Свет надежды, говорила Ливия, засиял для ее незадачливого сына, когда Юлия овдовела в первый раз. Ливия и сама в то время надеялась, что вскоре назовет Юлию дочкой и примется ждать от нее внуков. Увы — вмешались силы, которым невозможно было сопротивляться. Юлия, конечно, должна признать, что хотя Агриппа и был достойнейшим человеком, но их брак был скорее политическим актом, чем союзом любящих сердец. В те дни Рим, охваченный страшными беспорядками, был неуправляем, и усмирить взбесившуюся толпу мог лишь один человек — Агриппа. А он был, так сказать, в самоизгнании, обидевшись за что-то на Августа. Кажется, обида была связана все с тем же Марцелл ом, которому Август стал покровительствовать, как своего преемника ставя его выше Агриппы. Конечно, заслуженному воину и флотоводцу, выигравшему столько сухопутных и морских сражений, Агриппе было обидно, что молокосос Марцелл начинает им помыкать. Вот он и испросил у Августа для себя место проконсула Сирии и удалился из Рима. На самом деле ни в какую Сирию он не поехал, а высадился на Лесбосе и стал там в одиночестве лелеять свою ущемленную гордость. И не понимал, что настоящая-то обида была нанесена как раз им самим Августу, которого Агриппа бросил в Риме одного, не посчитавшись со старой дружбой и долгом государственного деятеля.

О, что творилось тогда в Риме! Несомненно, боги порой насылают на народ какое-то безумие, и народ вдруг бросает привычные занятия, начинает буйствовать на улицах, валить и разбивать статуи, громить учреждения, требовать, помимо хлеба и зрелищ, восстановление некой справедливости. А какой справедливости — и сам не вполне понимает. Тогда требовали вернуть в Рим Агриппу, хотя прекрасно знали всю подноготную его добровольной ссылки. Был бы жив их любимец Марцелл — про Агриппу и не вспоминали бы. А тут вдруг оказалось, что народ не может жить без Агриппы! Вот нужно им каждый день видеть, как он, чуть прихрамывая, в сопровождении дикторской, стражи следует в сенат — честный и неподкупный. И если народ не видит Агриппу, то вот она, народная логика: долой Августа!

Считалось почему-то, что возвращение Агриппы восстановит республиканское правление. Обычный народный бред — но людей как-то надо успокоить. Конечно же Августа в то время в городе не было: он вместе с этим болтуном и сладострастником Меценатом[17] объезжал восточные провинции. И кому ж пришлось принять на себя главный удар? Только ей, Ливии. Она пыталась увещевать разбушевавшуюся чернь, взывала к толпе со ступеней дворца. Ее закидывали тухлыми яйцами и грязью — о, боги, какой позор, какое унижение!

Кстати, вспомнила Ливия, именно в те дни, несмотря на внезапно вспыхнувшую общую любовь к Агриппе, многие намекали, что после его возвращения неплохо было бы задать ему несколько вопросов насчет загадочной смерти Марцелла. Ливия ничего не хочет утверждать, но суть отдельных слухов была в том, что Марцелла отравил именно Агриппа. Чтобы жениться на Юлии.

Так вот, Ливия одна была вынуждена решать сложнейшую государственную задачу: во что бы то ни стало восстановить порядок, и с наименьшими жертвами. Все что угодно, только не кровь! Ей было достаточно приказать полку стражи, состоящему из отборных пленных германцев, — и те быстро бы привели народ в чувство. Но отдать такого приказа Ливия не могла. Ей пришлось проявить поистине гениальную находчивость и потратить много сил, чтобы уговорить Августа простить старую обиду, вернуть Агриппу с Лесбоса и отдать ему в жены Юлию. Вот так обстояли дела.

Да, конечно, идя на этот шаг, Ливия словно приносила в жертву обстоятельствам надежды на Тиберия и свои собственные надежды. Но разве не так поступила бы любая мать? Благополучие державы — прежде всего. Ливия отбросила прочь все личные притязания — и в результате от этого выиграли все. Выиграл Рим, потому что беспорядки с возвращением Агриппы плавно перешли в празднование по случаю его свадьбы с Юлией. Выиграл Август, вновь обретший народную покорность и вернувший себе друга и даже породнившийся с ним. Можно сказать, что выиграла Юлия: хотя Агриппа не совсем был ей пара, но зато сумел сделать ее почтенной матроной и матерью пятерых чудесных малышей, и имя ее внесли в особый сенатский список.

