Дверь, ведущая в другую комнату, отворилась, и энергичной походкой вошёл доктор. Он успел умыться и облачиться в приличествующий случаю костюм — рубашку с галстуком, летний полотняный пиджак.

— Прошу прощения, что заставил вас ждать. У нас здесь почти что натуральное хозяйство. Колол дрова, кстати, сие чрезвычайно полезно для сердца. Присаживайтесь к столу. Итак, чем могу служить? — доктор был спокоен, доброжелателен и как — то сразу располагал к себе.

— Моя фамилия Шумилов, Алексей Иванович, — представился Шумилов и хотел было продолжить, но Португалов его остановил:

— Часом ли не внук Василия Артемьевича?

— Точно так.

— Наши деды в одном полуэскадроне служили во время подавления польского восстания 1830 года. Я тут немного краеведением занялся, знаете ли, много любопытных совпадений открывается. Ну да извините, я вас перебил.

— Отчего же, очень даже интересно. Дед много повоевал.

— А не скажите ли вы мне, Василий Артемьевич из какой ветви Шумиловых: новочеркасской или екатеринодарской?

— Новочеркасской.

— То есть он был породнён с Грузиновыми?

— Да, его мать, моя прабабка то есть, происходит из рода Грузиновых.

— Мне очень интересна история казни братьев Грузиновых в тысяча восьмисотом году.

— Вы и об этом знаете?

— Да, немного. Расспрашиваю у всех, кто может что — либо сообщить по этому поводу. Вы позволите пару вопросов?

— Да, конечно, — кивнул Шумилов.

— Наверняка ведь есть у вас какие — то семейные предания, правда? Вот скажите мне, как у вас в роду считают, обвинения против Евграфа и Петра Осиповичей Грузиновых были обоснованы?

— Безусловно обоснованны. Евграф Грузинов был масоном, причём поручителем его при вступлении в ложу был сам Цесаревич, будущий Павел Первый. Евграф сделал блестящую карьеру, будучи ещё сравнительно молодым попал в Свиту Цесаревича, после вступления последнего на престол сделался фактически телохранителем Монарха. Уже после того, как впал в немилость в августе 1799 года и выехал на Дон, Евграф подготовил проект автономизации донского казачества. Хотел превратить казачьи земли в пристанище эмигрантов всех рас и религий.

— То есть всё — таки был у него такой проект? — уточнил Португалов.

— Да, был. Вполне в духе масонских деклараций. Тотальный космополитизм, свобода в выборе вероисповедания, либо отказ от оного. Так что масонские идеи в конечном итоге привели и Евгарфа Осиповича, и брата его Петра Осиповича под кнут. Под которым оба и погибли 5 сентября 1800 года.

— Чрезвычайно интересно! Извините, что задержал вас своими разговорами. Догадываюсь, что вовсе не краеведение привело вас ко мне.

Шумилов испытал сильный соблазн обратиться к Португалову открытым текстом и прямо сейчас поговорить о Максименко, однако, в последнюю он решил всё же не отходить от заранее выработанного плана.

— Я хотел бы проконсультироваться по поводу моего заболевания, — сказал Алексей Иванович.

— Слушаю вас внимательно. На что жалуетесь?

— Я живу постоянно в Петербурге и вот уже два года мучаюсь бронхиальной астмой. Полагаю, что всё началось с тривиального бронхита. Кашлял, кашлял, затем начал задыхаться. Особенно плохо ночами, когда ложусь. Врачи посылают кто на юг, в сухой жаркий климат, кто в горы, кто — в сосновый бор. В общем, как я понял, медицина перед этой болезнью пасует. Вы — то что скажете?

— Что ж, полагаю, вы правильно сделали, что приехали сюда. Давайте — ка я вас осмотрю. Поднимите рубашку.

Доктор принялся дотошно выслушивать грудь Шумилова, долго выспрашивал его о симптомах, входя в мельчайшие детали. Алексею не составило большого труда ответить на все вопросы Португалова, поскольку он на самом деле страдал астмой. В конце концов, Иван Владимирович закончил осмотр и отложил в сторону трубку.

— Что тут сказать? Сейчас у вас ремиссия, и чувствуете вы себя, полагаю, неплохо. У вас даже нет характерного для астматиков свистящего дыхания. Климат у нас благодатный, весьма подходящий для лечения астмы, так что улучшение самочувствия вполне закономерно, — голос доктора был спокойно — доброжелательный. — Если позволите, я бы хотел дать вам несколько советов относительно методов борьбы с болезнью.

