. А вот тогда…

Он тряхнул головой и сел рядом с ней, а она продолжала смотреть на него все с той же полуулыбкой, которая ему казалась не улыбкой, а отблеском внутреннего сияния.

— Дафна, — начал он было снова и, взяв лиру, принялся играть — сначала неуверенно, а потом со все большим искусством.

Дафна наклонилась вперед. Через несколько минут она сказала:

— А у этой мелодии есть слова?

Не гляля на нее, он запел:

Ее глаза заблестели.

— Это яблоко — я?

Она прочла ответ в его глазах.

— Ах, Гиппократ, — прошептала она, — ты…

Он передал ей инструмент. Она поставила лиру на левое колено и склонила к ней голову. Минуту спустя она начала перебирать струны. Гиппократ смотрел и слушал, затаив дыхание. Наконец Дафна подняла голову и поглядела на него; ее глаза — как звезды, подумал он.

Она спела строфу одной из песен Сафо и вдруг умолкла, не решаясь продолжать:

В тот же день ближе к вечеру Дафна и Гиппократ вышли из дома Фенареты и свернули на дорогу, которая вела к морю. Они шли молча, но молчание это говорило о чувстве, которое, как знали оба, все равно владело ими, — о чувстве, слишком чудесном, чтобы воплотиться в слова.

Дафне казалось, что самые простые и обыденные картины исполнены особого смысла. Привязанная круторогая овца, рядом с которой резвился ягненок, повернула голову и посмотрела им вслед. На дорогу перед ними выскочил петушок — вытянув шею и наклонив голову, он бежал решительно и быстро, но оперенная красавица, хотя и была маняще близко, все ускользала и ускользала от него.

Но вот впереди показался песчаный берег, уступами спускавшийся к воде, совсем зеленой на отмели. Длинная пристань тянулась туда, где зеленый цвет сменялся темно-синим: там дно круто уходило в глубину.

Рыбачье судно уже причалило. На берегу и на пристани собралась шумная толпа. Так бывало всегда, когда в Галасарну заходили рыбачьи суда: они привозили с собой радостное возбуждение, охватывавшее весь город. Некоторые горожане спешили на берег купить рыбы, но большинство приходило поглазеть, поболтать и узнать новости.

Дафна и Гиппократ шли как во сне. Старик Ксанфий окликнул их и торопливо засеменил за ними по пристани. Его спина сгибалась под тяжестью туго набитых мешков — сверху к одному из них была привязана лира, прощальный подарок Гиппократа. В толпе зевак раздался хохот: старик споткнулся и чуть было не свалился в воду.

Они подошли к судну, и Гиппократ посмотрел на Дафну. Его взгляд был как поцелуй, но слова, которые он жаждал сказать ей, остались несказанными — слова, которые она так хотела услышать и не услышала.

Она поднялась на палубу и повернулась к нему. Он столько хотел сказать ей… и не имел на это права. Он должен молчать пока. Он может лишь проститься с ней.

Матросы закричали. Судно отчалило. С шумом развернулись бурые квадратные паруса. Ветер, дувший с берега, наполнил их. Дафна стояла на высокой корме. Но еще выше стоял кормчий; он навалился на руль, — и судно, оставив позади зеленую воду, понеслось над синей пучиной. Оно то взлетало на волну, то опускалось, с каждой минутой становясь все меньше и меньше. Нос его поднимал тучи брызг, и в лучах солнца они казались белой гривой лошади, которая мчится галопом, — мчится галопом по синей равнине.

Когда Гиппократ на следующее утро собрался в путь, мать проводила его до дороги.

— В Мерописе, — сказала она, — тебя ждут многие, в том числе и Фаргелия. Она не из тех женщин, на которых можно не обращать внимания. А Дафна? Что ты думаешь делать дальше?

— Вот именно: что? — ответил он. — Сейчас я ничего не могу сделать. Ведь я же не варвар-завоеватель, чтобы увезти ее без согласия отца. И хотя Дафна не придает значения богатству, ее отец, боюсь, придает ему слишком большое значение. Кроме того, Тимону отказать нелегко: у Коса еще никогда не было такого архонта. Вспомни, я ведь познакомился с Дафной случайно, когда она приехала сюда как невеста другого, а меня позвали к больной. На помолвку же Олимпия пригласила меня лишь потому, что у нее было непонятное желание уговорить меня лечить Клеомеда. И хотя помолвка расстроилась и Дафна почему-то тайком покинула виллу Тимона, она и ее отец по-прежнему связаны словом, которое дали Клеомеду. Если я не хочу поступить бесчестно, мне остается только ждать.