Проиграл лишь один Тиберий. Его тогдашняя поспешная женитьба на Випсании — шаг отчаяния. Или добровольное наказание, принять которое побудило Тиберия его благородное сердце. Женившись на дочери Агриппы (почти ровесницы Юлии), он словно стремился заменить ей отца, занятого играми с молодой женой.

Юлия слушала Ливию, затаив дыхание и не веря своим ушам. Она, всегда державшаяся от политики подальше, и помыслить не могла, какие скрытые силы руководили ее судьбой.

Было немного обидно чувствовать себя игрушкой в чужих руках, даже таких ласковых, как руки Ливии.

Но это неприятное открытие не столько огорчило Юлию, сколько заставило ее по-новому взглянуть на Тиберия, который раньше ей не нравился. Может быть, когда-то, в раннем детстве, он и не был противен веселой и смешливой Юлии, тем более что был на пять лет ее младше. Но потом, когда вырос и оформился в замкнутого угрюмца, вызывал в ней лишь брезгливое сожаление. О, как она заблуждалась на его счет!

Ведь он, беззаветно любящий Юлию всю жизнь, оказывается, был такой же игрушкой в руках судьбы, как и она сама. И — какое благородство — ни разу не потревожил ее своей назойливостью, потому что считал себя не вправе этого делать! В сердце Юлии загорелся огонек — поначалу крохотный, обозначавший, по-видимому, только сочувствие, но потом, особенно тогда, когда Ливия, как бы забыв о Тиберии, прекратила всякие разговоры о нем и полностью переключилась на заботу о маленьком Агриппе Постуме, — этот огонек, щедро питаемый воображением Юлии, разросся в целый факел. В один прекрасный день Юлия поняла, что любит Тиберия, любит настолько сильно, что не может жить без него. Она набралась смелости и сама заговорила с Ливией о возможности их с Тиберием брака. Не наносит ли это в очередной раз ущерба государственным интересам?

О нет, конечно нет, заверила ее Ливия. От такого брака вреда не будет. Получит развод Випсания, которая давно поняла, что не любима мужем, и тяготится своей участью. Приблизив к себе Тиберия женитьбой на своей дочери, Август, образно говоря, обретет правую руку в управлении государством — в частности провинциями, которыми Тиберий умеет распоряжаться так же ловко, как горшечник своими горшками. Дети Юлии, внуки Августа, получат надежного защитника — и особенно Гай и Луций как возможные преемники императора. И даже народ будет радоваться, потому что он всегда радуется, если по случаю императорских торжеств получает подарки и угощение. Но для такого всеобщего счастья существует одна серьезная преграда.

Юлия с необычайной живостью поинтересовалась: «Что же это за преграда?» «Август», — просто ответила Ливия и ненадолго сделалась грустной. «Но почему он будет против?» — удивилась Юлия. «Потому, что не любит моего старшего сына, моего бедного Тиберия», — отвечала Ливия. Видно было, что для Ливии такое отношение Августа к Тиберию — давняя незаживающая рана.

«Я уговорю его, — пылко воскликнула Юлия. — Отец любит, меня и не станет мне мешать».

«В данном случае, моя милая, императора уговорить на ваш брак будет нелегко. Август станет противиться вашему браку не как император, а как отец, со всей ревностью и неприязнью, свойственными в какой-то мере всем отцам, но тут еще и усиленными его предубеждением. Он не любит Тиберия, и для моего бедного мальчика эта нелюбовь — источник вечных страданий».

Ливия больше не хотела обсуждать этот вопрос. Сказала только, что ей самой просить Августа о смягчении невозможно — слишком это будет похоже на протекционизм, столь ненавидимый и ею, и самим Августом. Принцепсу будет неприятно, если он подумает, что Ливия хочет свое положение жены использовать для возвышения сына. Да и общественным мнением ее просьбы к Августу могут быть истолкованы столь же неверно.