После короткого раздумья обладатель обезличенного голоса отпер калитку. Шумилов шагнул под тень небольшого козырька и далее во двор, где увидел совсем рядом бившегося в остервенении на цепи громадного лохматого «кавказца»: глаза овчарки налились кровью, со скалившихся клыков капала слюна. Пёс не лаял, лишь хрипел да рычал.

— Замолчи ты, волчья сыть, — прикрикнула на него женщина.

Алексей только теперь рассмотрел её. Это было существо хотя и женского пола, но неопределенного возраста; ей можно было дать и тридцать пять, и шестьдесят лет, под выгоревшим на солнце дешёвым льняным платьем чувствовалось плотное, крепкое, даже кряжистое тело. Женщина была среднего роста, на голове её был повязан чёрный вдовий платок. Какая — то неуловимая мужиковатость ощущалась в её облике, Шумилов нисколько бы не удивился, если б узнал, что по утрам странная дамочка выщипывает усы. Глаза хозяйки смотрели пронзительно и требовательно.

— Так что тебе от Гунашихи надо, мил человек? — спросила она более дружелюбно, но в дом не пригласила.

«Кавказец» нервно переступал с ноги на ногу, гремя цепью.

— Судьбу свою узнать желаю, матушка.

Шумилов не сомневался, что перед ним стоит сама Гунашиха. Странное прозвище — узнать бы ещё что оно означает? — вполне соответствовало странному облику. Женщина взыскательно осмотрела гостя и, видимо, осталась довольна увиденным. Во всяком случае, платёжеспособность Шумилова сомнений вызвать не могла.

— А порядок мой знаешь? О прошлом — десять рублей, о будущем — двадцать пять, — проговорила хозяйка.

— Я уж заплачу, не сомневайтесь…

— А я не сомневаюсь. Кто меня обманывает — долго не живёт.

— Спасибо, что предупредили, матушка.

— Ну, проходи, что ли.

Они пошли в дом. Собака, капая слюной, потянулась за ними, лишь чуть — чуть не дотягиваясь до Шумилова. Алексей шагнул вслед за Гунашихой в прохладную темень просторных сеней, потом дальше, через такую же тёмную переднюю попал в небольшую сумрачную горницу, освещённую единственной лампадой. По казацкой традиции ставни за окнами были прикрыты, поэтому везде царил полумрак, приятный для глаз после яркого света улицы. Но даже не темнота поразила Алексея в этом мрачном доме, а тишина. «Как в склепе», — подумал он. Единственным звуком, доносившимся до ушей Шумилова, был мерный ход часов; при этом самих часов нигде не было видно.

— Я ваш дом найти не мог. Три раза по улице прошёл, дорогу у всех спрашивал, а дома никак не мог отыскать, — проговорил Алексей, чтобы как — то заполнить давящую тишину. Сказанное несло и определённую смысловую нагрузку: Шумилов хотел произвести впечатление дураковатого, невеликого ума человека. С такого сорта людьми мошенники чувствуют себя гораздо увереннее.

Гунашиха отнеслась к его словам неожиданно серьёзно.

— Примета есть такая: если идёшь к знахарю без приглашения или без провожатого, то трижды мимо пройдёшь, прежде в дом попадешь, — важно провозгласила она.

— Эвона как… кх — м — м… не знал.

Они прошли в самую большую комнату в доме, отличавшуюся от светёлки в обычной крестьянской избе разве что тем, что стол был застелен чёрной скатертью с нарядной красной вышивкой по краю, да рушники вокруг икон в красном углу выглядели слишком свежими. В этой комнате Шумилов увидел источник тиканья: на круглом столе посреди комнаты стояли часы — нарядные, с золочёным циферблатом, с двумя перекрещивающимися пиками сверху. Эта изящная вещица выглядела совсем неуместно в безыскусном интерьере сельского дома. Войдя в комнату, женщина жестом указала Шумилову на стул подле стола, а сама подошла к небольшому зеркалу на простенькой горке у стены и положила его стеклом вниз. Затем она открыла верхний ящик и вынула из него небольшое ручное зеркальце, с которым вернулась к столу и которое положило на пол стеклом вверх. Алексей догадался, что сии манипуляции призваны привнести мистический антураж в происходящее.