Шумилов внимательно выслушал хорошо знакомые рекомендации об опасности переохлаждения, о необходимости борьбы с пылью, о стимуляции дыхания имбирём и луком. С каждой минутой Португалов вызывал в нём всё большее расположение и в какое — то мгновение Шумилов решил прекратить свою игру. Движением руки он остановил доктора и произнёс:

— Я вас обманул, Иван Владимирович. Я не болен астмой…

— В самом деле? — опешил Португалов. — Вы очень натурально всё описали. Про то, что плечи у астматиков потеют по ночам далеко не все знают…

— Я вам потом расскажу, откуда всё это знаю.

— Так что же вас привело ко мне?

— Захотел посмотреть, что вы за человек.

— Угу… угу… понимаю, — озадаченно пробормотал доктор. — Вернее, совсем не понимаю. Потрудитесь объясниться.

— Мне нужна ваша помощь в одном щекотливом вопросе, касающемся г — жи Максименко.

— Вот оно что… Это она вас послала? — Португалов внутренне напрягся, и лицо его моментально сделалось непроницаемым.

— Нет, что вы!.. Уверяю, что ей очень бы не понравилось, узнай она о моём появлении здесь.

Доктор молчал, видимо, не зная как вести себя дальше.

— Я слышал, вы были лечащим врачом её покойного мужа… — продолжил Шумилов.

— Да, это так, — осторожно ответил Португалов. — А в чем, собственно, дело?

— Видите ли, я работаю юрисконсультом в «Обществе взаимного поземельного кредита», и мадам Максименко обратилась ко мне с просьбой организовать для неё сделку по покупке крупного участка земли. Не буду сейчас вдаваться в излишние подробности, скажу только, что у меня есть основание полагать, что со стороны Максименко возможна нечестная игра. Помогите мне разобраться в происходящем. Я слышал, вокруг смерти её мужа был какой — то скандал?

Доктор замялся, потом тщательно подбирая слова, ответил:

— Да, вы правильно поняли эту дамочку. Скандал действительно имел место, да ещё какой! С применением осадной артиллерии и проходами кирасир по флангам. Для таких людей лгать и кляузничать не то, чтобы не грех, а прямо — таки отдохновение души. И, заметьте, будучи по самой своей природе неспособной ни к какому созидательному труду, госпожа Максименко всю мощь своего капитала и величие собственного положения употребляет на то, чтобы мешать делать дело другим. Она и окружает себя людьми праздными и никчёмными. А честный человек для неё — как бельмо на глазу, его честность она воспринимает как личное оскорбление. Знаете, я думаю, что таким людям, как она, вообще не стоило бы жить на свете. Грешно, конечно, говорить такое, тем более врачу, но всё моё естество восстаёт против этой жабы в женском обличии. Не советую вам иметь с ней никаких дел. Никаких.

— А вы не можете рассказать подробнее, что за история у вас с ней вышла?

— Извольте, тайны тут никакой нет. Её муж, Николай Фёдорович, заболел тем, что по латыни называется typhus abdominalis, а по — русски — брюшным тифом. Случилось это десять месяцев назад, в сентябре, когда он поехал по делам в Калач, а она здесь осталась, якобы, присматривала за постройкой нового дома.

— Почему «якобы»? Была другая причина?

— Думаю, была. Но я высказываю сугубо свою точку зрения и не навязываю её вам, поэтому о своих предположениях умолчу и предоставлю вам составить обо всём случившемся собственное мнение. Так вот, ему в Калаче стало настолько плохо, что все уже думали, что он умрёт. Александра Егоровна поехала в Калач, забрала его и перевезла сюда, а меня пригласила его лечить.

— А до этого вы лечили кого — нибудь из их семейства?

— Да, конечно. Уже года три, собственно, с той поры, как они в Ростов переехали. Так вот, я хочу сказать, что организм Николая Фёдоровича был молодой, крепкий — ему ведь и было — то всего тридцать четыре года! — и потому Максименко стал, в конце концов, поправляться. Проболел он в общей сложности около месяца. Восемнадцатого октября утром я был у него с очередным визитом и констатировал выздоровление. Всё было хорошо, понимаете, он чувствовал себя здоровым и был таковым. Со мной расплатились за лечение. И более я уже не собирался приезжать.