После этого Гунашиха вышла из комнаты и вскоре вернулась с глубокой глиняной чашкой, более чем наполовину заполненной водой. Чашку она поставила в центр стола, а сама уселась напротив Шумилова. Некоторое время женщина сосредоточенно смотрела на воду, дожидаясь, видимо, пока та успокоится. Наконец, произнесла скорбным голосом:

— Ну что ж, касатик, вижу мысли твои, да и судьба твоя мне ведома. Так про что ж узнать — то желаешь?

— Начнём, матушка, с прошлого, — в тон ей отозвался Шумилов и полез во внутренний карман за портмоне.

— Не спеши, — остановила его Гунашиха. — Я же не какая — нибудь срамная девка и денег вперёд не беру.

Она потупилась, глядя на воду в чашке, затем по — прежнему скорбным голосом продолжила:

— Вижу, что служишь ты… или служил. Хорошее место, доходное. По коммерции. Не здесь, не в Ростове… и вообще не на Дону. Издалека, вижу, приехал.

— Ага, — поддакнул Шумилов. — Из Нижнего я. Там по коммерции подвязаюсь.

С таким же успехом он мог брякнуть, что явился из Рыбинска или Акатуя.

— Зазноба есть, которой ты люб. Высоко — о — го полёта птица, хороша… Родня большого человека, — многозначительно продолжала Гунашиха.

Шумилов молчал, никак не выражая своего отношения к услышанному. Бабка, убедившись, что слова её не произвели на гостя ни малейшего впечатления, отыграла назад:

— Но наблюдает она за тобой издалека. Люб ты ей… твоя серьёзность, обстоятельность, но подхода к тебе она пока не знает. Выжидает, стало быть. Но дело твоё верное и завоевать ты её сможешь… но чуть позже.

Шумилов вздохнул. Так гадать он и сам мог, причём без чашки с водою и за гораздо меньшие деньги.

— Здоровье тревожит, — подбросил он бабке пищи для размышления.

Гунашиха тут же откликнулась:

— А что здоровье? Это тебя не болезнь точит, не — е — ет! Это на тебя положена порча… да — а — а. Другая женщина на тебя глаз положила и… наложен на тебя приворот к ней и остуда к другим… Да. Потому и маета тебя гложет. И я вижу эту женщину, ту от которой идёт всё это коварное колдовство.

— В самом деле? — Алексей Иванович решил подыграть бабке. — Женщин — то у меня несколько, вы про какую?

Он вытащил из кармана пиджака пачку табака, из другого — лист папиросной бумаги, принялся сосредоточенно крутить цигарку. Затем, как бы спохватившись, поднял глаза на Гунашиху, перехватил её взгляд, и принялся извиняться:

— Ой, вы меня простите, это я от волнения… не спросив разрешения хозяйки… просто заволновался! Это совсем не комильфо, я понимаю…

Он принялся рассовывать обратно по карманам табачные принадлежности. Этого было достаточно: Гунашиха должна была запомнить, что приходил к ней курящий мужчина.

— Что сказать? Вижу я женщину, со стороны которой тебе сделали порчу. Да, красивая такая, статная, волоокая. Хотя, нет, это не она колдовала. Колдовала другая женщина, рядом с нею. Мать, полагаю, или мачеха. Седая такая, в пелеринке. Думай, думай, есть мачеха?

— Есть, — закивал Шумилов. — Стало быть, Антонина. А когда ж мне такое сделали?

— А я тебе сейчас точно скажу, — многозначительно проговорила Гунашиха, неожиданно понизив голос до свистящего шёпота. — Ну — ка, вспоминай, когда твои нелады начались?

Она поднесла руки к часам, стоявшим подле неё на столе, как бы обнимая их ладонями, прикрыла глаза и почти беззвучно зашептала что — то похожее на «Отче наш…». Шумилов увидел, как минутная стрелка на часах неожиданно замерла, а потом вдруг пошла назад! Это было похоже на чудо! Алексею вдруг стало не по себе, он почувствовал, как по телу помимо воли побежали мурашки — так подействовало на него неожиданное зрелище. А через секунду из глубины сознания вдруг всплыло воспоминание о пикнике с шампанским и арбузами, на котором так живо обсуждались спиритические явления, и Софочка Резнельд в полемическом задоре пыталась добиться от него, Алексея Шумилова, объяснения тому, как это у «швейцарских часов с пиками наверху» стрелки ходят задом наперёд. Его словно что — то торкнуло, в голове закрутился рой пока бессвязанных, но парадоксальных и весьма правдоподобных догадок. Боясь упустить удачу, ещё не понимая до конца куда же именно вывезет его кривая, Шумилов перегнулся через стол и прошептал, глядя в глаза Гунашихе: